Роуз
Я принялась за платье из простой серой шерсти. Грубая нить под пальцами успокоила меня. Я повесила золотое, серебряное и лунное платья в большой шкаф в моей комнате рядом с остальными вещами. Каждый вечер перед сном я рассматривала их и каждый раз приходила в смущение. Я все время напоминала себе, что сделала их для продажи, но сама же себе не верила.
Однажды вечером я поняла, что больше не могу на них смотреть, и решила запаковать платья, чтобы взять с собой, если… нет, когда я уйду отсюда. Ничего другого из замка я не собиралась брать, а платья почему-то, не раздумывая, считала своими. Я ведь сделала их сама, а нитки… Ну это была небольшая компенсация за мою потерянную свободу.
Я положила серебряное платье на кровать и начала складывать его. Оно было немаленькое, юбки доставали до пола. В мой вещевой мешок оно не поместилось бы. Но тут случилось кое-что удивительное. Тончайшая ткань сжалась и с каждым моим движением становилась все меньше. Я продолжала складывать платье, дивясь странному свойству ткани, и наконец оно уместилось у меня на ладони. Я недоверчиво уставилась на крошечный серебряный сверток.
Потом я заволновалась, что с платьем что-то случилось, что оно рассыпалось и его невозможно будет надеть, и принялась разворачивать его. И что же я увидела? Платье снова было большое, красивое и совсем не мятое. Тогда я опять его сложила и проделала то же самое с золотым и лунным платьями.
Я разложила три свертка на кровати и решила проверить, влезут ли они в кожаный кошелек, который сделал Недди. У меня не было денег, поэтому я держала в нем швейные иголки, булавки и несколько катушек с нитками.
Я вытащила его из мешка и вытряхнула из него набор для шитья. Платья разместились в кошельке, как будто он был предназначен именно для них. Я положила кошелек обратно в мешок, который закинула в шкаф.
Серое платье я закончила быстро, хотя работать над ним было скучнее, чем над тремя предыдущими платьями. Потом я сделала толстые шерстяные чулки, варежки, шапку и шарф – из той же серой шерсти. Это было похоже на возвращение к черствому хлебу с водой после шампанского и пирожных со сливками. Может, конечно, эта одежда и впрямь была скучной, но работа принесла мне пользу, и я осталась ею довольна.
Однажды ночью я заметила, что мой гость дрожит сильнее обычного. Я чуть было не заговорила, собираясь предложить ему еще одно одеяло, но прикусила язык. Зато в это мгновение поняла, что дальше сделаю на станке.
Я изготовлю мягкую теплую ночную рубашку для моего бесшерстного мишки, как я прозвала его про себя. А для ткани возьму его собственный мех, тогда рубашка будет очень теплой. Если найду клочки белой шерсти в замке, буду собирать их. Как во время нищеты, когда я берегла каждый клочочек овечьей шерсти, который находила на кустах, на заборе.
Шерсть медведя была такая роскошная, мягкая, и я насобирала ее целую корзину. Я никогда еще не пряла медвежью шерсть, но решила, что сумею управиться с нею. Я смешала шерсть медведя с мягкой белой ниткой овечьей шерсти, которую нашла в ларе, и вскоре напряла достаточно для выполнения задуманного. Вдела нить в станок и принялась ткать.
Белый медведь почти не появлялся все это время. Судя по моему календарю, пришла весна, хотя я не могла сказать, есть ли почки на ветке, которую я видела из окошка.
Работая над ночной рубашкой, я решила, что нужно получше выучить французский язык. Мама говорила, что у меня есть талант к языкам, но я не использую его, потому что не могу усидеть за книжкой. На самом деле, я занималась французским только потому, что собиралась объехать весь мир на спине моего воображаемого мишки, поэтому должна знать как можно больше иностранных языков. Мама научила меня еще немецкому и гренландскому наречиям. Мне самой всегда нравилось подхватывать иностранные словечки от незнакомцев, которые проходили через наши края.
Я уже почти закончила ночную рубашку, когда меня вдруг стала одолевать тоска по дому. Наверно, это из-за весны или просто я пробыла в замке слишком долго. Я старалась побороть уныние и сосредоточилась на белом мягком полотне.
У меня получилась длинная рубашка большого размера. Я решила не пришивать пуговицы или ленты, а сделала так, что рубашку можно было надевать через голову. Если мой гость оказался бы не медведем, а человеком, то ворот можно было бы пристегивать брошкой. Такую брошку я обнаружила в музыкальном зале. Это была маленькая серебряная флейта, очень похожая на ту, что лежала в коробке, обтянутой синим бархатом.
В один из вечеров, закончив рубашку, я аккуратно разложила ее на дальней части кровати вместе с брошкой.
Мне было очень интересно, что мой гость сделает. Изменится ли что-нибудь в его поведении? Наденет ли он рубашку? Может, наконец он заговорит со мной? Или даже не заметит белую ткань в абсолютной темноте?
Я лежала и с нетерпением ждала. Вот едва слышно скрипнула дверь. Свет не просочился в комнату, потому что в это время в коридорах было темно. Как обычно, в полной тишине гость подошел к кровати. Теперь я должна была почувствовать, как прогибается матрас и натягивается одеяло, но этого не произошло. Я прислушалась. Что он делает?.. Да, кажется, рубашку взяли в руки. Раздалось шуршание, как будто ее натягивали на тело, руки – в рукава, голову – в ворот, а потом тихонько звякнуло что-то металлическое – видимо, пристегивали брошь.
Далее матрас прогнулся, как всегда, одеяло натянулось, и все. Я не ждала слов, например подходящей по случаю благодарности, поэтому тишина не огорчила меня.
Утром рубашка оказалась аккуратно сложенной в ногах кровати с дальней стороны, брошь была приколота к вороту. Это меня очень порадовало. Значит, рубашкой попользовались и оценили ее. Да и прошлой ночью я не заметила, чтобы гость дрожал.
Пока я одевалась, я все смотрела на сложенную рубашку. Потом не сдержалась, подошла к ней, развернула, прижала к лицу и вдохнула запах.
Она пахла белым медведем. Такой запах был, видимо, из-за того, что я смастерила рубашку из его шерсти. Кроме того, я почувствовала еще один очень слабый запах непонятного происхождения – приятный запах.
Я снова сложила рубашку и положила ее на место.
Каждую ночь я клала рубашку на кровать и каждое утро находила ее, сложенную, в ногах кровати. Теперь мой гость больше не дрожал.
Я стирала рубашку каждую неделю вместе со своей одеждой. Эту работу я с самого начала делала сама, устроив специальную комнату для стирки. В ней был огромный камин для подогрева воды и камни, которыми я наловчилась гладить. Белокожая женщина и карлик помогали мне и всегда разводили огонь в камине, когда у меня была стирка. Ночная рубашка никогда не бывала грязной и все время пахла так, как в первый раз, когда я понюхала ее. Но мне хотелось, чтобы она была свежей.
Как-то раз я стирала рубашку и уже последний раз прополоскала ее и расправила, чтобы вода стекала с ткани. И вдруг услышала звук. Опять тот самый вздох… В дверях стоял медведь и смотрел на меня алчным, почти голодным взором. Я испугалась, уронила рубашку обратно в чан, обрызгалась горячей водой и вскрикнула. Медведь сделал несколько шагов ко мне. Он посмотрел мне прямо в глаза, завыл, как будто от боли, мотнул головой и быстро пошел прочь.
Тоска по дому становилась все невыносимее. Думаю, из-за того, что мне больше нечего было делать на станке. А может, наоборот, из-за этой тоски мне не хотелось работать, шить, прясть. Сидение за станком вдруг стало для меня скучным и утомительным занятием.
Я постоянно думала о семье, пыталась представить их всех весной на ферме. Точно я не знала, там ли они сейчас. Возможно, уже и нет – ведь они собирались уезжать. Но я все равно представляла родных дома, в знакомых местах.
Я вспоминала лес вокруг фермы, подснежники, которые должны появиться у ручья, ковер из вереска, застилающий западные холмы. Я часами сидела на красном диванчике, рассеянно глядя на огонь в камине, и вспоминала, как ветер гладил мою кожу, а солнце припекало голову.
Если я не сидела в своей комнате, то стояла у окошка наверху. Я ясно различала на одинокой ветке почки, которые начинали раскрываться. Тщетно пыталась просунуть руку в окошко и дотянуться до листочков – ветка была слишком далеко. Иногда становилось больно смотреть на синее небо и свежие зеленые листья, и тогда я возвращалась в свою комнату.
Белый медведь приходил ко мне. Я знала, что ему тоже тяжело. Черные глаза печально смотрели на меня, как будто он вместе со мной тосковал и не находил себе места.
Я больше не разговаривала с ним и не рассказывала ему историй. Я злилась. В конце концов, именно из-за него я выпала из привычной жизни. Когда мысли об этом переполняли меня, я вставала и уходила из комнаты. Бродила бесцельно по коридорам и комнатам замка. Медведь не ходил за мной.
У меня началась бессонница. Я ворочалась, металась во сне. Мне стало безразлично, не беспокою ли я невидимого соседа. Хотя, несмотря на свое состояние, я не нарушала негласных правил и не разговаривала с гостем. Что-то удерживало меня. И я так же раскладывала рубашку на ночь, но теперь уже по привычке.
