Я склонился к ней:
— Поцелуйте меня.
— Что?!
Я прижался губами к ее губам.
Конни застыла.
Я толкнул ее к кровати, на которой лежал Кэмерон.
Щелк!
— Что…
Она подняла правую руку. Левая была прикована к спинке кровати наручником.
Кэмерон резким движением отшвырнул ключ от наручников на другой конец палаты.
— Извините… — невнятно пробормотал он, засыпая.
Я распахнул окно и вскочил на подоконник.
— Пол! — закричала Конни.
Я обернулся.
На мгновение время застыло.
— Хорошо, идите, — сказала она дрогнувшим голосом. Я заметил в ее глазах слезы. — Идите и спасите своего сына.
Я кивнул.
— Не дайте себя убить, — произнесла она совсем тихо.
Я поблагодарил ее взглядом.
И выпрыгнул из окна на улицу.
На парковке возле больницы стояло множество полицейских машин. Оттуда, где я находился, я видел шефа Гарнера, который, размахивая руками, вопил на своих подчиненных и врачей. Кажется, причиной его плохого настроения был я.
Я свернул в небольшую улочку позади больницы и исчез.
Это был мой город. Здесь я чувствовал себя как дома.
Я знал все его закоулки.
Конечно, мне не удалось бы скрываться от полиции несколько дней подряд, но поиграть с ней в прятки несколько часов я был вполне способен.
После я собирался добровольно сдаться властям. Но перед этим мне нужно было обязательно кое-кого повидать.
Я пересекал кварталы, знакомые мне с детства, следуя известными только мне тайными тропинками между жилых домов. Эти места почти не изменились с тех пор, как мы с Кэмероном играли здесь мальчишками.
Дом, который был мне нужен, находился не слишком далеко. Я шел, наслаждаясь освежающим дождем. Было душно. В садах благоухали цветы и зелень, слабо колыхались листья пальм. Я жадно глотал ароматный воздух.
Ко мне приходили воспоминания прошлого. Я думал о Флориде — прежней и нынешней.
Наконец я оказался перед неказистым домиком в самом конце узкой улочки, ведущей к морю. Гонтовая кровля, скромный садик, фонарь над крыльцом… Сразу можно было сказать, что владелец не стремится к роскоши (или, скорее, не может себе ее позволить).
Я вошел в дом, даже не постучавшись.
Я знал, что оружие мне здесь не понадобится.
Она ждала меня в гостиной, читая книжку Хемингуэя.
Остановившись на пороге, я негромко кашлянул.
— А… вот и ты, Пол, — сказала мисс Скорбин, поднимая голову от книги. — Я как раз думала о том, придешь ли ты сегодня.
Разговор с моей бывшей учительницей продолжался не слишком долго.
Все, что я узнал, подтвердило мои прежние догадки.
Мы пили чай, между тем как ветер снаружи все усиливался. Иногда в его завываниях мне чудился голос отца — словно призрак Джорджа Дента кружил над домом. Мисс Скорбин рассказала мне всю историю, затем обняла меня и дала ключи от своей старенькой «хонды-аккорд». Я поблагодарил учительницу.
И ушел.
Народа на улицах Неаполя было немного. Редкие водители возвращались домой или двигались в сторону Майами, чтобы избежать бури. По радио говорили, что она еще только зарождается над нашим регионом, грозя обрушиться на южные штаты. Машины частных ремонтных служб заранее направлялись в Техас, Алабаму и Луизиану, но официальные власти медлили, видимо пока только прикидывая ущерб от грядущей катастрофы.
Я выключил радио, чтобы полностью сосредоточиться на том, что мне предстояло сделать.
Я без помех доехал до своей клиники. Входные двери по-прежнему были опечатаны. Мне было грустно видеть ее в таком состоянии. Я спросил себя, найдется ли кто-нибудь, кто отважится ее приобрести после всех недавних событий.
Вошел я через служебный вход. В пустых коридорах кое-где валялись упаковки одноразовых компрессов. Я зашел на склад медикаментов. Ампулы… шприцы… Я спокойно приготовил все, что мне было нужно, тщательно отмеряя дозы. Потом укрепил все это на себе с помощью самой прочной клейкой ленты. Затем направился в приемную и оттуда позвонил своей коллеге Марте Кобурн:
— Ты сделала то, о чем я тебя просил?
— Я пока выяснила только последовательность оснований в цепочке ДНК.
— Она одинакова у двух образцов?
— Да.
— Этого достаточно.
Марта отправила мне результат по факсу. Я взял листок, сложил его вчетверо и сунул в карман.
— Что ты собираешься сделать? — спросила Марта.
Я закрыл глаза, чтобы лучше представить сына.
Билли играет в саду. Билли пытается поймать опадающие с деревьев листья, прежде чем они коснутся земли…
— Одну-единственную вещь, Марта, — ответил я. И, положив трубку, добавил вслух: — Самую важную вещь.
Каменная ограда не превышала метра в высоту.
Я поставил «хонду» почти вплотную к ней, без труда перемахнул на другую сторону и оказался в саду.
Люди наивно думают, что вот такие символические преграды могут помешать злоумышленникам. Неужели они считают себя неуязвимыми божествами, которым никто из смертных не может навредить?..
Я направился к дому по аккуратно подстриженному газону. Особняк и прилегающая к нему территория впечатляли — должно быть, такая усадьба обошлась владельцу миллионов в двадцать, а то и в двадцать пять.
Разумеется, не прошел я и десяти метров, как на пути у меня вырос гориллоподобный охранник.
И разумеется, его правая рука мгновенно нырнула под пиджак.
— Вы не имеете права здесь находиться!
— Я пришел за своим сыном.
Охранник меня ударил.
Я вонзил шприц со снотворным ему в шею. И оттолкнул его.
Он упал. Из его руки выпал пистолет.
Я перешагнул через него и двинулся дальше.
Еще через десяток метров словно из-под земли вырос другой охранник той же самой комплекции, с приплюснутым черепом и маленькими глазками.
— Придурок!.. — прорычал он. И, обнажив огромный боевой нож, спросил: — Что ты с ним сделал?
— Ввел снотворное, — ответил я.
И ударил его ногой в пах.
Охранник даже не шелохнулся.
— Ты совсем спятил, докторишка? Чего брыкаешься? Думал сбить меня с ног?..
Внезапно он осекся. На лице его отразилось удивление. Оно стало еще заметнее, когда охранник разглядел кровь на своем животе.
— Мне, конечно, такое не по силам, — спокойно сказал я. — Но поскольку к моей подошве приклеен скальпель…
Охранник повалился на землю. Я выхватил у него нож и бегло осмотрел его рану.
— Ничего страшного, — заметил я. — Во всяком случае, не смертельно.
И быстро двинулся дальше.
— Папа! — внезапно услышал я отчаянный голос Билли из окна. И инстинктивно бросился на землю.
В следующую секунду пуля срезала ветку апельсинового дерева — там, где только что была моя голова.
Я вскочил и со всех ног помчался к дому.
Новый выстрел.
— Папа!
— Я иду, Билли!
И еще один.
Две пули попали в меня — одна порвала левое ухо, вторая застряла в правом бедре. Боль была невероятной.
Десять метров.
Пять.
Три.
Я схватил стоящий на веранде стул и обрушил его на стеклянную дверь. На меня метеоритным дождем посыпались осколки.
Я ворвался в дом.
На пару секунд я прислонился к какому-то предмету меблировки, даже не замечая, что это. Я больше ничего не слышал раненым ухом и потерял уже очень много крови, потоком хлещущей из бедра. Медлить было нельзя ни в коем случае.
Черт, надеюсь, этот ублюдок не задел хотя бы артерию!..
Я размотал клейкую ленту, которой был примотан к подошве скальпель, и кое-как наложил жгут. Затем достал из кармана шприц с адреналином и сделал себе внутривенную инъекцию. Сердце тут же резко застучало. Боль не уменьшилась, она по-прежнему ощущалась как темно-багровое пламя, полыхающее в голове, но, по крайней мере, теперь я мог идти.
Я пересек холл. Поднялся по лестнице. Прошел коридор. Анфиладу просторных комнат.
Все они были заполнены предметами циркового обихода. С потолка свисали трапеции, всюду мельтешили пестрые костюмы… Черт, прямо-таки музей!..
Последнюю дверь я изо всех сил толкнул ногой.
Она распахнулась. Мой сын был в этой комнате.
— Билли!
— Папа!
Я рухнул на колени.
Билли обхватил меня руками за шею.
— Все нормально, пап? — с тревогой спросил он. — У тебя кровь…
Я заставил себя улыбнуться:
— Все в порядке.
Билли выглядел совершенно здоровым.
— Пошли скорей, — вдруг сказал он. — Нужна твоя помощь.
— Кому?
Мой шестилетний сын взял меня за руку, явно не думая ни о какой-либо опасности, ни о нашей долгой разлуке — как будто все это было просто игрой, как будто мы расстались самое большое полчаса назад. Я с трудом сдерживал слезы. Он изо всех сил тянул меня за собой в смежную комнату. Она оказалась совсем маленькой по сравнению с остальными. Все стены были покрыты старыми цирковыми афишами.
