— Товарищ старший сержант!
— На место, Ковальчук! — резко крикнул Дегтярев. — Я тут сам справлюсь.
Миша возвратился на свое место вовремя: с его стороны к воронке подползали два самурая. Мальчик видел их низко склоненные головы, узкие плечи с зелеными погончиками.
Японцы двигались короткими перебежками, припадая за каждой выемкой.
Атаманыч достал из сумки гранату. Поставил ее на боевой взвод. Японцы были шагах в двадцати. Он метнул гранату и прижался к земле.
Гранатные взрывы гремели со всех сторон воронки. Японцы отступили.
— Иванов! Передавай: четыре японских орудия выведены из строя, два оставшиеся перебрасывают на левый фланг. Передай, что нас окружили и что мы стоим насмерть.
После короткой передышки японцы возобновили наступление. Снова засвистели пули, загремели гранатные взрывы. Один разведчик уже лежал на дне воронки, раненный в голову. Его место занял радист.
Опять наступила передышка.
— Русский, сдавайся! — кричали японцы из-за кустов. — Вас мало, нас много! Давай ответ: сдаешься?
— Вот вам ответ, самураи проклятые! — сквозь зубы проговорил Дегтярев и дал по кустам автоматную очередь.
Японцы открыли бешеный огонь. Дегтярев пригнулся. Когда выстрелы смолкли, он на мгновение поднял голову и, пригнувшись снова, крикнул:
— Иванов, к рации! Японцы устанавливают три орудия на старой огневой позиции.
Но советские снаряды продолжали рваться в стороне от орудий.
— Иванов! Давай скорей! Давай! Чего же ты? — Дегтярев обернулся и осекся: радист лежал, опрокинувшись вниз головой. — Э-эх, гады!
Увидев, что Иванов убит, Атаманыч кубарем скатился к рации и нагнулся к микрофону:
— Урал! Урал! Я — Уфа! Я — Уфа! Как слышишь? Перехожу на прием. Перехожу на прием. Урал слышит, товарищ старший сержант!
— Передавай! Японцы установили три орудия на прежней огневой позиции. Понял?
— Понял!
После нескольких советских залпов японские орудия замолчали.
Между тем японцы сжимали разведчиков все в более и более тесное кольцо. У разведчиков подходили к концу боеприпасы. Теперь они стреляли редко, только наверняка.
Японцы выжидали, уверенные в том, что советские солдаты уже в их руках.
Старший сержант Дегтярев, Атаманыч и трое оставшихся бойцов готовились к последнему бою.
В это время наши подразделения, преодолев реку, уже вели бой на ее южном берегу. Части Урманова двигались к горе Харамитоги.
— Сколько осталось гранат? — спросил Дегтярев.
— У меня одна, — ответил один боец.
— И у меня тоже одна, — сказал другой.
Больше гранат у разведчиков не было.
— Гранаты берегите на крайний случай, — тихо сказал Дегтярев. — У меня тоже последняя.
Японцам, видимо, надоело ожидать в бездействии, и из кустов раздалось несколько выстрелов.
— Сейчас опять пойдут, — сказал Дегтярев. — Все по местам.
Но вдруг сзади японской цепи послышалось русское «ура». Японцы открыли торопливую, беспорядочную стрельбу, а «ура» гремело все громче, все ближе. Японцы побежали. Им вслед полетели последние гранаты разведчиков.
— Ура-а! — закричал Дегтярев и, схватив автомат, вскочил на бруствер.
— Ура-а! — подхватил Атаманыч.
По склону сопки, преследуя японцев, бежали советские солдаты.
Глава двадцать третья. В логове врага
Советские войска неудержимо продвигались вперед. Подразделения полковника Урманова в районе сопок Зеленой и Голой окружили группировку японских войск.
Около полудня из расположения окруженных японских войск к передовым советским постам вышел, сопровождаемый тремя солдатами, парламентер — низкорослый японский капитан с белым флажком.
Его доставили в штаб полка. Японец передал, что командир окруженных японских подразделений полковник Оскуда просит прислать советских представителей для переговоров.
…Узкая мокрая дорога извивалась среди поросшего высоким багульником болота, как бесконечно длинная змея. Глухо шумела вокруг темная, непроходимая тайга. Даже в знойный летний день солнечные лучи пробивались сюда сквозь листву и хвою жидкими, бледными пятнами.
Если бы не война, наверное, еще долго эти места не увидели бы человека.
Грозная война собрала сюда тысячи людей, нарушила вековую тишину тайги, повергла на землю лесные великаны деревья, поломала непролазные кудрявые кустарники, смешала с грязью цветы и высокие травы.
По дороге двигался небольшой отряд советских бойцов с тремя офицерами — майором и двумя лейтенантами. Шагов на пять впереди шел низкорослый японец. Он быстро семенил кривыми, колесом, ногами, и казалось, что японец не идет, а катится, словно мячик. Его выцветший коричневый китель с капитанскими погонами заскоруз от пота и при каждом движении руки топорщился на спине, как отставшая от дерева кора.
Японец свернул на боковую тропинку. Люди вытянулись цепочкой.
За японским парламентером шагал переводчик лейтенант Козлюк, «политотдельский японец», как звали его в шутку друзья. За Козлюком шел заместитель командира полка майор Строев. Замыкали шествие лейтенант Остапов и несколько бойцов.
Тропинка спускалась в овраги, поднималась на сопку и, пропадая в кустах, снова убегала по склону в лощину. По мере приближения к позициям врага идти становилось труднее. То вдруг оказывался впереди крутой и голый, как стена, подъем, то преграждали путь завалы из срезанных снарядами деревьев и перевернутые доты. Из-за кустов распространялся тяжелый смрад от разлагающихся конских трупов.
«Хорошо потрудились наши артиллеристы, — с удовлетворением подумал Остапов, — крепко намяли бока самураям».
Когда советская делегация поднялась на сопку и оказалась в виду командного пункта японцев, в небе одна за другой взвились три ракеты: красная, белая, зеленая.
— Спросите, что за сигнал, — обратился Строев к Козлюку.
Козлюк перевел вопрос.
Японский капитан ткнул пальцем в свои часы: мол, сигнал показывает время.
К отряду подошли три японца. Вспыхнули три карманных фонарика, ослепив наших бойцов.
Строев приказал потушить фонари и недовольно проговорил:
— Ведите нас к командиру полка.
— Вас, господин майор, к нему сейчас проведут. Остальные же останутся здесь. Если они понадобятся, их пригласят.
— Мне нужен мой переводчик, — сказал Строев.
— Может быть, обойдетесь без переводчика? — спросил капитан. — Ведь русские офицеры, служащие на Дальнем Востоке, все знают японский язык. Не так ли?
— Я не знаю.
Японцы посовещались.
— Ну ладно. Мы согласны: ваш переводчик пойдет с вами.
Строев, Козлюк и японцы спустились в бетонированный блиндаж. Пройдя несколько отсеков, они вошли в просторную комнату с большим столом, диваном и мягкими креслами.
На диване сидел хилый, узкоплечий японский полковник с морщинистым лицом и седыми, коротка остриженными волосами. Ему было лет шестьдесят.
Майор Строев отдал полковнику честь. Японец в ответ чуть приподнялся с дивана и жестом пригласил его сесть в стоящее немного поодаль кресло. Когда Строев сел, полковник дал знак, и японцы, приведшие советских парламентеров, вышли. В комнате остались четверо: Строев, Козлюк, японский полковник и его переводчик, молодой офицер лет двадцати трех.
Старик полковник долго разглядывал советских офицеров. Чем дольше и пристальнее он вглядывался, тем больше хмурых морщинок собиралось на его лице. Наконец он что-то сказал своему переводчику.
Переводчик обратился к Строеву:
— Мой полковник хочет знать, с чем вы явились к нам, господа?
Строев взглянул на Козлюка: правильно ли, мол, переведены слова полковника? Козлюк утвердительно кивнул головой: «Правильно!»
— Мы пришли, чтобы договориться о прекращении бессмысленного кровопролития, которое не нужно ни вашему, ни моему народам. Наше командование именно так поняло присылку к нам вашего парламентера.
Японский офицер перевел полковнику слова советского майора. Полковник ответил медленно, как-то нехотя и не глядя на Строева:
— Я получил императорский рескрипт о прекращении огня…
— Значит, вы готовы сложить оружие и сдаться?
— Прекратить огонь — это еще не значит сдаться, — процедил полковник.
— Что значат ваши слова?
— То, что я сказал…
— Но разве вы не считаете себя окруженными? — с едва заметной иронией спросил Строев.
— Окружение — понятие относительное, — сказал полковник. — У меня около четырех тысяч боеспособных солдат и офицеров, проникнутых духом богини Аматерасу и беззаветно преданных микадо. Стоит мне отдать приказ, и окружение будет прорвано.
Строев спокойно выслушал полковника.
— Скажите ему, лейтенант, — обратился он к Козлюку, — что мое командование направило меня для того, чтобы договориться об условиях капитуляции окруженных японских подразделений.
