Я заметил в траве полуистлевший прошлогодний окурок. С нарочитой брезгливостью поднял его двумя пальцами и отправил в карман куртки.
— Потом в урну выброшу!
Степа промолчал. Решив, что почва подготовлена, я спросил:
— А как ты вообще заделался сыщиком, Степа? Ведь не с бухты-барахты?
Ворон наклонил голову и оценивающе посмотрел на меня, как бы прикидывая, стоит ли рассказывать, а потом проронил сдержанно:
— У меня был хороший наставник.
— Сыщик?
— Майор Московского уголовного розыска.
— Человек? — удивился я.
— Естественно. Воронам воинских званий пока еще не присваивают. Николая Даниловича оболгали и уволили из органов. А у него — два ордена Красной Звезды! Он страшно переживал. А тут подвернулся я — ну, и…
— Как это, подвернулся?
Степа помрачнел.
— Знаешь, что такое дачный сортир?
— Кто же не знает! Будка с таким сердечком. А в полу — круглая дыра. Спускаешь штаны, присаживаешься — и вперед.
— Вот-вот, — сухо подтвердил он. — Когда мне от роду было три месяца, я попал в выгребную яму под сортиром. Мальчишки швырнули.
— Сволочи! — вырвалось у меня.
— Выбраться я не мог и стал уже захлебываться в вонючей жиже. А Николай Данилович меня вытащил. Принес домой, отмыл. От меня потом еще месяц пахло. Он был холостяк, и я стал жить у него. Майор всему меня научил: говорить по-человечьи, летать и многому другому. В сыскном деле он был гений! Со временем мы с ним нашли того, кто его подставил, и вывели на чистую воду. В тюрьме сейчас. Жуткий тип. Полковник, между прочим. К сожалению, в отставке здоровье Николая Даниловича пошатнулось — прошлой весной он умер.
— Неужели ничем нельзя было помочь?
Степа вздохнул:
— Застарелая язва желудка. Светлый был человек, редкая умница.
— Жаль, что мы раньше с тобой не встретились! — воскликнул я. — У меня отец — отпадный хирург. Он бы ее вырезал, язву — и все!
Ворон печально тюкнул клювом по ветке.
— Конечно, жаль. Правда, Николая Даниловича оперировали в лучшей клинике города Франкфурта. Это в Германии. Я организовал. Но, видно, не судьба.
— Организовал? Ты? — поразился я. — А как же виза, заграничный паспорт, деньги?
— Это была не проблема. — Степа, разминаясь, потрещал сначала одним крылом, потом другим. — Не забывай, что я могу проникнуть практически куда угодно: и в банк, и в посольство.
Я стоял с открытым ртом и обалдело смотрел на него.
— Когда будешь покидать парк, не забудь про окурок! — усмехнулся ворон.
…Расположившись на Юркином диване, мы со Светкой резались в подкидного. Когда брата не было дома, я всегда занимал его диван, хотя у меня имелся точно такой же. Юркин почему-то казался уютнее.
Светка вдруг спросила:
— Дима, а что там с моей звездой не в порядке? Ты ребятам рассказываешь…
Я сделал таинственное лицо:
— Секрет.
Но Алябьева тащила и тащила из меня жилы, и я объяснил:
— Это просто приманка! Вор должен забеспокоиться — и выйти на меня, чтобы узнать, что да как.
Зазвонил телефон. «Волк!» — мелькнуло у меня. Я осторожно поднял трубку.
— Алло!
Глухой и далекий, как со дна океана, голе проговорил:
— Через десять минут будь в кафе «Ромашка». Один!
Кафе «Ромашка» было через дорогу.
— А кто это? — спросил я.
Голос ответил:
— Это по поводу цацки со стекляшками. Приходи один, понял?
И трубку повесили.
Светка вопросительно смотрела на меня.
— Насчет долга, — небрежно сказал я. — Один парнишка хочет баксы отдать. Посиди! Я туда и сразу обратно.
Она надула губки.
— Я с тобой, Дима.
— Нет! — отрезал я. — Ему не нужны лишние свидетели.
Алябьева сделала квадратные глаза:
— А почему?
— Из тюрьмы смылся!
Я сунул ей в руки журнал «Футбол».
Если бы Светка увязалась за мной, наверное, не произошло бы то, что произошло.
Застегивая на ходу куртку, я вошел в лифт и стал вспоминать, где я слышал этот голос. Говорили явно через платок или через перчатку, но голос все-таки показался мне знакомым! Спустившись на первый этаж, я шагнул из глубины — и вдруг что-то с силой обрушилось меня сзади. В глазах потемнело. Я вырубился.
…Очнулся я оттого, что кто-то хлестал меня рукой по щекам. Я открыл глаза — отец.
— Тебе плохо, Дима?
Он стоял на коленях и тревожно всматривался в мое лицо. Я повел глазами — подъезд.
— Не шевелись!
Отец нащупал у меня пульс.
— Тебя не тошнит, сынок?
— Нет, — прошептал я. — Голова…
Он взял меня на руки. Кабина лифта все еще оставалась открытой.
Мы поехали вверх. Я обнимал отца за шею. От него резко пахло больницей. Перед глазами у меня все кружилось, и я их закрыл.
Проспал я до утра.
Когда стало светать, я ощутил в комнате какое-то движение.
Юрка стоял у окна, затылком ко мне, и, стараясь не шуметь, работал с гантелями.
Я смотрел на его широкую, сбитую из мышц спину. Закончив качаться, брат обернулся. Мы встретились взглядами.
— Ну, как ты?
— Нормально. Кто-то шмякнул меня по башке!
Юрка нахмурился и присел ко мне на постель.
— Кто это был?
— Не знаю.
Он мягко положил ладонь на мое плечо.
— Может, это из-за того ордена, Димка?
Я кивнул.
— Знаешь, ты бы завязывал со своим расследованием! Для этого милиция есть.
— Милиция, — поморщился я.
— Тебе что, больше всех нужно? Подумаешь, звезда! Дрянь с бриллиантами. К тому же бракованная. Кончай с этим, а? Если мать узнает, что у тебя был не просто обморок… Я не сказал ей. Еще чего!
Брат встал.
— Поигрался в сыщики — и хватит, Димка! Ты же видишь: это не шутки. За кражей не пацаны стоят, а кто-то посолиднее. С этого дня не выходи один из квартиры! Пойдешь в школу — я с тобой, понял?
— Ладно.
— Правда, десятого я в Будапешт отчаливаю.
Мне стало грустно.
— Надолго?
— На четыре дня.
Он пошел принимать душ. Я позвонил Симе и рассказал, что стряслось. Она обещала передать Степе. Мы помолчали.
— Дим, ты хочешь выйти из игры, да?
Интуиция у нее была, конечно, потрясная.
— Не знаю, — пробормотал я. — Пока не решил. А ты как считаешь? Надо?
Поскольку дело касалось Светки, я был уверен: она ответит, что надо. Но Сима сказала:
— Понимаешь, принять решение должен ты сам! Я знаю, ты смелый мальчик. Но все оказалось серьезнее, чем мы думали. Если ты оставишь поиски звезды, никто тебя не упрекнет. Даже Степа.
В школу я, конечно, не пошел, хотя голова почти не болела. Валялся в постели и мучился: чей же вчера был голос?
Зашла бабушка. Проверила, пью ли я лекарство, и предупредила, что выйдет ненадолго в магазин.
Я заснул.
Мне снилось, будто мы с кем-то играем в футбол. Я бью пенальти. Разбегаюсь, щелкаю «щечкой» — и мяч позорно проходит мимо ворот. Вдруг я замечаю, что, оказывается, вратарем был дядя Миша в обрезанных валенках. Он смеется. А голос Степы говорит откуда-то сверху:
— Ширяев, тебе бы в защите играть! На большее ты не способен. Алябьева почему бросила тебя ради Кривулина? Потому что ты бьешь пенальти левой ногой!
Я злюсь. Хватаю с земли палку и швыряю ею в ворона. Но это, оказывается, не палка, а змея. Она начинает извиваться в полете и, зацепившись за ветку дерева, повисает на ней вареной макарониной. Сыщик сердито стучит клювом по коре — сыплется труха.
Я проснулся.
Степа стоял на моем столе и заглядывал одним глазом в стакан с микстурой.
— Фу, какая гадость! Терпеть не могу лекарств.
— Привет! — сказал я. — Ты как здесь очутился?
Взглянув на распахнутую форточку, я засмеялся:
— Тебе бы шпионом быть, Степа! Выкрадывать секретные документы и так далее.
Ворон почистил клюв об угол тумбочки.
— Мне предлагали.
— Серьезно? — удивился я. — Ну, и?..
— Скучно, Дима. И потом, жена не советовала: длительные заграничные командировки. Я, говорит, и так редко тебя дома вижу. А у нас дети. В этом году четверо.
— Ого!
Он заметил на тарелке недоеденный бутерброд с сыром и вопросительно посмотрел на меня.
— Ешь! — кивнул я. — Если мало, я еще принесу.
Его зверская манера расправляться с пищей всегда поражала меня. Склевав сыр, Степа проговорил:
— Ну, выкладывай!
Я стал рассказывать. Когда я дошел до того момента, когда отец внес меня в лифт, ворон вдруг прислушался.
— Кажется, вернулась бабка!
— Я ничего такого не слышал.
Он взлетел на форточку.
— Завтра в восемь на том же месте. Прихвати полкило сыра!
— У меня строгий постельный режим, Степа! Мне даже в туалет вставать нельзя. И потом…
Я отвел глаза.
— Честно говоря, я еще не решил: буду продолжать расследование или нет.
Ворон пристально, не мигая, смотрел на меня.
