Виталька сел у окна и уставился на улицу. Была середина августа, скоро в школу. Листва на деревьях заметно пожухла и поблекла. Уже паучки отправлялись в полет на своих светлых паутинках. Они забирались куда-нибудь повыше, выпускали по ветру длинную сверкающую нить и уносились в синеву. Улететь бы вот так же, легко и бездумно, ни о чём не сожалея и ничего не ища. И просто лететь. Лететь в синеве…
— Что у тебя с рукой, Виталик? — донесся до него испуганный голос матери.
— Ты уже пришла, мама, — не оборачиваясь, отозвался Виталька. — Что так рано сегодня?
— Ну где же рано? Время уже. Так что же ты сделал с рукой?
— Да так, ушиб.
— Ушиб?
Мать подошла ближе, взяла его руку. И сразу всё поняла.
Она быстро отпустила Виталькину руку и больше ни о чём не спрашивала.
До позднего вечера Виталька читал Брэма. Потом до него донёсся голос отца:
— Хватит свет жечь.
Виталька сразу же погасил свет, разделся в темноте и лёг в постель. Кровать давно уже стала ему коротковата. Но сегодня не было никакого желания вытянуться. Он поджал ноги и долго лежал с открытыми глазами.
Он слышал, что все уснули, но сам заснуть не мог. Память стремительно выносила какие-то беспорядочные события. В лаборатории кто-то кричал: «Виталик, миленький, вымой, пожалуйста, колбочки!» И у Витальки торопливее стучало сердце. Ведь он не пошёл сегодня в лабораторию. Можно ли всё успеть? Виталька видел сны только тогда, когда плохо спал. Он закрыл глаза. Сон его был похож на пробуждение: медленно и величаво всходило над снежными горами солнце, свет пробивался в тёмную синеву лесов, достигал мхов и корней. Потом он увидел Анжелику. Встав на цыпочки, она тянула тонкие руки к отцовской гитаре…
И Виталька заплакал. Его разбудила давящая боль в сердце, он показался себе совсем беззащитным. Он изо всех сил прижимал к лицу подушку, чтобы никто не услышал его всхлипываний.
Его волос коснулась большая жёсткая рука.
«Дедушка», — сразу понял Виталька.
Дед присел на краешек кровати и стал гладить голову Витальки, мокрые щёки, голые плечи.
И Виталька обхватил руками шею деда, уткнулся лицом в его бороду.
Дед ничего не говорил, не утешал и не успокаивал Витальку.
Виталька не помнил, как уснул. Утром его разбудило солнце. Оно осветило всю комнату, обратило в радугу грань зеркала. Но уже не было привычной яркой радости пробуждения.
Виталька вошёл в комнатушку деда, сел на его кровать и спросил:
— Дедушка, ты видел ящера на озере в Ущелье белых духов?
Деда так и подбросило в постели. Он сел и пристально посмотрел на Витальку.
— Я во сне, что ли, говорил?
— Нет. Совсем нет, дедушка. — Виталька подал ему письмо. — Вот это больше ста лет лежало в бутылке на старой казачьей зимовке.
Дед читал письмо, осторожно держа его за уголки. Прочитал, лёг и закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, и сказал:
— Нет, я его не видел. Но тоже видел следы, совсем свежие. Тут всё точно написано, Виталик. И, видно, никогда его не увижу…
— Сколько же он живёт?
— А кто его знает. Сейчас он есть. Это точно.
— Возьми меня к озеру, дедушка.
Дед долго молчал, потом тихо проговорил:
— Хорошо, я покажу тебе дорогу. Пойдём.
— Ты же болеешь. Лучше потом, когда поправишься.
— Нет. На днях пойдём. Осмотри и хорошенько сверни палатку. Кроме ботинок возьми кеды и запасные шерстяные носки. Проверь ледоруб.
— Не первый же раз, дедушка…
— Пойми, Виталик, мы полмесяца будем в пути. Будем идти день за днём, от утренней зари до вечерней. Будем идти по мокрым и обледенелым скалам, по воде и по осыпям, над пропастями в белом тумане…
Первого сентября на первом же уроке классный руководитель Анна Петровна рассадила Витальку и Марата по разным партам.
— Я думаю, — сказала она, — двум отличникам сидеть за одной партой не стоит. Сядьте лучше с отстающими учениками и помогайте им. Ты, Марат, садись с Бурнусовым, а Виталий Бардашов сядет с Жорой Ивановым.
— Не буду я сидеть с Ивановым! — вскочил с места Виталька.
— Что это за тон, Бардашов? — нахмурилась учительница.
— Я сказал, не буду с ним сидеть!
— Вот как… Ты «сказал». А я сказала — будешь!
— Не буду.
Учительница угрожающе замолчала. Весь класс притих.
— Выйди, — сказала наконец Анна Петровна. — После поговорим.
Виталька вышел, стал в пустом коридоре у окна.
Как неудачно всё складывалось у него в последнее время. С дедом они не пошли к озеру. Дед совсем занемог, и его увезли в больницу.
По ночам Виталька слышит, как мать с отцом о чём-то тихо переговариваются между собой. Видно, с дедушкой плохо. Отец переменился, стал даже заискивать перед Виталькой после того случая. Но Виталька уже не мог переломить себя. Отец стал чужим. Виталька невольно следил за каждым его движением и ненавидел каждый его жест, его просто охватывало отчаяние, когда отец начинал говорить. Виталька наперед знал, что тот скажет и как.
И теперь здесь, в школе, учебный год начался с неприятностей.
В дальнем конце коридора появился Лев Романович, директор школы. Он шёл медленно, опираясь на палку. Виталька знал, что Лев Романович ходит на протезе. Ему ампутировали ногу в полевом госпитале ещё во время войны.
Виталька поздоровался.
— Почему не на уроке? — хмуро спросил директор.
— Анна Петровна выгнала.
— Тебя? — Директор с любопытством посмотрел на Витальку. — Странно. Что же ты, с позволения спросить, натворил?
— Ничего. Я не хотел садиться за одну парту с Ивановым.
— А собственно, почему?
— Потому что я его… Потому, что я не хочу с ним сидеть… И помогать ему тоже не хочу.
Директор пожал плечами.
— Поссорились вы с ним, что ли?
— Не ссорился я с ним, Лев Романович. Просто он дрянь, и я не хочу с ним рядом сидеть.
— Вот как. — Директор быстро каким-то непонятным взглядом подмотрел на Витальку. — Но зачем нужно было так вызывающе себя вести? После уроков поговорил бы обо всём с Анной Петровной.
— Я не хочу с ним сидеть и одного урока.
— Скажи, что бы ты делал, если бы тебе пришлось вместе с ним работать?
— Я ушёл бы с такой работы.
— А если бы пришлось служить с ним в армии… Да ещё представь себе, что он офицер, а ты солдат. Тогда что бы ты делал? Из армии бы убежал? Ты думаешь, Анна Петровна хотела тебе досадить? Ошибаешься. — Директор положил ему на плечо руку. — Представь себе, что она это давно обдумала. И я с ней согласен. Мы знаем, что такое Иванов, и именно потому, что мы это знаем, решили посадить с ним за одну парту именно тебя. Ты меня понял?
Виталька внимательно посмотрел на директора. Он никак не мог понять, придумал ли Лев Романович всё это сейчас, на ходу, или действительно было так, как он говорит. Но в конце концов это ничего не решало.
— Что я могу с ним сделать, Лев Романович? — сказал Виталька.
— Там видно будет. Неизбежно ведь, что когда-нибудь придётся кому-то с ним работать. И когда-нибудь придётся кому-то служить с ним в армии. И не исключено, что он будет чьим-то офицером… Ну…
Виталька кивнул.
— Хорошо, Лев Романович.
Да, неважно складывались дела у Витальки. Ему хотелось быть с такими людьми, как Лена, Марат, Анжелика, а окружали его совсем другие.
На перемене он взял свою сумку и пересел к Иванову.
— Испугался, что папа ремешком сделает а-та-та? — захихикал Иванов.
Виталька едва удержался, чтобы не съездить по его подлой роже. Иванов почти в каждом классе сидел по два года, был на голову выше Витальки и шире его в плечах. Над всегда мокрой верхней губой его уже пробивались белесые усики.
Виталька хорошо знал всех дружков Жоры Иванова и ненавидел их. Они, где могли, потихоньку пакостили, им всегда было нечего делать. Виталька знал, что каждый из них в отдельности был трусом, а вместе они держались нагло, и их побаивались.
Что он мог сделать с Жорой? Перевоспитать, что ли? Чепуха. Его уже никто не мог переделать. Зачем же тогда директор посадил его за одну парту с человеком, который ему невыносимо противен? Другие ребята как-то безразлично относились к Жоре, даже поощряли улыбками его нелепые выходки.
Сидя на следующем уроке рядом с Ивановым, Виталька проклинал себя за то, что не ответил директору отказом. Ловко же эти учителя могут залезть в душу.
Жора тоже, как видно, чувствовал себя рядом с Виталькой не слишком привольно. У Жоры не было желания с ним разговаривать, Виталька замораживал его своей отчуждённостью. И неизвестно, кому из них было хуже.
