— На Хоукин-роуд ничего такого нет, — сообщил я друзьям, — только заброшенная каменоломня.
— Парень, в том-то вся и фишка! Он каждый раз в новом месте. Вход только по приглашениям.
— А у нас как раз есть приглашение, — заметил брат.
— Поправка: у меня оно есть.
Квин закатил глаза:
— Тебе-то оно зачем? Ты никогда туда не пойдешь!
— Может, да, может, нет. — Все мы знали, что брат прав. Я повернул, положив руку на руку, и снова поставил ладони на десять и два.
— Знаешь, в чем твоя беда… — начал Расс, но Мэгги перебила его, отобрав приглашение:
— Если Блейк не хочет, он не обязан никуда ехать. — Она положила карточку обратно в карман медведю-калеке. — Наверняка самый обычный парк.
Я подавил улыбку. Подруга всегда приходила мне на выручку.
Я высадил Расса, потом Мэгги. По пути к дому рот Квина работал в режиме автопилота, выдавая громкие жалобы каждый раз, когда я на три секунды тормозил перед знаком «стоп»:
— Хватит тебе! В это время суток на знаки можно наплевать!
— Тебя послушать, так можно наплевать вообще на все правила.
Когда я остановился перед следующим знаком, маленькая зеленая машинка просвистела перед нами, даже не притормозив на перекрестке.
— Видал? Если бы я не остановился, мы впилились бы в этот «пинто»[1]. Знаешь, что будет, если в него врезаться?
— Ну?
— Взрыв!
— Круто! — ответил брат.
Похоже, взрывоопасные «пинто» были наименьшей из наших проблем. Я понял, что нас ждет, как только мы подъехали к дому и увидели на крыльце маму с Карлом, ее парнем на этот месяц.
Чтобы вы поняли ситуацию, я должен рассказать о маминых парнях поподробнее. Штука в том, что мама похожа на синего кита. Не в смысле размера — она как раз-таки маленькая и аккуратная. Я имею в виду, что мама просеивает неудачников, как криль сквозь китовый ус. Не знаю, почему так выходит — она хороший человек с большим сердцем и ей каким-то чудом удается на свою крошечную зарплату кормить нас с Квином. Но, когда дело касается ее самой, она, похоже, целится ниже, чем заслуживает. Мама могла бы окончить колледж, но бросила учебу, потому что так хотел папа. А когда он ушел, надо было растить нас.
Большая часть мужчин, с которыми она встречалась, была вроде папы. Они слишком много пили, слишком многого требовали и исчезали, как только наставало время дать что-нибудь взамен. Но ее последний парень казался мне исключением из правила. Если не считать неудачно пересаженных волос, похожих на засеянное рядами пшеничное поле, и капельку слишком молодежного гардероба, Карл казался нормальным мужиком. Но я стараюсь не спешить составлять мнение о тех, кого мама пропускает сквозь китовый ус.
Однако сейчас поведение Карла мне не понравилось: он целовал маму на крыльце. Они целовались примерно так, как полагалось бы мне на данном этапе жизни. Я благодарил судьбу за то, что уже высадил Мэгги и Расса и им не пришлось на это смотреть.
— Так меня даже на горках не тошнило, — шепнул я брату, паркуясь. Тот хмыкнул. Сколько бы мы ни ругались, во всем, что касалось маминых парней, наше мнение совпадало.
Стоило нам вылезти из машины, как они тут же перестали высасывать друг из друга душу. Мама явно смутилась, оттого что ее так вот подловили.
— Привет, ребята, — поздоровался Карл. Он заметил медведя у меня в руке. — Похоже, удача тебе улыбнулась.
— Карл как раз прощался, — заметила мама.
— Да? — удивился я. — Похоже, он владеет языками.
За это Квин дал мне пять. Когда мы отсмеялись, мама подняла брови и полюбопытствовала:
— Вы закончили над нами потешаться?
Не самое лучшее время изображать строгую родительницу.
— Да, прости.
— Хорошо, потому что мы с Карлом хотим кое-что вам сказать. — Она взяла его за руку, и мои внутренности начали завязываться в узел: я уже знал, что сейчас услышу. Уже разглядел кольцо на ее руке. В нем был бриллиант — и, похоже, не какая-нибудь стекляшка, а вполне настоящий. Я вцепился в несчастного мишку.
— Мы помолвлены! — объявила она и подпрыгнула, как школьница. Мы встретили новость гробовым молчанием. — Разве вы не хотите нас поздравить?
Если честно, я даже не понял, как отнестись к этому, хорошо, плохо или никак. До меня еще толком не дошло. Зато Квин отреагировал за двоих. Сначала у него покраснели уши, а потом краска растеклась по его утыканному железом лицу.
— Ну? — переспросила мама.
— В прошлый раз кольцо было побольше, — заявил брат и попытался скрыться в доме. Карл схватил его за локоть, и Квин приготовился к удару. Много лет мамины парни предпочитали разговаривать не языком, а кулаками, так что у него уже выработался рефлекс. Но Карл, к его чести, оказался не из таких. Он поймал брата, только чтобы привлечь его внимание, и сразу же отпустил.
— Слушай, Квин, — сказал он, — у меня кое-что для тебя есть. — Он достал маленькую коробочку для драгоценностей и открыл ее: внутри лежала крошечная бриллиантовая сережка. Точь-в-точь такая же, как в ухе у самого Карла.
— Да не надо мне!
— Возьми ее, Квин, — сказала мама. Это был приказ.
Карл осторожно приблизился к моему брату:
— Позволь мне. — Он вытащил из уха Квина спутник и вставил вместо него свой подарок. — Иногда одной достаточно, если она в правильном месте.
Брат поморщился, как будто у него болел зуб. Наконец Карл распрямился. В ухе у Квина висело еще два кольца, но без спутника это выглядело совсем не так эпатажно.
— Теперь можно идти? — Не дожидаясь ответа, брат убежал в дом, захлопнув за собой дверь.
Карл вздохнул:
— Могло быть хуже. — Он посмотрел на меня. В моей голове все еще творился бардак, но я уже понял, что нужно сказать, чтобы выпутаться из неловкого положения:
— Очень рад за вас обоих. — Я собрался войти внутрь.
— У Карла и для тебя кое-что есть, — сказала мама.
— Все в порядке. Я не Квин. Меня не нужно подкупать. — Слова вылетели прежде, чем я понял, что говорю.
— Зачем же так, Блейк? — начал Карл. — Скоро мы будем одной семьей… Но я хотел бы, чтобы мы стали друзьями.
При слове «семья» я поморщился. Много лет наша семья чем-то походила на медведя у меня в руках. Ее нельзя было пытаться улучшить, разве что построить заново. Мужчины, которых мама вовлекала в это дело, не справлялись даже с подготовкой, не говоря уже о капитальном ремонте. Окажется ли Карл настолько уж лучше их? Хочу ли я этого?
Карл выудил из кармана спортивной куртки туго набитый конверт и протянул его мне:
— Кое-что, что тебе понадобится в колледже. И номера парочки моих друзей из Нью-Йорка. Если окажешься там без поддержки, придется туго.
Я взял конверт, поблагодарил и ушел в дом. Внезапно нахлынула тошнота — слишком много сегодня было резких поворотов. Говорят, морская болезнь наступает не столько от бортовой качки, сколько от килевой, от того, что нос опускается и поднимается, совершенно предсказуемо, но все же каждый раз по-разному. В такие дни, как этот, мне кажется, что я никогда не привыкну.
Уже внутри я еще раз оглядел несчастного медвежонка в противной желтой рубашке. Моя награда за вывернутый наизнанку вечер, никак не желавший становиться приятнее. Из кармана мишки торчал уголок приглашения, но мне уже было наплевать. Я никуда не собирался. Может, там объявится Кассандра — но кого я обманываю? Тут я в пролете.
Путь в мою комнату лежал мимо закрытой двери Квина. За ней грохотала тяжелая музыка. Мне совершенно не хотелось иметь дела ни с ним, ни с его комнатой. Представьте себе последствия торнадо и начнете понимать, что там творилось. На полу бушевал океан пыли — и наверняка в нем уже начала зарождаться жизнь. Книжные шкафы усеяли полусъеденные бутерброды, покрытые толстым слоем пушистой зеленой плесени.
Понятно, моя комната была совсем другой. Я открыл дверь: мытый пол, на столе убрано, стены покрыты ровно развешенными плакатами о путешествиях. Над столом расположились Россия, Англия и Греция. Изголовье облюбовала Италия с Пизанской башней, а дверца шкафа была отдана Франции — Эйфелева башня и Триумфальная арка — замочная скважина на двери в страны, где я никогда не был. А огромный постер с Гавайями я использовал как декорацию для нескольких моделей самолетов времен Второй мировой, свисавших с потолка в имитации поединка.
Плакаты достались мне даром — турагенты в ближайшем торговом центре хорошо меня знали. В свое время я частенько торчал там, и иногда они делали вид, что оформляют мне путевку в неизведанные дали. А еще они давали мне постеры и прочую рекламную муру, валявшуюся у них в офисе. Так мне достались две резные головы с острова Пасхи и искусно сделанная копия тотема с Аляски, стоявшая в углу.
На столе не было ничего, кроме стакана с ручками, заточенными карандашами и скрепками. Квин называл это чистоплюйством, как будто порядок в комнате — симптом серьезного расстройства. Что такого в том, чтобы держать карандаши наточенными, расставлять книги в алфавитном порядке и вешать одежду по цвету? Ничего. В детстве я делал то же самое с мелками.
