Дверь приоткрылась, и в щель проскользнул Ванечка со скрипкой. Его пытались втащить назад, но гимназист лягался. Вваливаться за ним в комнату восьмиклассники боялись, чтобы не раздразнить макаку. В конце концов его отпустили.
Чувство прекрасного есть даже у диких животных, — сообщил гимназист-второклашка, подтягивая сползшие в схватке штаны. — Я сыграю ей на скрипке!
— Не надо! — в один голос зашипели Блинков-младший с Ломакиной.
— Надо, — твердо ответил скрипач, раскрывая футляр. — Музыка приносит умиротворение в души.
Зеленая Маня приглядывалась к гимназисту-второклашке с любопытством. То ли в ней уже начало просыпаться чувство прекрасного, то ли она скрипок еще ни разу не ломала.
Скандалить с малявкой не хотелось. Это уж точно не принесло бы умиротворения в макакину душу. И вообще Блинков-младший считал, что нельзя запрещать людям учиться на ошибках. Он махнул рукой:
— Пиликай!
Ванечка поклонился, как на сцене, прижал скрипку щекой, вдохновенно взмахнул смычком и…
Чтобы не обидеть гимназиста, скажем, что играть на скрипке учатся очень долго. Проходит лет двадцать, прежде чем первоклассник музыкальной школы становится первой скрипкой в оркестре. Ванечка стоял только в самом начале этого пути.
Он запиликал гамму. Не музыку, а подготовку к музыке. Упражнение для пальцев и слуха. Получалось у него не то чтобы совсем плохо. В природе встречаются звуки и попротивнее: любовные песни котов или скрип резинки по стеклу.
Макака замерла. Может быть, Ванечкина игра напомнила ей родные джунгли?
— Я же говорил! — счастливо выдохнул скрипач, не переставая водить смычком.
Умиротворение длилось недолго. Не зря обезьян зовут четверорукими. Все четыре макакины лапки сцапали с полок что попало и запустили в музыканта. Виртуозно запузыренное блюдце выбило смычок у него из пальцев, хрустальный бокал угодил под дых, а две чашки — в скрипку.
Гимназист охнул и, держась за ушибленный живот, кинулся за дверь. Хрупнул под ногой смычок.
— Она меня не поняла-а! — заревел уже в коридоре Ванечка.
Макака восторженно зацокала и устроила победный салют из последней чашки и трех бокалов.
— До хрусталя добралась, — вздохнула Надька.
Дверь приоткрылась, захлопнулась и вновь распахнулась на всю ширину. Корча свирепые рожи, на ноле боя ворвался Князь. На нем висели жалкие остатки восьмого «Б»: Орел и Дэ, Синицкая, Кузина и Суворова. Остальные, похоже, ушли.
Князь небрежно стряхивал одноклассников. Он был самым сильным в восьмом «Б» (еще бы, если два раза оставался на второй год и по возрасту годился в десятиклассники). Пытавшийся оседлать Князя Дэ скатился на пол и, жертвуя собой, повис у него на ноге.
— Где она? — пробасил Князь, поигрывая пальцами. В косухе с заклепками, в ковбойских сапогах, с ежиком волос, подстриженных так, что голова казалась квадратной, он был похож на робота-трансформера.
Всем стало ясно, что здесь-то макаке и капут.
А эта дура, ничего не поняв, издала радостный вопль и кинулась Князю на грудь!
Она обвила его шею своими шерстяными ручками, как будто одетыми в пушистый свитер. Ладошки у нее были маленькие и черные.
Она заглянула ему в глаза и радостно зацокала.
Она счастливо скалилась и вытягивала губы трубочкой, норовя чмокнуть Князя в заросшую пухом небритую щеку.
И Князь, придурок, мелкий рэкетир и отморозок, вдруг растаял!
— Признала, — со всхлипом вздохнул он, ласково прижимая макаку к сердцу.
— Ну как же, своего — и не признать! — заметил Дэ.
Князь не глядя лягнул его кованым сапогом и с умиротворенной улыбкой уселся к столу. Макака не сходила у него с рук.
Когда за ней приехал ветеринар из зоопарка, Зеленая Маня подняла дикий визг. Она искусала ветеринара и шофера ветеринарской машины. А потом, оказавшись в маленькой переносной клетке, скулила и как могла звала Князя с собой.
— Я буду тебя навещать, — как человеку пообещал ей Князь и ушел, пряча глаза.
Всем было жалко несчастную макаку, и все понимали, что жить среди людей она не умеет.
Держа на отлете перебинтованную руку, водитель унес клетку с Маней в машину, а ветеринар задержался.
— Документов на животное, конечно, нет, — как о деле известном сказал он, что-то записывая в блокнот. — Делались ли прививки, вы не знаете, чем ее кормить, представляете смутно. Купили на Птичьем рынке симпатичную обезьянку, думали, будет живая игрушка, а игрушка оказалась с зубами и с ногтями. Кто хозяйка животного?
— Я, — вздохнула Суворова. — Только мы ее не покупали, это подарок.
— Дурак подарил или, хуже того, враг, — заметил ветеринар. — А кого-нибудь постарше в доме нет?
Валька молча помотала головой, и ветеринар подсунул ей блокнот и ручку.
— Пиши здесь: «Я, такая-то, проживающая по такому-то адресу, передаю в дар Московскому зоопарку одну макаку зеленую обыкновенную по кличке…» Кличку хоть знаешь?
— Маня, — быстро черкая в блокноте, сказала Суворова.
— Значит, пиши: «Маня». Дата, подпись. Когда придут родители, скажешь им, что ты обезьянку подарила. Бесплатно, — как для маленьких добавил ветеринар и бросил на стол визитную карточку. — Вот мой телефон. Если родители не согласны, могут забрать ее в течение недели.
Блинков-младший прочитал через его плечо: ЗАО «ПИТОН» Константин Петрович Трохдрован, ветеринарный врач.
Телефон был из одиннадцати цифр и начинался на восьмерку — сотовый.
— А что будет через неделю? — забеспокоилась Валька.
— Пока что я ее обследую и, если надо, полечу. А потом на нее заведут все обезьяньи документы, и станет Маня не вашей, а зоопарковой. Если, конечно, директор так решит. Макак у нас хватает, а брать лишнюю — значит, лишние деньги тратить на прокорм.
— А если ее не примут в зоопарк? — с надеждой спросил Ванечка.
Константин Петрович Трохдрован, ветеринарный врач, хитро взглянул на гимназиста и раскрыл его тайные мысли:
— Тебе не отдадим ни в коем случае. Разве ты не понял, что макака — не игрушка?
— Может, у меня прижилась бы, — упрямо буркнул Ванечка.
Трохдрован схватился за голову:
— Юноша бледный с взором горящим! Ну как тебя убедить, что дикие животные не могут жить в городской квартире?! Тебе этого мало?! — Он обвел рукой разгромленную комнату. — Надо, чтобы макака до газовой плиты добралась или до спичек?!
— Она и спички может зажигать? — зачарованным голосом спросил Ванечка.
— Она весь дом взорвать может! Откроет газ — и прощай, Родина. Руки-то почти человечьи, а мозги обезьяньи!
— Мы понимаем, — ответил за всех Блинков-младший, оттаскивая Ванечку от ветеринарного врача. — А что будет, если Маню не возьмут в зоопарк?
— Попытаюсь пристроить ее в научно-исследовательский институт.
— На опыты?
Трохдрован покосился на Ванечку и кивнул:
— Это нужное дело, ребята. Нельзя же продавать в аптеках непроверенные лекарства или отрабатывать на людях новую операцию. Все новое в медицине проверяется на животных.
— Про что он говорит?! — с ужасом спросил Ванечка. — Он хочет, чтобы на Мане отрабатывали операцию? Чтобы ей отрезали ее ручки и ножки?!
Трохдрован встал.
— Ручки и ножки люди научились отрезать еще в Древнем Египте. Это простые операции, отрабатывать их на обезьянах не нужно. Скорее всего Маню заразят какой-нибудь человеческой болезнью и будут лечить. Это не смертельно. Бывает, что животные в таких опытах живут лет по пять и больше. И вообще, не смотрите на меня, как на злого дядьку, который ловит собак на шапки. Вам надо себя винить за то, что взяли такой подарок не подумав! — И Трохдрован быстро вышел.
Все молчали. Гимназист-второклашка беззвучно плакал.
— Тьфу ты, ведь ни в чем я не виновата, но все равно кажется, что виновата! — призналась Суворова.
— Надо было Маню мне отдать, — хлюпнул носом Ванечка.
Суворова отмахнулась:
— Молчал бы уж, Паганини! Чувство прекрасного он пробуждал, виртуоз… Ребята, а почему все-таки Мане понравился Князь?
