Я не мог заснуть. Все думал о том, что происходит. Все казалось таким привычным.
Мне нравился Том, я нравился ему, он часто приходил, почти каждые выходные. Он рассказал мне о своей команде по боулингу, о нескольких друзьях, у меня появилось ощущение, что я знаю многих людей в городе. От этого дикая природа становилась менее дикой. Когда однажды в выходные Том ушел домой, я написал это:
«Том сказал, что они с Ридом забрались в пустой дом, а когда туда пришел риелтор, они скатились по желобу для стирки в подвал и выбрались через окно. Он рассказал, что прорвало трубу, вода затопила школьную площадку, все дети сняли обувь и стати играть в бейсбол».
Я отчертил и записал еще:
«Я давно не видел Барона. Думаю, он оставил свое гнездо под валуном. Рядом гнездится дрозд. Очевидно, он понял, что Внушающая Страх иногда привязана, и в это время близко подлетает к камину за остатками еды».
Я отчеркнул и это, а на остатке коры нарисовал Внушающую Страх.
На следующий день я пошел в библиотеку и взял четыре книги.
Вернулся Аарон. Он зашел прямо в тсуговый лес и позвал меня. Я не спросил его о том, как он меня нашел. Он остался на неделю и проводил время по большей части играя на ивовых дудочках. Он ни разу не спросил, что я делаю в горах. Как будто он уже знал. Как будто он говорил с кем-то или читал где-то, больше нечего было спрашивать. У меня было чувство, что старая история витала где-то у подножья горы. Мне было все равно.
Бандо купил машину и стал приезжать чаще. Он больше не говорил о газетных статьях, и я его не спрашивал. Однажды я просто сказал ему:
— Кажется, у меня теперь есть адрес.
Он ответил:
— Да.
Я спросил:
— Это пересечение Бродвея и Сорок второй улицы?
Он сказал:
— Почти.
Его брови поднялись, и он сочувственно посмотрел на меня.
— Все хорошо, Бандо. Наверное, тебе лучше принести мне рубашку и джинсы в следующий раз. Я думал, если тот дом в городе еще не продали, то, может, мы с Томом скатимся по желобу для стирки.
Бандо медленно повернул в руках ивовую дудочку. Он не стал на ней играть.
Прилетели певчие птицы, появилась летняя зелень, и июнь ворвался в горы. Он вкусно пах, был хорош на вкус и приятен глазу.
Однажды утром я лежал на большом камне на лугу. Внушающая Страх прыгала за каким-то насекомым в траве, когда внезапно я увидел вспышку фотоаппарата и из ниоткуда взявшегося человека.
— Одичавший мальчик! — сказал он и сделал еще один снимок. — Что ты делаешь, ешь орехи?
Я сел. На сердце у меня было тяжко. Так тяжко, что я позировал ему с Внушающей Страх на кулаке. Однако я отказался вести его к себе в дерево, и он наконец ушел. За ним пришли еще два фотографа и репортер. Я немного с ними поговорил. После их ухода перевернулся на живот и задумался о том, чтобы обратиться в Министерство внутренних дел и найти сведения о других землях Запада. Моей следующей мыслью была игра в бейсбол в затопленном школьном дворе.
Прошло четыре дня, я постоянно говорил с репортерами и фотографами. На пятый день в полдень я услышал голос из долины:
— Я знаю, что ты здесь!
— Папа! — закричал я и вновь помчался в долину, чтобы увидеть отца.
Когда бежал к нему, я услышал то, что меня остановило. Звук ломающихся веток и сучков, сминаемых цветов. Приближалась толпа. На мгновение я задержался и подумал о том, бежать к папе или исчезнуть навсегда. Я был самодостаточен, мог путешествовать по миру без единого пенни, не прося ни о чем других. Я мог уплыть в Азию в каноэ через Берингов пролив. Я мог приплыть на плоту на остров. Я мог совершить круговое путешествие, питаясь одними фруктами. Я побежал к дому. Но, добежав до ущелья, повернул назад. Я очень хотел увидеть папу.
Я спустился, чтобы встретить его и людей, которых он привел из города, чтобы меня сфотографировать, опросить и отвезти домой. Я шел медленно, зная, что все кончено. Я слышал голоса других людей. Они заполнили мои тихие горы.
Потом я все понял, радостно засмеялся и даже подпрыгнул от счастья. Я узнал веселую песню моего четырехлетнего брата.
Семья! Папа привез родственников! Всех. Я бежал, уворачиваясь, петляя среди деревьев, как сокол, и время от времени перепрыгивая через молодые осинки.
— Папа! Мама! — закричал я, когда встретил их на берегу ручья, аккуратно обирая по ходу малиновые кусты. Папа хлопнул меня по плечу, а мама обняла меня так, что я закричал.
Джон прыгнул, Джим набросился, а Мэри села на меня. Элис забросала мои волосы листвой. Хэнк спихнул Джима, Джоан потянула меня за ногу, а Джейк укусил меня за лодыжку. Маленькая сестренка отошла от меня и закричала.
— Ого! Весь Нью-Йорк! — сказал я. — Великий день в Катскильских горах.
Я гордо повел их в горы, думая, чем бы их таким накормить. Я понял, как чувствует себя мама во время прихода гостей.
Когда мы подходили к тсуговому лесу я заметил, что папа несет рюкзак. Он объяснил, что в нем еда на несколько первых дней или до тех пор, пока я не научу Джона, Джима, Хэнка и Джейка выживать на земле. Я подмигнул ему.
— Но, папа, Грибли не созданы для суши…
— О чем ты? — закричал он. — У Грибли есть земля уже три поколения. Мы пионеры, мы открываем земли.
Он почти пел.
— А потом мы выйдем в море, — сказал я.
— Времена изменились. Закон о детском труде: нельзя брать детей в плавание.
Я, наверное, просиял бы от таких папиных признаний, пока мы шли, но мы отчаянно строили планы: еда, кровати, обязанности. Однако папа все придумал заранее. Он натянул гамаки по всему лесу, и нигде в мире не было счастливее детей. Пение, крики, визги оттеснили пение и щебет птиц на второй план. Даже у маленькой Нины был гамак и хотя она только училась ходить, она лопотала и ворковала, шагая между двумя осинами на лугу. Мы ели мамину курицу-гриль. Я никогда не забуду этот вечер.
И я никогда не забуду папины слова: «Сын, когда я сказал твоей маме, что ты здесь, она проговорила: „Ну, если он не хочет возвращаться домой, мы принесем ему дом“. И вот почему мы все здесь».
Я был поражен. Я начал понимать, что это был не поход, а переезд. Мама, увидев мою реакцию, сказала:
— Когда ты вырастешь, можешь идти куда угодно. До этого времени я обязана заботиться о тебе согласно всем существующим законам. — Она обняла меня, и мы закачались вместе. — Кроме того, я не Грибли. Я Стьюарт, а Стьюартам нравилась суша.
Она посмотрела на горы, луг, ущелье, и я почувствовал, как она сливается с землей и пускает корни.
На следующий день я взял Джона, Джима и Хэнка в горы вместе с Внушающей Страх, чтобы посмотреть, сможем ли мы прокормить целый город. У нас получилось вполне сносно.
Когда мы вернулись, я увидел папу с бревнами, поднятыми вверх на краю луга, и таким количеством досок, которого бы хватило на амбар.
— Боже, папа, — закричал я. — Что ты делаешь?
— У нас будет дом, — сказал он.
Я был поражен и обижен.
— Дом! Ты все испортишь! — запротестовал я. — Разве мы не можем жить в деревьях и гамаках?
— Нет. Твоя мама сказала, что нужен достойный дом, и, по ее мнению, он должен иметь крышу и двери. Она очень разозлилась, когда узнала из газет, что она не исполнила свой долг.
— Но это не так, — я практически плакал. — Моя мама самая лучшая! У кого еще такая мама, которая позволит сделать то, что сделал я?
— Я знаю. Но женщина живет среди соседей. Твоя мама восприняла всю эту писанину близко к сердцу, как будто об этом ей сказали мистер Брэкет и миссис О'Брайан. Страна стала ее соседями, и никто, даже…
Он заколебался. Закричал дрозд.
— Даже этот дрозд не смеет и подумать о том, что она разрешила тебе.
Я уже было собрался громко запротестовать, когда мамина рука легла мне на плечо.
— Так будет, пока тебе не исполнится восемнадцать, Сэм, — сказала она.
И так все закончилось.
Генри Дэвид Торо — американский писатель, натуралист, общественный деятель. В 1845–1847 годах Торо жил в построенной им самим хижине на берегу Уолденского пруда (недалеко от Конкорда), самостоятельно обеспечивая себя всем необходимым для жизни. Этот эксперимент по уединению от общества он описал в книге «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854). — Прим. верст.
От англ. bandit — бандит. — Прим. верст.
