Сегодня возвращается тётя Таня. Олег вытащил из стенного шкафа авоську с овощами. Не хватает ещё, чтобы тётя Таня на него сердилась. Но до чего же неохота заниматься этим! Скорее сделать — и в сторону. Ну, раз-два!
Начистил брюквы и морковки. Налил в кастрюлю воды. Положил овощи. Поставил кастрюлю на газ. Покипят овощи — добавить манной крупы, и готова «витаминизированная». Так, кажется, её варят. Если и не так, ничего. Есть он её не будет. Такие дела творятся, а он должен, как маленький, кашку кушать!
Пока овощи варились, выбежал в магазин за молоком. Вскипятил. Влил немного молока в овощи. Засыпал крупу. Вскоре снял кашу с огня.
С этим — порядок. Что ещё? Мамины письма? Пришло три штуки — лежат на окне. Пол не метён? Подметём, пожалуйста.
Ещё что?
Как же он забыл? Извиниться перед стариком!
Бежать к нему скорее…
В Славкиной деревне осину не признают за дерево: на доски не годится, дрова из нее никудышные. Зато дед ценит осину. В сарае у него целый штабель осиновых чурок. Дед их называет «заготовки». Оказывается, нет лучше дерева на чашки. В осиновых чашках можно и воду держать, и капусту рубить. Ещё есть у деда липовые заготовки. Липа идёт на ложки.
Сегодня дед будет точить. С вечера принёс в сени гору заготовок, возился со станком, смазывал, проверял. Рано проснулся Славка, а дед уже в сенях у станка. Сени узкие, вдвоём не развернуться. Славка открыл дверь и стал смотреть прямо с койки.
Дед нацепил фартук на голую грудь, нахлобучил кепку назад козырьком, повернулся, подмигнул из-под очков и включил моторчик. Скорость у станка огромная, чурку совсем не видно. Рядом со станком, на стеллаже, у деда набор стамесок. Большие, маленькие, плоские, выпуклые. Дед на память помнит, где какая лежит. Вот он не глядя взял одну, поправил очки, пригнулся и быстро провел стамеской вдоль чурки. Фонтан стружки ударил в потолок. Дед сменил стамеску — стружка полетела в сторону. Он ещё несколько раз менял стамески, потом взял наждачную бумагу — раздался шорох.
— Ну-ка, держи! Тепленькая. Ну, кому продать опилки, я — директор лесопилки!
— Ма… матрешка, — ахнул Славка. — А быстро! Попрошу Витальку, пусть разрисует.
— А теперь дело начнём.
И дед, уже не отрываясь, принялся точить чашки. У деда полдеревни родни, и всем нужны эти чашки. Много придется точить. Такие чашки иногда продают в райцентре на базаре. Не такие, куда хуже. Дед свои не продаёт. «Моя работа дорогая, — говорит. — Денег не хватит», — а сам отдает даром.
— Учил я, учил Петьку, — крикнул он, не поворачиваясь от станка, — но не дошло до него!
«Петька» — это Славкин отец. Петр Артемьевич — зовут его в деревне. Он счетовод, а деду всё — «Петька»!
— Я его точить не приучил, а он меня деньги считать.
Это верно, отец частенько поругивал деда за то, что тот к деньгам равнодушный.
— А на чёрта их любить, — сказал как-то дед. — Работу любить, это я понимаю. Внуков, всех людей, яблоню — другое дело. А то — деньги! Пенсию мне платят. Корма мне много не надо. Яблок намочу бочку — до следующих живу.
— Новый бы дом поставил, — сказал отец. — Стоит только твои яблоки продать…
— Новый дом? Моя халупка того, конечно. До первого ветра. Зато всё в ней под рукой. А яблоки продать в этот год не могу. Больнице обещал.
— В прошлом году детдому, в этом — больнице.
— Так ведь что сделаешь? Обещал!
— Хороши чашки, внук! Так и быть, порадую деревню.
Славка убирал станок. Целая гора стружек. Мягких, как опилки.
— Было п-полено, стала ч-чашка! Мне бы так!
— Научу ещё. На следующий год. А эти дадим Витальке разрисовать. Чтобы покрасивее были.
— Сбегать?
— За Виталькой? Обожди. Пусть высохнут. Ещё может повести.
— Как это?
— Ну, перекосить, покоробить. Не должно бы. Материал хорош. Охо-хо, прибери-ка, а я полежу. Спина уже не гнётся. Не могу долго работать. А ведь антоновка желтеет, видишь? Лето кончается, скоро уедешь. Ты получше стал говорить, кажется, а?
— Когда не тороплюсь. Хочешь скороговорку?
— А ну!
— Уж у лужи ужинал, — медленно начал Славка. — П-постой, стучит кто-то.
— Пойди посмотри.
Славка побежал, но сразу вернулся:
— Д-дед, дед, Граммофониха!
— Здравствуйте, соседушка, дорогой Артемий Артемьевич!
Славка рот разинул. Что с ней? Вежливая!
— Солнышка у вас в саду сколько. Не то что у меня.
«Будет у тебя солнце, забор до неба», — чуть не брякнул Славка.
— А яблочки — царские, каждое по рублю!
«Ты и по два сдерешь!»
— Что же сесть не приглашаете, соседушка? Или не вовремя?
«Стул раздавишь, садись на крыльцо!» — думает Славка.
— Славка, — скомандовал дед, — принеси стул. Ну здравствуйте. Чем обязан?
«Принести ей ломаный из сеней? Вот грохнется! Жаль, нельзя, — дед заругает».
Граммофониха уселась, поправила на голове новый платок. Она и вся была нарядно одета, не в рыночном мужском пиджаке, а в синей шерстяной кофте.
— Чем обязаны? Ничем! В гости решила, соседи всё ж.
«Звали тебя!» — продолжал думать Славка.
Дед сел напротив неё на крыльцо. Славка заметил, как он из-под очков зорко наблюдал за торговкой. Да и та — глазами по саду, потом на деда. Быстро, словно ненароком. Ждёт, что дед скажет. А дед молчит, щурится, бороду почесывает, опилки вытряхивает…
— Можно же по-соседски? — повторила Граммофониха.
— Можно, — наконец отозвался старик. — Завтра и мы к вам придём. Сад ваш посмотрим, по-соседски.
Ох и дед, хитрый какой!
— Приходите. Только я вечером дома. Когда темно. Все занята, все занята!
— А-а, — протянул дед. — Когда темно, мы не видим. Мы ведь не совы.
Граммофониха так подпрыгнула, что ножки стула в землю ушли.
— Хватит дурить! Клоун старый! Знаешь, зачем пришла, и ломаешься!
— Я не клоун, — нахмурился дед.
Граммофониха сразу опомнилась. Улыбнулась. Снова поправила платок и смирно сказала:
— Я соседушку выручить хочу, а он кобенится.
Дед встал. Славка заметил, как он сжал кулаки.
— Верно, хватит ломаться. Не продаю я участок, Луиза Никоновна, и зря вы сплетничаете, что я мальчишку голодом морю. Вот он, перед вами!
— Что вы, что вы, — запела она, — я нигде ни слова. Это ж люди. От людей не спрячешься. А с участком не торопись, я дело предлагаю. Ты и в сторожке поживёшь, а деньги будут. Много ль тебе жить-то? Старенький уже совсем. Ум теряешь. Отберут участок в школу или ещё куда… Не сообразишь, что и делать. А я честь по чести, деньги уплачу. Много не дам, нет у меня много, откуда… но тебе на старость хватит. Не кобенься. Давай миром.
Калитка была распахнута настежь. Олег удивился и пошёл через сад к домику. Услыхав голоса, он быстро спрятался за дерево. Надо переждать, не будет же он при людях извиняться. Кто же там, кажется, Граммофониха? Интересно. Перебраться бы поближе, вот сюда, так. Ну точно, она самая!
— У тебя земля, как пух! Само всё растет, — жаловалась торговка. — А у меня? Ямы да железо. Осколки да ямы!
Что? Что она говорит? Олег весь превратился в слух.
— За двадцать лет любую землю можно пухом сделать. Только руки приложить, — ответил с крыльца старик. — Здесь тоже железо было. Кругом бои шли. На такой земле красиво надо жить, грех на ней наживаться!
— Астры, что ли, сажать? — презрительно пропыхтела торговка. — Ты давай о деле. Я вот смотрю, как у тебя школьники по саду бегают, и сердце останавливается! Осень придёт — опять, что ли, бегать будут?
— Конечно. У школы приусадебного участка нет.
— О! Продавай скорее мне всё, слышишь? — вскричала она. — Пойдёт директор, куда надо, и всё! И закрепят за ними это всё. — Она провела вокруг рукой. — Директор не дурак. Дураков не назначают.
Дальше Олегу неинтересно было слушать. Он попятился назад. Придется ещё раз прийти. Что же там в саду у торговки, какие это ямы? Вдруг окоп! По плану не получается? Но план-то ведь путаный!
Было у Славки три рубля. Дал ему отец перед отъездом. Подарил. Славка сперва не знал, что на них купить. На пустяки тратить жалко. Думал-думал и надумал, что купит Витальке красок. Позовет его однажды в магазин и скажет: выбирай любые! Но… пошел Славка на рынок.
— Т-те… тетенька, вы яблоки будете покупать?
— Да, что тебе?
— Ку… купите мне вон у той толстой разных, а?
— А сам-то что?
— Мне она не продаст.
— Это почему же?
— Она… мы… мы ей должны. Она мне не продаст. Отнимет д-деньги, и всё.
— Ну давай. Что с тобой поделаешь!
— Т-только вы разных. У неё много сортов. Так вы уж всяких!
