Жандармский офицер подошел ближе к скобарям.
— Тебе кто давал листовки? — внезапно спросил офицер у Левки Купчика, который своей одеждой резко выделялся среди рваных скобарей.
Вытащенный на середину комнаты Купчик, который больше по своей любознательности, чем по усердию, попал на этот раз в ряды скобарей, заморгал глазами.
— Ну-у?! — закричал жандармский офицер, не давая опомниться Левке.
— Царь, — несмело признался Купчик, продолжая моргать глазами.
— Что-о?.. — заревел жандармский офицер, вытаращив глаза и натопорщив усы. — Как ты смеешь!
Околоточный, наклонившись, прошептал ему что-то на ухо, и у жандармского офицера разом обмякли усы.
— Хм-м... безобразие! И вы допускаете? — внезапно набросился он на околоточного.
— А вам тоже... хм-м... этот, с позволения сказать... субъект дал? — снова закричал жандармский офицер на Фроську и на Ванюшку сразу.
Неизвестно, надолго ли хватило бы мужества у Фроськи и Ванюшки во всем запираться, но тут со скрипом распахнулась дверь, и темноусый косоглазый городовой втолкнул в дворницкую изрядно помятого Царя.
— Главный закопер на дворе, ваше благородие! — сообщил городовой, отдавая честь. — Не хотел мирно идти, силой приволок. — Городовой, сняв фуражку с белым околышем, вытер вспотевший лоб.
Увидав своего вожака, ребята воспрянули духом, а Царь еще более насупился, держа смятый картуз в руках. Без слов ему было понятно, что происходит в дворницкой. Допрос продолжался.
— Будешь говорить, байстрючка? — вдруг зашипел околоточный, почему-то невзлюбивший Фроську с первого взгляда. Сердито надувая красные щеки и топорща коротко подстриженные усы, он рванул Фроську за плечо.
— Не тронь! — закричал Царь, выскочив вперед и отталкивая околоточного. Высвободив Фроську, он решительно надел на голову свой картуз и громогласно заявил: — Я разбросал листовки. А ее не замай, слышишь? — Голос Царя звучал явно угрозой.
— Ого! Похвально! Сам признался! — в один голос заговорили полицейские за столом.
Дверь снова открылась, и в дворницкую городовой втащил Серегу Копейку и Петьку Цветка, вооруженных палками. Но на них, кроме скобарей, никто не обратил внимания.
Все взоры были обращены к Царю. Он стоял посредине дворницкой, сунув руки в карманы штанов, босой, в растерзанной тельняшке. В эти решающие минуты, когда на него глядели не только враги, но и его друзья — скобари, он никого и ничего не боялся.
Поскрипывая ярко начищенными лакированными сапогами, к Типке подошел, отстраняя околоточного, жандармский офицер.
— Ребятам ты давал листовки?
— К-кому давал, а кому и нет, — сказал Царь, с вызовом глядя на полицейских.
— А ему... ей... ему... тоже давал? — Офицер показал рукой на Ванюшку, Фроську, Купчика.
Царь в ответ снова пренебрежительно и неопределенно усмехнулся. Вмешивать кого-либо в столь неприятную историю он не собирался.
— М-может, и давал, может, и нет... Кто клянчил, тому и давал, разве всех упомнишь?
Царь говорил чистосердечно, в то же время избегая прямо отвечать на вопрос, не зная, что до него говорили ребята.
— А тебе, хлопчик, кто их дал? — осторожно и ласково спросил офицер, ожидая, что Типка сразу разоблачит взрослого виновника всей этой непонятной истории.
— Никто мне не давал, сам нашел.
Царь говорил чистую правду. Но полицейские ему не поверили. Было видно по их глазам.
— Так просто, голубчик, и нашел? — не повышая голоса, спросил офицер. — Где же ты, голубчик, нашел?..
— Г-где? — Царь на секунду замялся, взглянув на Ванюшку, словно мысленно советуясь с ним. — На улице... з-за забором...
— А как же ты за забор попал?
— К-как? Очень просто. — Царь снова усмехнулся. — Перелез через забор и взял.
Сидевшие за столом снова недоверчиво и многозначительно переглянулись. На Фроську и Ванюшку никто уже не обращал внимания.
— Врешь! — грохнул кулаком по столу жандармский офицер.
— Не верите? — удивился Царь. — Могу показать, где лежали... — А про себя подумал: «Только бы вывели... убегу».
Но хитрость Царя не удалась. На его предложение никто из полицейских не обратил внимания.
— Хочешь, я скажу, кто тебе дал листовки? — угрожающе спросил Царя жандармский офицер.
— Шалтай-болтай! — рассердился Царь и грубо добавил: — Ну, ври.
Теперь вплотную к Типке приблизился околоточный.
— Ты не бойся, голубчик. Никакого наказания тебе не будет, если сам признаешься. Сперва признайся, ты писал на заборе?
— Чего?.. — спросил Царь, вообразив, что на заборе появилась новая надпись.
— Я же тебя допрашивал в участке. Поверил тебе... И отпустил домой. А теперь говори правду. Слышишь!
— Чего?.. — снова переспросил Царь.
— Не притворяйся! Теперь меня не проведешь. Ты писал?
— Чего я писал?..
— Не строй из себя идиота. Слышишь? — И, наклонившись к Типке, осторожно, полушепотом, чтобы не слышали за столом, намекнул: — Ведь ты же писал «Смерть царю»?
Типка по-прежнему с большим удивлением смотрел на околоточного, не понимая, как взрослый человек может говорить такие глупости, и отрицательно покачал головой.
— А зачем мне писать? Что я, дурной? Зачем я буду писать на себя.
Царь все более удивлялся. Он ничего не сочинял, говорил то, что было, а полицейские все более озлоблялись на него.
— Из молодых да ранний... — слышался разговор за столом.
Все теперь смотрели на Царя. Вопросы сыпались со всех сторон. Но он упорно твердил свое, смело глядя в глаза допрашивающим, лишь переступая с ноги на ногу. Взвалив всю вину на себя, Царь наивно ждал, что его перестанут допрашивать, всех отпустят и, очевидно, задав трепку, его тоже выпустят. Но вышло наоборот. Полицейских уже не интересовало, кто из ребят разбрасывал листовки и кто не разбрасывал. Полицейские уже не сомневались, что за спиной Типки стоял кто-то постарше и умышленно использовал ребят в своих злонамеренных целях. Остальных ребят отпустили, а Типкин допрос только еще начинался.
АРЕСТ ЦАРЯ
Вечером в комнате, где жила Иваниха, происходил обыск. Руководил обыском прибывший из Суворовского участка пристав. Кроме Иванихи, Типки и случайно находившейся в это время дома судомойки Аксиньи, никого из жильцов в комнате не было. Иваниха и Аксинья сидели у двери на табуретках и испуганно поглядывали на полицейских.
Царь был в другом углу под арестом. В дворницкой его неоднократно трепали за уши, толкали в бока и по-настоящему били, требуя, чтобы сказал правду. Какую правду хотели узнать от него полицейские, Царь так и не понял.
От него требовали, чтобы он оговорил кого-то из взрослых. Упоминали фамилию Максимова, хотя тот был арестован раньше, до листовок. Называли какие-то другие фамилии. Но Царь молчал. Он только горько сожалел, что сам вышел на двор и без смертельного боя дался в руки косоглазому городовому.
Никогда раньше он так люто не ненавидел полицейских, как в этот день. Настороженно прищурившись, следил он за городовыми и людьми в штатском, заполнившими не только комнату, но и коридор. То, чего с тревогой ожидал Царь еще во время допроса в дворницкой, вскоре произошло.
Обстукивая стены и разрывая койки жиличек, люди в штатском нашли под тюфяком на деревянной кровати Иванихи запрятанный Типкой револьвер. В комнате разом все заговорили, а Иваниха побелела.
— Вот ты кто такая, матушка?! — зловещим голосом произнес пристав. — Оружие прячешь? Кто тебе дал револьвер?
— Родимый ты мой... не виновна я... подложили злые люди! — отчаянно всплеснув руками, дико заголосила Иваниха. Как куль, повалилась она в ноги приставу, заелозила перед ним по грязному полу на коленях. — Знать не знаю... ведать не ведаю... — слезно уверяла она, обнимая ноги пристава.
По знаку пристава двое городовых подняли с пола Иваниху и снова усадили на табуретку.
— Отдохни, бабка. Пока не за решеткой еще, — посоветовал один из них.
Полицейский подал приставу визитную карточку Харичкина, лежавшую на полочке перед иконами.
— Это кто? — строго спросил пристав, разглядывая карточку. — Что это за почетный гражданин Харичкин?
— Благодетель, — робко пролепетала Иваниха.
— Тот самый, который вам оружие и листовки принес?
Иваниха слезливо и недоумевающе взглянула на пристава. Она не понимала, что творилось в этот вечер на белом свете.
Не понимал и все время молчавший Царь, удивляясь, почему полицейские так взъелись и на Харичкина.
— Нужно узнать, — проговорил один из штатских, забирая из рук пристава визитную карточку. — Разыщем этого благодетеля. Посмотрим, что за птица.
Лицо у Типки перекосилось, когда городовой, шаря за божницей, вытащил припрятанную Царем бутылку с приворотным зельем. Вынув пробку, городовой понюхал, огляделся по сторонам. Заслонившись от остальных ситцевым пологом, городовой, запрокинув голову, стал тянуть из горлышка бутылки. Царь с нескрываемым ужасом следил за его действиями. Он хотел было крикнуть: «Не трожь!», но удержался, только холодный пот выступил у суеверного Царя на спине.
