– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Нет, не знаю.
– Люди не бегают так часто, как это делаешь ты.
– Один раз. Один раз ничего не значит. Тебе, кстати, тоже не помешало бы немного подрастрястись, а то у тебя уже руки начинают жиром зарастать.
– София! Не надо злиться.
– Отчего же, если ты будешь злиться на меня, то я буду злиться на тебя.
– Не сердись.
– Я НЕ СЕРЖУСЬ!
– Не ори.
– Я НЕ ОРУ!!!
– Тс-с-с!
София попыталась взять себя в руки, хотя у неё гуляли уже желваки на скулах.
– Я не ору, – произнесла она тише, но по-прежнему с агрессией в голосе. – Между прочим, человек ест, чтобы жить, а не живёт, чтобы есть.
– Но всё-таки он ест.
– Я ЕМ.
Она с такой злостью ткнула вилкой в тарелку, что завитки макарон разлетелись по столу.
– Разбрасывать вокруг себя еду не значит есть, – заметила Хелена.
София отпихнула от себя тарелку.
– Тогда я тем более не буду. Тебе назло.
– Ты же не ради меня должна есть.
– А выглядит именно так.
– Съешь хоть немного.
– Нет.
– Почему нет?
– Потому что ты жутко бессовестная, и я не собираюсь делать тебе никаких поблажек за такое ко мне отношение. – В глазах Софии блеснули слёзы. Когда она продолжила, её голос дрожал: – Почему ты только тем и занимаешься, что считаешь каждую съеденную мною калорию? Ты бегала сегодня, поэтому тебе нужно плотно поесть. Фу-ты, ну-ты! Разве ты не понимаешь, как это унизительно?
Хелена беспомощно смотрела на дочь. Она хотела сказать, что единственной, кто считал здесь каждую калорию, съеденную Софией, была сама София, но тогда бы она только усугубила ситуацию.
Джоэль склонил голову набок и сочувственно поглядел на сестру.
– Ты должна кушать, – заботливо произнёс он.
– А ты катись к чёрту, сволочь!
– София! – прикрикнула Хелена. – Не обостряй.
– Тогда скажи Джоэлю, чтобы он перестал надо мной издеваться!
– Джоэль всего лишь беспокоится о тебе.
– Да, – промурлыкал он. – Я безумно о тебе беспокоюсь, – и запихнул вилку с макаронами в рот, мысленно радуясь тому, что его «безумно беспокоюсь» прозвучало так же железобетонно, как и сестрино «безумно долго», когда она заявила ему о своём намерении не покидать гостиную до прихода мамы.
Хелена устало откинулась на спинку стула и посмотрела на еду.
– Здесь макароны из твёрдых сортов пшеницы, про которые ты всё время твердишь. Свежевыловленный тунец. Заправка для салата стоит рядом. Чего же ты ещё хочешь, чтобы я сделала?
– Чтобы ты перестала долбить мне одно и то же.
– Я не долблю.
София смотрела в сторону.
– Я не долблю, – настаивала Хелена. София продолжала тупо пялиться в стенку, и мама сдалась. Все её попытки достучаться до дочери потерпели крах, и теперь ей хотелось лишь спокойно пережить этот вечер.
– Съешь три вилки. Только три. И я от тебя отстану.
София даже этого не хотела делать, но она понимала, что если откажется, то этот разговор никогда не закончится.
– Три вилки? – уточнила она.
– Три вилки, – подтвердила Хелена.
София с неохотой взяла столовый прибор и подцепила минимальное количество салата. Отправила порцию в рот и проглотила. Взяла ещё, вполовину меньше первой; мама по-прежнему не протестовала, и третья порция получилась размером чуть больше рисового зёрнышка.
– Довольна? – спросила она, и Хелена кивнула.
Но Джоэль доволен не был. Он злился, что его мама, казалось, придавала больше значения тому, съела ли его сестра рисовое зёрнышко, чем тому, выиграет ли он национальный конкурс сочинений. Поэтому вместо того, чтобы дать Софии спокойно выйти из-за стола, он сказал:
– Если тебя сейчас начнёт тошнить… в общем, займись этим в туалете внизу. А то потом там, где ты блевала, зубы противно чистить.
– Джоэль, хватит! – крикнула Хелена прежде, чем София успела среагировать. Джоэль сжал зубы. София осталась стоять.
Затем она повернулась к маме и сказала:
– Будь я на твоём месте, я бы не отпустила Джоэля сегодня вечером из дома. Он собирается на холм.
И, не дожидаясь ответа, она вышла из столовой.
* * *
Впервые за несколько лет Джоэль стоял у окна своей комнаты и смотрел на Заброшенный Дом. У его ворот всё ещё виднелся «фиат». Это беспокоило Джоэля. Что могло заставить того человека так долго находиться внутри?
