Уснул он уже под утро, но вскоре его разбудила мама. Она очень торопилась.
— Некогда спать! У меня, как всегда перед отпуском, уйма дел на службе. Все сборы ложатся на тебя, Алька.
— А что делать? — Олег тер глаза и зевал, нарочно стараясь не глядеть на маму. Она сразу по его виду сообразит, что он опять натворил что-то. Мама у него зоркая!
— Снесешь ботинки в ремонт, раз. В срочный только отдай. У чемодана замок оторван. Тоже отнеси в мастерскую. Я оставлю деньги, заплати за квартиру и телефон... Да вставай же, некогда лежать. Позавтракаем вместе, и побегу. Уйма дел перед отпуском. Мойся скорей!
Когда они ели, мама грустно сказала:
— Эх... опять отпуск без папы... и ехать не хочется даже...
— Давай поедем тогда к нему... — осторожно начал Олег.
— Далеко. Трое суток поездом. Такая жара...
— Мамочка, да ведь самолетом так удобно... Четыре часа — и мы в Ташкенте, а там уж близко. Папа встретит. Вот будет встреча!
— Не фантазируй, Алька. Ты знаешь, что мы едем в Шпаньково.
— Из-за этой Нины Эдгаровны! — вырвалось у него.
— Потише! — сердито поглядела на него мама. — Что за слова! Это она из-за нас едет, а не мы из-за нее. Она едет со мной за компанию. Она добрый и преданный друг. И не спорь. Она должна будет позвонить, так будь с ней вежлив. Мы сидим и чай пьем, а она нам достает билеты.
— Ну и зря! — буркнул Олег. — Сама к папе хочешь ехать, а...
— Никаких «а»! — прикрикнула мама. — Что-то мне твои глаза подозрительны. Что-то ты опять натворил!
— Ничего не натворил, — заверил он. Скорей бы она ушла. Если сейчас принесут телеграмму, ему достанется как следует. Она все поймет, конечно. Из-за этой Нины Эдгаровны они и не поедут в Среднюю Азию. И вообще зря это он затеял. Никуда они не поедут, кроме Шпанькова...
А в далеком Янги-Ере именно в эти минуты папа сидел на почте и внимательно перечитывал телеграмму. Запыленный газик стоял у крыльца почты, старший Кислицын сам водил машину.
Телефонистка — узкоглазая тоненькая девушка-узбечка — наблюдала за главным инженером строительства, который озадаченно теребил бороду.
— Зульфия, посмотри... — Кислицын поднялся и протянул ей в окошечко телеграмму. — Прочитай. Что скажешь?
— Они хотят к вам приехать. Они вас очень любят. Главный инженер посмотрел на нее с некоторым недоверием.
— Какой вы счастливый! — продолжала Зульфия.
— Прочитай еще раз.
— «Мы очень хотим к тебе в отпуск», — прочла девушка вслух. — А-а... Можно было короче написать. Просто: «хотим тебе отпуск». Так лишние деньги надо платить.
— Это верно... Но что там случилось? — Кислицын опять уселся за стол, раздумывая, как быть. Телеграмма несомненно пришла неспроста.
А что, если и верно их вызвать сюда? Уж тут бы они с Олегом по всей Голодной степи на газике гоняли! Уж тут бы Олег увидел, как в мирное время совершаются чудеса и подвиги...
Достаточно только написать: «Немедленно выезжайте» — и они будут тут. Олег не знает, что они с мамой договорились раз и навсегда, что в случае, если ему здесь будет совсем трудно, он должен дать телеграмму.
— Зульфия, дайте, пожалуйста, бланк.
— Вы их пригласите, да?
— А как ты думаешь?
— Обязательно! У нас здесь самое лучшее место на земле! — воскликнула девушка.
— Ну, раз так... — Старший Кислицын склонился над телеграфным бланком.
Мама оставила ему целый список неотложных дел, строго приказав все выполнить сегодня же, но Олег никак не решался выйти из дому. Вдруг телеграмму принесут без него. Он даже открыл дверь и проверил, работает ли звонок.
Время шло, никто не звонил. Олег хотел прикрепить на дверь записку, чтобы телеграмму опустили в ящик, но подумал, что без расписки почтальон ее не оставит все равно. Нет, нельзя уходить.
На его счастье, по телефону позвонила Аленка: можно ли ей с Гешкой погулять? Одной гулять скучно, а во дворе никого нет.
— Сперва ты посиди у нас, пока я хожу по делам, — нашелся Олег, — а потом гуляй. Сколько хочешь. Только скорей приходи, мне очень некогда.
Аленка пришла сразу же. И Гешка, уже несколько раз гулявший с ней, тут же проснулся и с криком прыгнул с тахты на плечо девочке.
— Сиди у нас и жди почтальона. Он принесет телеграмму. Распишешься, телеграмму положишь на мой стол, тогда и иди. Дверь только прихлопни получше. А я тебе позвоню из мастерской. — Олег схватил чемодан с поломанным замком, сунул туда ботинки, распихал по карманам деньги и квитанции и побежал выполнять поручения.
В сапожной мастерской была очередь на целый час.
Заняв очередь, он понесся платить за квартиру, оставив чемодан в мастерской. По дороге увидел телефон-автомат, и хотя звонить еще было рано, все же не выдержал, заскочил в будку.
— Ну, была телеграмма? — спросил он Аленку запыхавшимся голосом.
— Нет... а мне Гешка руку поцарапал. Кровь идет.
— Залей йодом, возьми в ванной в аптечке. Только не уходи, слышишь!
— Ладно уж, не уйду. Тут тебе звонил какой-то...
— Мне? Кто звонил?
— Не знаю. Быстро-быстро так говорит. Марусей меня назвал... Скамейкин... что еще ему-то надо? Вот любопытный. Опять какие-нибудь у него вопросы.
— Ладно, еще позвонит потом. — Олег хотел повесить трубку, но Аленка вдруг сказала такое, что он чуть не подпрыгнул в будке.
— Он какого-то Жаворонкова нашел... И велел тебе к какой-то проходной прийти. Чтобы ровно в двенадцать...
Жаворонков нашелся!..
Быстро добежав по лестнице эскалатора до выхода и вынырнув из вестибюля метро, Олег помчался к Большому проспекту. Время у него еще было, но разве он мог сейчас идти шагом!
Жаворонков нашелся... значит, выжил! Но стой... ведь Волков писал в дневнике: «...без операции — летальный исход». Летальный — значит смертельный, это Олег знал. Тот ли это Жаворонков? Может, однофамилец?
Напутал там что-то Скамейкин.
Жаворонкову ведь нужна была срочная операция, а в госпиталь его доставить не могли. Так что же тут!
Можно, пожалуй, и не бежать...
Не мог же доктор Волков сделать операцию сам, одной рукой! Одной рукой даже карандаш не заточить, даже хлеба не нарезать. А тут операция.
Когда мама палец порезала, она картошку не могла чистить... Простую картошку!
Может быть, это родственник того Жаворонкова? Вдруг он знает о «санатории»?
Снова припустив бегом, он добежал до остановки троллейбуса и поехал в Гавань.
Он прибежал к проходной без четверти двенадцать. Скамейкина еще, конечно, не было.
Увидев возле проходной телефон-автомат и вспомнив о телеграмме, Олег бросился звонить домой. Положеньице! И тут горит, и там пожар...
Но никто не снял трубку — наверное, телеграмму там уже принесли, Аленка ее приняла и побежала гулять с Гешкой. Вот неудача... Она бы ему могла прочитать текст по телефону. А теперь когда он будет дома?
— А-а, Маруся... ждешь, значит! Ну, ну...
Скамейкин явился с таким загадочным лицом, будто только что раскрыл величайшую тайну. Он посмотрел на Олега, как тому показалось, с небрежным видом и прихлопнул по нагрудному карману комбинезона замасленной пятерней.
— Здесь документ! Это тебе, Маруся, не банка килек!
— Покажи, — Олег протянул руку.
— Постой. Говоришь, помереть должен был Жаворонков в сорок втором году?
— Покажи документ. Скорей!
— Не спеши!
— Он жив, да? Или это другой Жаворонков?
— Тот, тот, — заверил Скамейкин. — Погиб он...
— Погиб... Это и без тебя знали...
— Но знаешь когда? В сорок пятом году во время штурма Берлина! Вот так! «Без меня знали»...
— Покажи скорей! — закричал Олег. — Где документ? Скамейкин взглянул на него и почесал затылок.
— Что с тобой, а? — спросил он. — Покраснел... ты, может, думаешь, зачем я в это дело влез? Думаешь, это только тебя касается?
— Хотя бы... — буркнул Олег. — Без тебя бы все узнал!
— Да брось ты! — обиженно перебил Скамейкин. — А я на этом заводе работаю, понял? В том самом месте. И мы там, может, музей откроем. Я вот ходил к Комякину и все ему рассказал вчера же. А он вспомнил, что о Жаворонкове есть запись в отделе кадров. Разве ты бы сам обнаружил ее? Эх ты! Все сам! А я еще хвалил тебя главному энергетику!
Дернув «молнию» на кармане комбинезона, он вытащил сложенный вчетверо лист бумаги.
— Вот. На, держи, для кого я, думаешь, переписывал специально? Вот видишь: Жаворонков Михаил Арсентьевич. Стаж с тысяча девятьсот тридцать второго года по тысяча девятьсот сорок второй. Погиб в тысяча девятьсот сорок пятом во время штурма Берлина. Посмертно награжден орденом Славы второй степени. Вот. Для кого я переписывал, Маруся?
— Прости, — Олег встал и дотронулся до рукава Скамейкина. — Спасибо тебе... Я возьму эту бумагу? Отцу покажу.
— Бери, — смягчился Скамейкин. — Для тебя ж старался. Но это не твое дело, а наше. Всех.
— Значит, его ранение... он поправился, значит, тогда?
— Выходит, вылечил его твой Волков.
