Но среди этой темной и бедной разношерстной мелкоты попадались и иные люди. Здесь поджидал свои жертвы жадный ростовщик, пронырливый меняла, скупщик драгоценностей. В темных подвалах за девятью замками хранили они золото и драгоценности, добытые ценой чужих слез, а то и крови.
Заглядывал сюда и подвыпивший, промотавшийся шляхтич, который, прокутив свое именьице, мечтал снова разбогатеть, хотя бы продав дьяволу душу. Но разбитные горожане и разномастные шарлатаны вконец обирали его, и им перепадало то немногое, что еще оставалось в дворянских карманах.
Тенью скользил в толпе коварный монах, пришедший заключить какую-нибудь нечистую сделку; мелькал пронырливый слуга, посланный своим господином по неотложным денежным делам.
И день-деньской на этих уличках, в подворотнях домов и во дворах, на тесных площадях, всегда полных мусора, навоза, грязи, была давка, звучали шум и раздраженные голоса.
Давно изменился уклад жизни, люди забыли о нищете и бесправии, а немые свидетели тех времен остались. И запутанные улички, пострадавшие от времени и войн, полуразрушенные, мрачные дома, щербатые мостовые все еще ждут архитектора, каменщика, асфальтировщика. Они придут, и придут очень скоро. Может быть, завтра квартал оживет. А пока…
Две тени пересекли одну, затем другую уличку и добрались до желтой кирпичной ограды, опоясывающей костел. Рядом с широкими воротами, уже запертыми на ночь, виднелся узкий вход. Высокий подошел к нему и нырнул в темноту. А его спутник остался у ворот.
Высокий пересек костельный двор и очутился перед узкой калиткой. Как видно, здесь ему все было хорошо знакомо: не теряя времени, он просунул руку между досками, дотянулся до задвижки с противоположной стороны и отпер калитку. Выложенная каменными плитами тропинка провела его через садик к дому.
Три удара в дверь. Тишина.
Снова три удара.
За дверью раздались шаркающие шаги.
— Кто?
— Я, Роза́лия. Открой.
— Ксендз уже спит.
— Спит? А в горнице сквозь ставни виден свет.
— Ну и что, говорю — спит.
Он сильнее дернул дверь:
— Открой, я по важному делу!
— Погоди.
Шарканье затихло, потом снова приблизилось. Дверь скрипнула и отворилась…
Дверь гостиной он открыл сам. Сидевший за столом и что-то писавший настоятель Кря́уна поднялся с места. Это был высокий, костлявый, немного горбящийся старик, некогда профессор духовной семинарии, а ныне — на старости лет — настоятель небольшого прихода.
— А я-то тебя жду не дождусь, почтеннейший, — сказал он таким тоном, от которого гость вздрогнул и остановился.
— Очень приятно, профессор. — Желая угодить хозяину, гость напомнил о его высоком звании.
— Приятно? Сейчас, домине[17], тебе станет совсем приятно, — усмехнулся, едва раздвинув тонкие губы, ксендз. — Какую ты мне прошлый раз краску подсунул, домине?
— Краску? — удивился гость. — Отличная краска, профессор. Настоящая масляная краска, честное слово!
Ксендз шагнул к гостю и, схватив его за отвороты пиджака, стал трясти.
— Что, ты еще лжешь своему пастырю, домине! Я все узнал! Все, все, все! В краску подмешаны вода и мука. Алтарь начал лупиться, святые побелели… Они стали похожи не на святых, а на мельников! Это свинство, домине, свинство высшей марки! И я больше не хочу иметь дела с тобой, домине! Не хочу, не хочу, не хочу! Ступай! — вдруг отпустил гостя ксендз.
От неожиданности тот ударился об стенку, повернулся, однако не пошел к двери, а присел к столу.
В комнате воцарилась тишина. Один шуршал бумагой, скрипел пером, как будто в комнате больше никого не было, другой потихоньку приводил себя в порядок и исподлобья поглядывал на хозяина за столом.
Еще какое-то время было тихо, а потом гость, не дождавшись, когда на него обратят внимание, кашлянул.
— Ну, домине, ты еще не ушел? — не оборачиваясь, спросил ксендз. — Уже пора, пора… Поздний час. Примерные христиане уже спят.
— Профессор, — гость подошел ближе, — есть неотложное и очень важное дело.
— Хватит с меня ваших дел, домине! — по-прежнему не поворачиваясь, ответил ксендз. — Я не позволю себя дурачить! Можешь искать дураков где-нибудь в другом месте, а я не желаю, чтобы меня водили за нос!
— Но, профессор…
— Ступай, ступай — пожалей свой язык и мою голову, домине! Нам больше не о чем говорить!
— Дело касается церкви, ее авторитета, ее имени! — воскликнул гость.
— С каких это пор, домине, ты стал так беспокоиться об авторитете церкви? — насмешливо спросил ксендз, поднимаясь из-за стола.
— Не только об авторитете, а может быть, кое о чем и более важном, — отозвался гость.
— Что? Яснее, домине. Я ничего не понимаю, яснее, — заинтересовался ксендз.
— Профессор, пропал один очень важный документ. Если он будет опубликован да еще прокомментирован, — это еще один гвоздь в гроб церкви.
— Без сравнений, домине! — одернул гостя ксендз. — И почему это тебя, домине, такие вещи вдруг взволновали? Ты, кажется, воруешь краску, а не гвозди.
— Из любви к церкви! — почувствовав интерес ксендза и зная, что любопытный старик теперь уже не прогонит его, усмехнулся гость.
Но ксендз, казалось, не заметил перемены тона. Он большими шагами пересекал комнату из одного конца в другой и поучал:
— Почтеннейший, церковь устояла перед миллионами ударов своих врагов, а что значит какой-то документ…
— Завещание, и весьма высокопоставленного духовного лица. О-о, сколько он там свинства наворочал! К тому же раскрываются различные тайные средства…
— Не будем, домине, излишне углубляться в это, — остановил пришельца ксендз. — Если завещание, то, само собой разумеется, речь идет о каком-то имуществе. Одни лишь проделки в завещании не описываются. Поэтому, домине, ты и заинтересован в документе. Надо было сразу сказать.
И он снова стал шагать по комнате, заложив руки за спину.
Гостю было неприятно, что ксендз так легко проник в его замыслы. И он только пробормотал:
— Может, и потому.
— Велико ли имущество? — спросил ксендз.
— Точно трудно сказать, но, кажется, достаточно ценное.
— Так что же мешает его взять? — резко спросил ксендз.
— Документ не дочитан, еще не уточнено место, где спрятано имущество.
Гость коротко рассказал обстоятельства, при которых исчезло завещание, и про неудачную попытку вернуть рукопись.
— На какой улице проживает этот мальчишка?
— Улица неизвестна, знаем только школу, в которой учится. — Он назвал адрес школы.
— Это относится к моему приходу.
— Я так и думал.
— Подожди, — сказал ксендз и вышел за дверь.
Вскоре он вернулся, а через несколько минут вошел пономарь — маленький, горбатый старик. Он вынул из-за пазухи толстую тетрадь, положил ее на стол и раскрыл.
— Фамилия? — спросил ксендз.
— Профессор, — помедлив, сказал гость, — надо бы заранее договориться. Чтобы потом не было недоразумений.
— Справедливо, домине, справедливо. Потом одни неприятности. Церкви — половина.
Гость шагнул к нему:
— Нет, профессор, третья часть. Мы вдвоем. У меня ведь компаньон.
— Как угодно, домине, иначе и палец о палец не ударю. Это большая работа, и только хитростью можно чего-нибудь добиться, иначе ничего не выйдет. Кроме того, имущество, принадлежащее церкви, должно перейти к ней целиком. Но в данных обстоятельствах пускай будет половина.
— Нет, так я не могу согласиться, это грабеж! — возмутился гость.
— Как угодно, домине. Я не заставляю… — ксендз сделал знак пономарю. — Можешь идти.
Тот закрыл тетрадь и спрятал ее за пазуху. Гость стиснул зубы.
— Ну ладно: Ромас Жейба.
Горбун снова открыл тетрадь и начал не спеша листать ее.
Против каждой фамилии были нацарапаны какие-то странные знаки. Треугольники, ромбы, крестики, ломаные и прямые черточки…
Пономарь перелистывал страницу за страницей, шептал что-то себе под нос. Наконец он остановился на одной странице и сказал:
— Жейба Алекса́ндрас, жена Константи́на, сын Ромас.
— Кажется, они, — кивнул гость.
Горбун водил пальцем по своим крестикам, ромбам, треугольникам и читал эту одному ему понятную грамоту:
— Жейба Александрас — инженер, сорок три года, крещен, неверующий. Константина — его жена, тридцати пяти лет, крещена, неверующая. Сын Ромас — школьник, не крещен, неверующий. Зайти к ним лучше всего между одиннадцатью и двенадцатью часами, когда хозяйка бывает одна дома. По воскресеньям — нельзя.
— Стало быть, документ у сына? — спросил ксендз. — Что он с ним делает, неизвестно?
— Пока что нет.
— Ладно, я попытаюсь. Не гарантирую, что удастся, но попытаюсь. Если этот парень не дурак, то давно прочел с чьей-нибудь помощью завещание и добрался до сокровищ.
