Но Марион долго не могла заснуть, а когда она проснулась, старухи уже не было и угол был пуст, будто смели паутину.
И будто тень, падавшая на Марион, развеялась. В тот же день она заплатила тюремщику за обед и сидела за его столом рядом с другими женщинами, а они, приглядевшись к ней, порешили: «Это невинная дурочка, каких даже драконы боятся. Оттого старуха и не сумела причинить ей зла».
Смеясь, расспрашивали ее, как это она умудрилась сесть в «Крапиву», и качали головой, удивляясь ее простоте. И ласкали ее, и гладили по голове, и шутливо дергали за платье. Но когда Марион вернулась в свой угол, она увидела, что кошелек исчез, и с недоумением проговорила:
— Кошелька нет. Как же это?
Ее тотчас окружили, но уже никто не касался ее, злыми глазами глядели друг на друга, визгливо кричали:
— А кто эта мерзавка, которая обидела нашу дурочку?
Замелькали кулаки, затрещали разорванные платья, захлопали пощечины. Истошно вопили те, кому вцепились в волосы, и те, которые царапали чужое лицо. И, наконец, с торжеством обнаружили кошелек у той самой женщины, которая так заботливо предупреждала Марион не есть старухины пироги.
Кошелек отняли, женщину избили и прочли ей целую проповедь.
— Ах ты!.. — И тут посыпались слова, каких Марион никогда не слышала. — Если ты еще раз обидишь эту дурочку, какую даже драконы боятся и колдунья не сумела отравить, знаешь, что тогда с тобой будет? Заткнем тебе горло соломой и будем бить, пока ты не испустишь свой мерзкий дух.
Кошелек вернули Марион и, очень довольные своим добрым делом, разошлись по местам.
С этих пор уже никто не отгонял Марион — совсем напротив: все ее звали посидеть около них и все рассказывали ей про себя, и она слушала их печальные истории.
Многие из них пришли из деревни, гонимые голодом. Потому что их поля были вытоптаны солдатами, их имущество разграблено и лачуги сожжены. С надеждой бежали они в богатый город. Но кому здесь были нужны простые пастушки? И, не зная ремесла, приходилось им воровать пищу, чтобы поддержать свою жизнь.
Другие сидели за долги. У них было ремесло, они работали подмастерьями и даже мастерицами, но жизнь так вздорожала, что их заработка уже не хватало прокормить семью. Они брали в долг, надеясь на лучшие времена, и не сумели в срок вернуть деньги.
Одна девушка рассказывала:
— Моя подружка заболела и лежала в больнице, в Отель-дье. А дома остались у нее две девчушки. Такие милые, прямо птенчики, сидят рядышком на скамеечке и плачут. Мне так их было жалко, думаю: чем их порадовать? Я украла у моей хозяйки шелковый ночной колпак, хотела сделать из него куклу.
Женщина говорила:
— У меня муж такой хороший, такой работящий. Он у меня каменщик, второго такого поискать. А теперь ни домов, ни мостов, ни церквей не строят, вот он и остался без работы. Что делать? Думаю, чем я могу ему помочь, отплатить за его заботы обо мне? И я сняла с чужой изгороди повешенный для просушки холст и на этом попалась. Как-то он теперь без меня?
Но не все, далеко не все были так несчастны. Многие девушки хвалились своей добычей — одеждой, украшениями и посудой, которые они ловко уносили из лавок и домов. Они хвастались подвигами своих дружков, и Марион наслушалась немало удивительных рассказов о том, как эти молодцы проникали в дома через плохо закрытые окна и двери. Как, продырявливая стены, они пробирались внутрь жилища и открывали сундуки железным крючком, который носили с собой.
— А мой-то! Только что крыльев у него нет, да они ему не нужны. Уцепится за свисающую над улицей ветку дерева и птичкой перелетит через самую высокую ограду.
— А мой знает тайное слово! Стоит шепнуть его лошади на ухо, и она, не заржав, сама пойдет за ним. Немало увел он лошадей из чужих конюшен.
Марион слушала эти рассказы, широко открыв глаза и рот, но не могла поверить, что такое бывает в самом деле, и ей казалось, что женщины нарочно выдумывают, чтобы скоротать время — унылые дни, грустные вечера, — пока, зарывшись в солому, удастся заснуть.
Но однажды, только что все угомонились и задремали, вдруг загрохотали засовы, открылась дверь, и стражник втолкнул в темноту какую-то женщину. Она тотчас споткнулась об кого-то и, качаясь, падая, на четвереньках, и вновь подымаясь, ступала по спящим и кричала:
— Ой, миленькие, где тут свободное местечко? Ой, меня ножки не держат, так наплясалась! Ой, миленькие, сейчас помереть, уж как я навеселилась на свадебном пиру!
Петуха на стол — о-ля-ля!
Барана в котел — о-ля-ля!
О-ля-ля!
На возмущенные крики разбуженных женщин она, смеясь, воскликнула:
— А выдавали мы замуж русалку за восточного принца! Пир на весь мир! О-ля-ля! Тру-ля-ля!
И, снова споткнувшись, упала и мгновенно заснула.
Глава четвертая БИТВА ВЫВЕСОК
В семь часов вечера большой колокол собора Парижской богоматери прозвонил «Гашение огней», и старый город на острове между двух рукавов Сены погрузился в темноту.
Еще целый час мелькали огни на правом берегу. Но уже прекратились работы в мастерских, и детишек посылали за вином и горчицей к ужину. Ровно в восемь часов раздался звон в правобережных церквах, и все огни погасли. Правый берег — город дворцов, мастерских и рынков — приготовился ко сну.
Но на левом — университетском — берегу, колокол Сорбонны зазвонит только в девять часов. И улица Сен-Жак, старинная римская дорога, главная ось Латинского квартала, и Пропащая улица, и улица Горы Святой Женевьевы, и улица Студентов, густо усеянная грязной соломой, и Мощеная улица, которую прозвали «Мощенная колбасками», потому что и булыжников на ней не видать за множеством нечистот, и улица Бань к востоку от улицы Двух ворот, названной так потому, что на ночь расположенная здесь Сорбонна запиралась с двух сторон, и все остальные улицы еще кишели толпами студентов, гудели голосами, смехом, криком и проклятиями. И под чьим-то окном молодой студент, прижав к груди четырехструнную лютню, склонив голову к левому плечу, пел:
Не гневайся, что я молчу,
Лишь плачем долг тебе плачу!
Нет силы выразить речами,
Как очарован я очами,
Чей блеск от зада и до плеч
Пронзил меня, как острый меч,
И я…
Струны пронзительно взвизгнули и оборвались, завились спиралями, когда проходивший мимо студент выхватил лютню из рук певца и трахнул его по голове.
Еще целый час оставался, чтобы успеть закончить все дела, драки и развлечения.
Катерина — прачка с улицы Прачек — вышла из дому. Одной рукой она поддерживала на голове узелок с бельем, другую уперла в бок и пошла, не обращая внимания на задиравших ее встречных студентов. Дойдя до жилища своего заказчика, она толкнула ногой незапертую дверь, поднялась по шаткой лестнице и вошла в комнату.
Пять или шесть студентов сидели там кто на колченогой табуретке, кто на подоконнике, на непрочной, как паутина, кровати. При виде Катерины они залаяли и замяукали, но она, ничуть не смутясь, проговорила:
— Я принесла рубашки.
— Эй, Франсуа, сколько же у тебя рубашек? — спросил косоглазый тощий студент.
— Две в стирке, третья на мне, — с гордостью ответил хозяин комнаты.
— Отдай мне одну. Уж не помню, когда пришлось мне облачиться в чистую рубаху, — сказал косоглазый.
— Ну уж нет! — крикнула Катерина. — Ни одной рубашки я вам не отдам, пока не заплатите за мой труд. И прошлый раз я стирала в долг, а больше не согласпа. И не уйду, пока не увижу моих денежек.
С этими словами она положила узелок на пол и села на него.
— Придется тебе сидеть, пока не состаришься, — сказал один из студентов.
А хозяин комнаты и рубашек принялся уговаривать:
— Ну какая же ты упрямая! Ты знаешь, который час? Вот скоро погасят огни, и, когда пойдешь в темноте домой, наткнешься на ночной дозор, и тебя заберут.
— Не уйду, — сказала Катерина.
В это время ударил колокол Сорбонны.
— Дождалась, дура, — лениво сказал косоглазый. — Вот возьмем тебя за шиворот и выкинем в окно.
Катерина не ответила, и несколько времени все сидели молча. Вдруг студент, сидевший на подоконнике, воскликнул:
— Смотрите-ка, луна вышла из-за туч. Полная луна, и светло как днем. Не пойти ли нам прогуляться в город и попугать толстопузых лавочников?
— Идем, идем! — закричали все.
А хозяин комнаты предложил:
— Идем с нами, Катерина. Что тебе сидеть здесь одной?
Катерина молча встала, подняла свой узел, положила его себе на голову и вместе со всеми вышла на улицу.
Желтые огоньки в окнах погасли, но луна посеребрила влажные булыжники мостовой и резко выделила черные тени домов. То ясно освещенные лунным светом, то исчезающие во мраке, проходили мимо них запоздавшие прохожие. Но на площади Мобер встретилась им знакомая компания.
