Едва Баублис увидел фотографа, он тут же решил, что может обзавестись новым партнером, и без долгих церемоний предложил:
— Может быть, сыграем партию в шашки?
Клапас не отказался.
Баублис проворно расставил шашки на столе, потом зажал в обеих руках по кругляшу:
— Выбирайте, уважаемый.
Клапас показал на правую руку. Ему достались черные. Баублис двинул крайнюю шашку, и игра началась.
Оба стояли, потому что стульев возле столика не было. Баублис никогда сам не садился и не усаживал партнера, разве что попадется какой-нибудь пожилой человек. Когда стоишь, утверждал он, лучше работает голова.
Клапас также ответил ходом крайней шашки.
— Ах, так? — Баублис задумался на мгновение, потом вдруг стремительно продвинул шашку.
Они обменялись несколькими невинными ходами, занимая позиции для будущей атаки.
На лице Баублиса появилась коварная улыбка.
— Э, уважаемый, берегитесь! — Он обошел вокруг стола. — Берегитесь, берегитесь! — Сделал ход, повернул обратно и снова зашагал уже в другую сторону.
Клапас не колеблясь взял шашку.
— Ах, так? — Баублис отступил назад. Лицо его так и лучилось.
— Да, так! — согласился Клапас.
— Ну что ж, извольте еще одну! — Подступив к столу, Баублис галантным движением подставил противнику еще одну шашку.
— А мы ее хлоп по голове! — Клапас храбро взял и эту. Но тут его лицо вытянулось. — Э-э, постойте, так я не согласен!
Однако Баублис не ждал и не просил его согласия.
— Так! И так! Затем так и, кроме того, так.
Баублис пришел в отличное настроение. Его рука скакала по всей доске, собирая шашки Клапаса.
— Сдаюсь! — Фотограф поднял руки.
— Ну, еще одну! — бросился расставлять шашки хозяин. — Кстати, по какому делу изволили зайти, я вас так и не спросил?
— Принес фотографии вашему сыну.
— A-а, фотографии не убегут! — бросил, расставляя шашки, Баублис.
Однако Симасу надоело ожидать, и, хотя еще было достаточно времени, он нетерпеливо напомнил:
— Папа, ты же опоздаешь на футбол.
Баублис подскочил как ужаленный:
— Ай, ай, ай, совсем забыл! Чувствую, что какая-то радость предстоит, но не помню какая. В саду все в порядке, хоть убейся, не найдешь работы. Шашки; Нет! Только завтра один знакомый должен зайти… А чувствую — есть какая-то радость. И вот тебе на — матч. Надо же забыть!..
Пока Баублис-старший собирался, Клапас достал черный конверт и отыскал снимки. Они вышли довольно удачно. На одном три мальчика куда-то беззаботно шагали. На втором они стояли и о чем-то серьезно спорили. Лучше всех получился Симас.
— Ну как?
— Очень хорошо, очень! — от всего сердца похвалил Симас. — Но как мы рассчитаемся?.. Сколько мы вам должны?
— О, пустое! Никаких расчетов, я же сказал. Мне просто приятно сделать хорошую, художественную фотографию. Не ради заработка, просто приятно, да и только. Фотограф — он тот же художник. И такая работа, для души, называется фотоэтюд.
Он достал еще по одному отпечатку каждого снимка.
— Передашь товарищам! Но где же другие? — Клапас озабоченно рылся в конверте. — Неужели я забыл их дома? Одному кому-то не достанется.
Он выложил на стол все содержимое конверта; здесь были фотографии каких-то девочек, старушки с маленьким ребенком, а нужных снимков не было.
— Оставил, теперь вспомнил. Высушил и забыл взять. Как же нам быть? Может быть, зайдешь как-нибудь ко мне и возьмешь, а? Хотя бы и сегодня зайди. Нет, сегодня мне некогда, завтра.
— Я могу зайти! — охотно согласился Симас. — Где вы живете?
— Я живу… Правда, трудновато найти, если не бывал. Сейчас нарисую. — Он стал шарить по карманам. Задержался, вынул что-то. — A-а, чуть не забыл: возле вашей калитки нашел. Смотрю, что-то блестит. Поднимаю — буквы! Монограмма, оказывается. Должно быть, твоя? — протянул он Симасу.
Тот взял, осмотрел монограмму:
— Нет, не моя, Ромаса.
— Какого Ромаса?
— Ромаса Жейбы! Мы вместе учимся, у него на портфеле была такая.
И вдруг Симас вспомнил, что Ромас в школьном парке обменялся портфелями с каким-то незнакомцем, что с этого-то случая и началась история старинной рукописи, которую теперь они читают, и подумал, что об этом нельзя, наверное, говорить. Мальчик вдруг умолк.
А фотограф продолжал как ни в чем не бывало:
— Ромаса Жейбы, говоришь? А как твоя фамилия?
— Моя? Я Баублис, Симас! — ответил он, не понимая, почему тот спрашивает его фамилию. Ведь Симас давал же ему адрес.
— А эти двое кто такие?
Симас назвал фамилии товарищей.
— А монограмма действительно Ромаса?
Определенно эти настойчивые расспросы фотографа казались Симасу подозрительными, и он начал на всякий случай выкручиваться:
— Не знаю, может быть, и не его. Была у него похожая. А может быть, и кто-нибудь другой потерял.
Клапас встал и очень торопливо, даже не попрощавшись, выскочил на улицу.
Когда он ушел, Симас вспомнил, что фотограф так и не сказал ему своего адреса. Выбежав на улицу, он крикнул:
— А как же со снимками, куда прийти?
Но Клапас даже не обернулся.
* * *
Когда Симас закончил рассказывать про случай с фотографом, Ромас спросил:
— А ты, Симас, хорошо рассмотрел эту монограмму?
— Рассмотрел.
— Она действительно моя?
— По-моему, твоя. Другой похожей с такими острыми концами я не видел. Помнишь, как ты уколол палец, затачивая концы? Мы же еще приставали к тебе, зачем их затачивать.
Ромас даже за голову схватился:
— Ну и дурак же я, братцы! Как это я раньше не догадался… Все ясно. — Он горячо заговорил: — Симас, Симас, теперь я все начинаю понимать. Ты знаешь, эти двое и есть те самые, с которыми, я тогда в парке поменялся портфелями. Теперь мне ясно, откуда были эти письма, — рассуждал Ромас. — Хотели заманить меня в западню.
— Какие еще письма? — не понял Симас.
— Правда, ты и про письма не знаешь! — Ромас рассказал ему про историю с письмами, разумеется ни словом не упомянув Ниёле.
Тут уж и Симасу все стало ясно:
— Это их работа Ромас! Сначала просто так написали письмо, думали, ты придешь, ну хотя бы из любопытства. — Симас подумал еще немного и добавил: — Хотели на свидание заманить! Да не удалось…
— Потом пришел с монограммой проверить, действительно ли это моя. Могла быть совсем кого-нибудь другого, чьи имя и фамилия начинаются буквами Р. Ж. Ты подтвердил, что монограмма действительно моя.
Симас испуганно смотрел на него:
— Я выдал тебя, Ромас?!
Тот усмехнулся:
— Ведь ты же не знал. Каждый бы так сделал. Я тоже сказал бы так, если бы ничего не знал.
— Эх, надо всегда подумать, прежде чем говорить! — сокрушался Симас. — А я брякнул, совсем не подумав. После этого они уж действительно узнали, что портфель у тебя, и попытались схватить.
— Интересно, что бы они со мной сделали?
— Теперь тебе надо очень остерегаться. Думаешь, они больше не попытаются тебя схватить?
Ромас махнул рукой:
— Пусть попробуют. Теперь-то я знаю, что нужно остерегаться, и они могут ловить сколько угодно! А мы в четверг кончим читать завещание, и все выяснится.
— Думаешь, кончим, Ромас?
— Конечно, кончим.
Однако события сложились совсем не так, как предполагали наши друзья.
По узкой уличке Сти́клю шли двое. То забегая вперед, то снова отставая, тянулись по стенам домов их черные тени. Одна тень — худая, долговязая, другая — пониже.
Вокруг было тихо, таинственно и даже жутко.
Улица Стиклю расположена в самом мрачном квартале Старого города. Его история уходит далеко в средневековье. Но здесь нет великолепных костелов, которых так много в других местах Старого города. Не увидишь здесь и дворцов именитых феодалов с роскошными колоннами и гербами на фасаде, нет ни изящных ворот с арками, ни дворов-галерей, ни памятников. И здесь почти совсем нет зелени. Ни деревьев, ни кустов, ни цветов. Одни кирпичи и камень. Громоздкие дома, булыжные мостовые и перепутанные, переплетшиеся узкие улички. Такие узкие, что на них не разъедутся две машины.
На этих извилистых уличках, в этих мрачных домах, в полутемных подвалах столетиями ютилась городская беднота: нецеховые ремесленники, мелкие торговцы. Здесь находили приют люди, перебивавшиеся случайными заработками и услугами, воры и скупщики краденых вещей, наконец, колдуньи, гадалки, нищие.
Но среди этой темной и бедной разношерстной мелкоты попадались и иные люди. Здесь поджидал свои жертвы жадный ростовщик, пронырливый меняла, скупщик драгоценностей. В темных подвалах за девятью замками хранили они золото и драгоценности, добытые ценой чужих слез, а то и крови.
Заглядывал сюда и подвыпивший, промотавшийся шляхтич, который, прокутив свое именьице, мечтал снова разбогатеть, хотя бы продав дьяволу душу. Но разбитные горожане и разномастные шарлатаны вконец обирали его, и им перепадало то немногое, что еще оставалось в дворянских карманах.
