– Они не кусаются, – успокоил я Сьюзан.
– Это все, что он успел ей сказать, – хмыкнула моя спутница.
– Только не нагибайся и не пытайся их гладить. Здесь собак никто не гладит, и они могут подумать, что ты хочешь раздобыть себе обед.
Сьюзан махнула аборигенам рукой и что-то сказала по-вьетнамски.
– Это племя трибинго, – предупредил я ее. – Каннибалы.
Со ступенек одной из хижин встал приземистый старик в расшитой рубашке с длинными рукавами, в черных брюках и кожаных сандалиях и пошел нам навстречу.
Я оглянулся, но не увидел ни юношей, ни зрелых мужчин. Все были на охоте или сушили головы в коптильне.
Сьюзан что-то сказала старику. Я услышал, как она произнесла слово "ми". Они поклонились друг другу А потом она познакомила с ним меня. И мне показалось, что его имя звучит вроде как Джон. По возрасту он вполне мог участвовать в войне и смотрел на меня так, словно я приехал отдать ему новый приказ.
Сьюзан еще немного поговорила с хончо – так японским словом мы называли деревенских вождей. Но я почувствовал, что они не очень понимают друг друга. И тут старик меня изумил.
– Ты солдат? – спросил он меня по-английски. – Ты здесь дрался?
– В долине Ашау, – ответил я.
Он показал рукой, чтобы мы следовали за ним.
– Похоже, нас хотят съесть, – обернулся я к Сьюзан.
– Пол, перестань идиотничать, – ответила она. – Это все потрясающе!
Вождь сообщил, что он и его народ – это племя таой. Оставалось надеяться, что они не из тех, кто приносит богам человеческие жертвы. Старик провел нас по деревне, у которой не было никакого названия. Сьюзан поняла, что ее называли Местом клана дай-уй Джона, или вождя Джона. "Дай-уй" еще означало "капитан", а Джоном вождя на самом деле не звали, просто мне так послышалось. Да, вряд ли эту деревню удалось бы найти в хаммондовском "Атласе мира", особенно если ее название меняется всякий раз, когда здесь другой вождь.
Сьюзан просила разрешения фотографировать все и всех. А собаки неотступно ходили за нами следом.
Джон показывал разные штуковины, которые, как он считал, нам безумно интересны, но на самом деле интересовали только одного из нас. Перезнакомил со всеми, даже с детьми. И все время что-то тараторил Сьюзан, а она переводила.
– Он спрашивает, мы будем с ними есть?
– В следующий раз. Нам надо ехать.
– Я проголодалась.
– Это пройдет, как только ты познакомишься со здешним меню. К тому же ухлопаем уйму времени. Здешние люди научились у французов просиживать за столом по четыре часа. Скажи, что нам срочно надо куда-нибудь ехать.
– Куда? Мы с тобой посреди ничего.
Я поднял глаза на старика, постучал по циферблату часов и, надеясь, что он поймет, проговорил:
– Кесанг.
– Ах, – кивнул вождь.
Мы завершили экскурсию по деревне, и я заметил, что детишки не бежали за нами и, как в Сайгоне, не клянчили деньги и леденцы. Только собаки так и шли шаг в шаг. Старик подвел нас к ступеням, где мы его видели в первый раз, и пригласил в хижину. По всей лестнице стояли сандалии и самодельная обувь, и мы со Сьюзан догадались, что надо разуться. Джон тоже снял сандалии.
Деревянное строение было примерно пятьдесят футов в длину и двадцать в ширину. Дощатый пол устилали цветные половички. В середине возвышался ствол, который поддерживал конусообразную крышу.
Маленькие окошки были затянуты тонкой тканью, которая пропускала совсем немного света. Внутри горело несколько масляных ламп. Электричество сюда еще явно не успели провести. В центре помещения находился глиняный очаг, но без трубы. Дым шел вверх, к крыше, и распугивал в домике москитов.
В хижине никого не было: сложенные гамаки висели на стенах. И я попытался представить, как здесь, в дыму, устраивались на ночлег двадцать человек разного возраста и пола. Неудивительно, что этих горцев так же много, как и вьетнамцев.
– Ты когда-нибудь занималась любовью в гамаке? – спросил я у Сьюзан.
– Может, поговорим о чем-нибудь более умном? – ответила она.
Джон пригласил нас в середину вигвама. Поскольку он был хончо, лучшее место принадлежало ему. Здесь стояли бамбуковые сундуки и коробки. На стене висели ножи и мачете, кожаные ремешки и какие-то шарфики.
Середину хижины занимал квадратный стол высотой в фут, уставленный чашками и горшками.
Это племя, как ни странно, воплотило в быт коммунистический идеал сообщества, хотя сами горцы ненавидели власть красного правительства и отличались свободолюбивым независимым духом. И к тому же не любили вьетнамцев.
Джон сел у стола и сложил ноги крест-накрест. И так же поступила Сьюзан. Я тоже последовал их примеру: все-таки сидеть легче, чем, подобно вьетнамцам, стоять на корточках.
Джон открыл сундук, достал зеленый берет и подал мне. Я заглянул внутрь и увидел ярлык американской фабрики. Старик что-то сказал, и Сьюзан перевела:
– Он говорит, что этот берет дал ему во время войны его американский дай-уй.
Я кивнул.
Он достал еще один зеленый берет.
– А этот дал американец, бывший солдат, который приезжал сюда три года назад.
– У меня нет с собой зеленого берета, – признался я.
– Тогда подари ему часы.
– Лучше подари свои. Что, черт возьми, он будет делать с моими часами?
Старик вынимал из сундука все новые сокровища: солдатский ремень, пластмассовую флягу, десантный нож, компас и всякую другую военную ерунду. И я вспомнил, что у меня в подвале, как и у миллионов других американцев, тоже стоит чемодан с армейской чепухой.
Наконец он вынул небольшую синюю коробочку, и я узнал очень похожий на чехол для драгоценностей футляр для наград. Открыл с величайшим почтением и показал круглую бронзовую медаль на красно-белой ленте. На бронзе был выбит сидящий на книге и мече орел и по кругу слова: "Старание. Честь. Верность".
Это была награда за примерное поведение. Я вспомнил, что ребята из спецназа покупали такие в армейских магазинах на базе и награждали горцев за отвагу. Медали не имели никакого отношения к отваге, но горцы об этом не подозревали. А отцы-командиры не возникали из-за того, что спецназовцы раздавали своим стрелкам ничего не значащие награды.
Я принял коробочку из рук вождя так, словно в ней была Почетная медаль конгресса[71], и показал Сьюзан.
– Видишь, Джон получил ее за исключительное мужество. Он совершил гораздо больше, чем требовал от него долг.
Сьюзан кивнула и что-то почтительно сказала старику.
Джон улыбнулся, взял у меня коробочку, закрыл и осторожно положил в сундук.
Я вспомнил свой вьетнамский крест "За храбрость", который, расцеловав в обе щеки, вручил мне вьетнамский полковник, и подумал: может, у них это тоже награда за чистый подворотничок?
Но вот старик достал из сундука последний предмет – нечто длинное в промасленной тряпке. Оказывается, вождь владел десантной винтовкой "М-16". Пластмассовый приклад и пистолетная рукоять блестели от масла. А вороненая сталь ствола и алюминий ствольной коробки выглядели так, словно только что закончился ротный смотр.
Он протянул мне ее обеими руками, будто священный талисман, и наши взгляды встретились. Я положил ладони на винтовку. Вождь посерьезнел, и я тоже посуровел лицом. Мы кивнули друг другу – вспомнили прошлое: войну, погибших товарищей и поражение.
Джон молча завернул винтовку в тряпку, положил в сундук и закрыл крышку. Мы встали и вышли из хижины.
Старик вывел нас на тропу. Мы помахали всем на прощание. И пока шли, он что-то сказал Сьюзан, она ответила. И повернулась ко мне:
– Джон желает нам благополучной дороги и приглашает снова приехать в горную страну.
– Передай Джону, – ответил я, – что я ему благодарен за то, что он показал мне медаль и познакомил со своим народом. – Я не знал, справляют ли горцы Тет, и поэтому сказал: – Я желаю его племени удачи, доброй охоты и счастья.
Джон улыбнулся и что-то ответил.
– Он хочет знать, – перевела Сьюзан, – когда вернутся американские солдаты.
– А как насчет того, чтобы никогда? Это достаточно скоро? Скажи ему, американцы вернутся только с миром. Войны больше не будет.
Мне показалось, что вождь немного обескуражен. Он и без того слишком долго тянул и не мог начать гробить вьетнамцев.
Я полез в карман и достал перочинный нож. Джон улыбнулся – он явно видел такие штуки, потому что начал открывать лезвия и другие приспособления.
– Это крестообразная отвертка, – объяснил я, – на тот случай, если понадобится отвернуть кому-нибудь яйца, а эта странная хреновина – штопор: можешь откупоривать шато-лафит "Ротшильд", а можешь захреначивать в комиссарские головы.
