Окно выходило в узкий школьный двор. За ним теснились коробки частных гаражей, вокруг которых обычно происходили разные интересные события: то всем колхозом толкали неисправную машину, то жгли вонючий костер из автомобильных покрышек, то выпивали.
За гаражом стоял квартал старых домов. Еще с лета дома начали готовить к выселению. И даже стали строить вокруг высокий деревянный забор.
Увидел я его не сразу.
Сначала мои глаза, не зацепившись, скользнули по крыше, где у кирпичной трубы прилепилась крохотная черная фигурка. Потом я присмотрелся: точно — дядя Миша! Что алкаш там делал, было непонятно. Руками он производил какие-то странные поступательные движения, как рыбак, вытаскивающий невод из морской пучины. И тут до меня дошло: веревка. Дядя Миша травил невидимую отсюда веревку, вероятно свисавшую с крыши вниз. Я ахнул. Алкаш грабил квартиру! Вскочив на ноги, я выдал:
— Роза Викторовна! Живот! Можно выйти?
Химичка знала меня как облупленного и привычно нахмурилась:
— До звонка десять минут, Ширяев. Потерпишь!
Но, решительно отодвинув Федьку, я уже пробирался на выход.
Наверное, что-то такое было в моем лице, потому что Роза Викторовна перестала возникать и лишь проводила меня пристальным взглядом.
Дом, на крыше которого шуровал бандит, был жилым наполовину. Квартиры верхних этажей уже зияли мертвыми, без занавесок, окнами. Но на нижних этажах виднелись кое-где цветы за стеклами, между рамами стояли уютные бутылки кефира, а в одном окне красовалась новенькая, только из магазина, кукла Барби.
Я рванул в крайний подъезд. Перемахивая через щербатые, давно немытые ступени, я ликовал: сейчас я застукаю вора на месте преступления. Припертый к стене, дядя Миша наверняка расколется. Он поймет что лучше по-хорошему вернуть звезду, или загреметь в тюрьму. А главное, наш великий сыщик Степа, который в самый ответственный момент неизвестно куда пропал, останется с носом. Иногда, мстительно думал я, кражи раскрываются и без участия нахальных говорящих воронов!
Этажи закончились, и я очутился перед обитой железом дверью, на которой еще читалась облупившаяся надпись: «Чердак № 3». Дверь была прикрыта, но, как и следовало ожидать, замка не наблюдалось. «Сковырнули!» — мелькнуло у меня. И как бы в подтверждение догадки я увидел на полу ржавый мамок со сломанной дужкой.
Было важно, чтобы дверь открылась бесшумно. Я подумал, что, если открывать постепенно, эта сволочь обязательно заскрипит. Пришлось рискнуть — распахнуть ее коротким сильным рывком. Дверь отвратительно хрюкнула и отворилась. В нос шибанул запах мышиного помета и застарелой пыли.
Я прислушался. На чердаке было тихо. Оглянувшись зачем-то на лестничную площадку, я скользнул вовнутрь.
Здесь оказалось темно, как в гробу. Но чердаке некоторое время мои глаза стали различить крохотные лучики света, то тут, то там пробивающиеся из щелей прохудившейся кровли. В дальнем конце помещения света было побольше, и я понял, что там открыт замок, ведущий на крышу.
Постояв пару минут, я осторожно двинул в сторону люка. На полу валялись обрезки досок, битое стекло, пушистая от вековой пыли кровля. Нужно было следить, куда ставишь ноги.
Сделав в темноте несколько шагов, я было не въехал лбом в гигантскую балку, пересекавшую чердак. Переживая свою встречу с балкой, я приостановился.
Над головой раздался внятный хруст железной кровли. По крыше ходили. Я усмехнулся: дядя Миша делал свое черное дело, не подозревая, что час расплаты близок. И тут же уловил приглушенный смех, голоса. Алкаш был не один. Мне это не особенно понравилось. Но, поразмыслив, я пришел к выводу что слежку нужно продолжать.
Я решительно пошел к люку. Даже слишком решительно, потому что тут же наткнулся ногой на какой-то порожний бидончик для молока, и он, громыхая, покатился по полу.
Я замер.
Голоса и смех наверху оборвались. Преступники насторожились. По идее, теперь они должны были спуститься с крыши и заглянуть на чердак, чтобы узнать, в чем дело. Я дернул в самый темный угол и притаился за балкой.
Но время шло, а никто не появлялся. Больше того, разговоры на крыше возобновились. Пронесло, подумал я.
Я осторожно подобрался к люку. В четырехугольнике пронзительно голубого неба медленно плыли белые купеческие облака. В них весело кувыркалась стайка домашних голубей.
На крышу вела небольшая деревянная лесенка. Правда, лесенка не доставала до пола и, чтобы попасть на нее, нужно было встать на ужасно шаткий ящик из-под фруктов.
Когда я высунулся наружу, все во мне замерло от восторга.
Подсвеченные осенним солнцем крыши домов — красные, серые, зеленые, коричневые — нестройно, с перепадами, уходили вдаль. Кое-где сверкали золотые головки церквей. И на самом горизонте угадывалось и дымке плечистое здание сталинской высотки со шпилем. Внизу монотонно гудел город.
Внезапно позади меня захрустела и завибрировала кровля. Кто-то сюда шел. От взора бандита мою голову скрывала отброшенная крышка люка.
Я быстро пригнулся. И как раз вовремя! Человек подошел и громко захлопнул крышку.
От испуга я выпустил из рук перекладину лесенки — и загремел вниз. Левая моя нога проломила фруктовый ящик. С ящиком на ноге я упал навзничь и затих.
Наверху повозились с замком. Потом опять раздался грохот шагов — бандит уходил.
Я перевел дух. Сел и стал вытаскивать ногу из чертова ящика.
Нужно было выбираться отсюда. Уже не таясь, я пошел на выход. Нога саднила.
Когда я потянул на себя железную дверь, та не поддалась. Я похолодел. Отвлекшись на ящик, я проморгал момент, когда кто-то из воров запер дверь снаружи.
Меня охватила паника. Изо всех сил я задергал ручку двери. Но все было впустую. Я очутился в ловушке. Охотник сам стал дичью. Впрочем, я не был уверен, что преступники знали об этом. Возможно, они меня даже не заметили.
Я сел на пол, прямо в толстую мохнатую пыль, и заплакал.
Потом я уснул.
Когда я проснулся, свет сквозь щели уже не пробивался. Я догадался, что наступил вечер.
Подергав опять проклятую дверь, я принялся бесцельно бродить по чердаку.
Положение мое было отчаянным. Я мог сколько угодно колотить в дверь, звать на помощь, но никто не услышал бы: верхние этажи уже выселены, а нижние — далеко.
Я попробовал было выбить крышку люка, чтобы попасть на кровлю и уже оттуда поорать людям. Но эта зараза держалась так крепко, что минут через двадцать я спекся и решил зря не расходовать силы: они мне еще понадобятся.
Неизвестно, когда сюда заглянут люди. Может быть, завтра. А может, через неделю, месяц или год. Хорошо, если обворованные дядей Мишей жильцы заявят в милицию. Придет следователь, захочет посмотреть, откуда грабитель спускался по веревке, — и меня, наконец, обнаружат. Но, если хозяева в отъезде или просто наплюют на милицию, мне конец. В каком-то дурацком журнале я прочитал, что без пищи человек может обходиться самое большее две недели, а без воды — считанные дни. Мне стало жаль себя. И мать, и отец уже наверняка вернулись с работы. Бабушка накрыла на стол. Они сидят на кухне и журчат про то, какие сложные операции были сегодня в больнице: родители оба пахали хирургами, но в разных отделениях. Про меня никто даже не вспоминает. Думают, что я забурился где-то с ребятами. Ближе к ночи все, конечно, забегают как ошпаренные. Кинутся звонить моим друзьям, теребить милицию, обшаривать морги. Но все будет тщетно! В это время их сын будет тихо угасать на грязном чердаке. И лишь равнодушные ко всему мыши будут знать, где он нашел свой последний приют.
Я сидел в темноте на полу. Рука моя машинально шарила в пыли. Пальцы наткнулись вдруг на какой-то округлый предмет. Ощупав его, я понял: будильник. Стекло отсутствовало, но ушко для завода звонка было на месте. От нечего делать я завел его и встряхнул — будильник бойко затрещал. Трещал он долго, минуты две. «Молодец!» — похвалил я будильник и завел снова. Он снова заверещал. На третий раз внутри него что-то смачно хрястнуло — и будильник умолк. На чердаке сделалось как-то особенно тихо.
И тут я уловил голос Юрки. Брат как будто с кем-то спорил. Это, конечно, была фигня: Юрка находился в Саратове. Я понял, что у меня уже едет крыша.
Потом мне показалось, что дверь заскрипела и чердак осветился. Кто-то Юркиным голосом крикнул:
— Ау, Дима! Ты здесь?
На всякий случай я отозвался:
— Я здесь, Юра!
Получилось так глухо, словно меня душили подушкой.
Кто-то, похожий на Стаса, засмеялся:
— Голос из подполья!
Я оглянулся.
Юрка и Стас стояли в двери с фонариками в руках.
— Ты что здесь делаешь, придурок? — спросил брат. — Мать уже с ума сходит!
От радости из моих глаз брызнули слезы. Чтобы скрыть их, я наклонился и сделал вид, будто отряхиваю пыль со штанины.
