И ВДРУГ БАБАХНУЛО! Брызнуло, хлестнуло по стенам, и все купе зашипело!
Маша взвизгнула и включила свет.
Чужака не было. В дверном зеркале отражался только желтый ночничок. Она свесилась с полки и увидела себя. Ну и физиономия: волосы дыбом, глаза, как блюдца, под носом что-то бурое. Маша попробовала языком — квас. Вот что шипело, вот что взорвалось! Пластиковая бутылка весь день стояла на жаре. Квас бродил, бродил и, когда бутылка свалилась на пол, вышиб пробку, как шампанское.
Миллионер приподнял голову над подушкой, посмотрел пустыми глазами, всхрапнул и опять упал.
Бум! Плюх! Уй-а! — Это с верхней полки рухнул Вадик и приземлился в квасную лужу.
— Воры, — пробормотала Маша. Язык был непослушный, губы как замороженные. Получился шепот. — ВОРЫ! — громче повторила она.
Вадик очумело помотал головой, взглянул на багажную полку — пусто! — и бросился к двери. Ручка не поддавалась, Вадик дергал ее и рычал. Наконец он сообразил отпереть защелку, рванул дверь и вывалился из купе. Босые ноги здоровяка затопали куда-то в конец вагона.
Странные воры. Привидения, а не воры. Чемодан миллионера исчез, а дверь заперта изнутри… Хотя ее можно запереть и снаружи, только нужен ключ-трехгранка.
— Дед! — позвала Маша. Молчит.
Она быстро надела сарафан и спрыгнула с полки. Дед спал, по-детски подложив руки под щеку.
— Дед! — Маша затрясла его за плечо. — Подъем, полковник!
Дед сел с закрытыми глазами.
— Ох, Муха, что-то мне плохо!
— Пить меньше надо, — съязвила Маша.
— Да я почти не пил. И Ахмедка тоже.
Маша взглянула на Темирханова. Квас взорвался рядом с ним, и Ахмедка лежал на мокрой подушке, весь в пене. Он облизывался, беспокойно вертел головой, но не просыпался.
Пока она смотрела на Ахмедку, Дед заснул сидя. Пришлось снова кричать ему: «Подъем!» — и Дед повторил, как магнитофон:
— Ох, Муха, что-то мне плохо!
Маше самой хотелось прилечь ему под бок и за-' муть. Что ли, поезд так ее укачал?
— Дед, воры! Где твоя камера?!
— Под полкой, — ответил Дед и упал на подушку. Маша поняла, что ему действительно плохо и что миллионерская выпивка тут ни при чем. Не такой человек Дед, чтобы напиваться до бесчувствия. Камеры под полкой наверняка уже нет — Дед сейчас не заметил бы, если бы из-под него украли весь вагон. Ничего, пускай выспится, лишь бы ему лучше стало.
Вернулся мрачный Вадик. Он шел, задрав голому, и так уселся в ногах у Темирханова. Футболка у него на груди была испачкана кровью, нос распухал на глазах.
— А Гришке я накостыляю, — ни с того ни с сего сказал Вадик.
— Какому? — не поняла Маша.
— Да Калугину, который вас провожал. Из-за пего у нас отняли разрешение на «пушки». — Вадик вздохнул. — Из-под носа чемодан увели! Я ж их конкретно засек, когда они с поезда прыгали. Была бы «пушка» — шмальнул бы по ногам.
— Гриша не виноват, — защитила Маша красавчика Джонни Деппа. — Самим надо было думать, когда вы его в подвал сажали.
— А чё там было думать? — удивился Вадик. — Босс приказал, мы и посадили.
— А он о чем думал?
— А он думал, что Гришка его «мере» поцарапал I поим «жигуленком». Завелся, конечно: «А мне плевать, что он из ФСБ, пускай платит!» Думаешь, почему я с его дочкой нянчусь? Охранник без «пушки» — ноль без палочки. Другой бы нас выгнал, а босс всем нашел работу.
— «Блинчики» по воде пускать? — съехидничала Маша.
— А хоть бы и так. — Вадик промокнул разбитый нос подолом футболки, посмотрел. Свежей крови не было. — Ты еще жизни не знаешь, — сонным голосом сказал он. — Босс, конкретно, меня спас: дал хоть какую работу. Мне не жалко, что пацанка на шее у меня ездит. Она ездит, а я думаю: «Босс мне дочку доверил!» А то куда мне идти? В дворники сам не хочу, в охранники без «пушки» не возьмут, а больше я ничего не умею.
Здоровяк со вкусом зевнул, уронил голову на грудь и захрапел.
Вагон качался, баюкал Машу, и не было сил даже на то, чтобы залезть на свою полку. Она притулилась в ногах у Деда.
— Подам-подам, подам-подам, — стучали колеса.
— Лень-лень-лень-лень, — звякали ложечки в стаканах.
«Ну, обокрали, — засыпая, думала Маша. — Чего суетиться? Они убежали уже».
Мысль была как будто чужая. И голова чужая, набитая серой ватой. И все вокруг не взаправдашнее. Не могут четверо обворованных людей так беззаботно спать!
Маша встрепенулась.
Сварливый миллионер сопел, как младенец, мокрый и счастливый. Вадик хлюпал расквашенным носом — не болит у него, что ли? Дед, разведчик, и то спал!
Звенели ложечки в стаканах. Три пустых, один почти нетронутый — ее, Машин. Чай показался ей приторным: проводник положил в него куска четыре сахара. Она только попробовала и не стала пить. И проснулась, когда в купе шарили воры. А другие не проснулись. Нет, Вадик смог проснуться, даже погнался за ворами — ему что, он здоровенный, как лошадь… Проводник!
Маша встала и босиком вышла в коридор. Свет опять горел, и это подтверждало ее подозрения. Пока в купе шарили воры, света не было. Воры спрыгнули с поезда — свет включился. А кто включает и выключает свет? Проводник. У кого ключ-трехгранка, чтобы отпереть и запереть любую дверь в вагоне? У проводника. Который сыплет в чай много сахара. Так много, что вкуса не разберешь.
На полу блестели подсыхающие капли: квас из (порвавшейся бутылки пометил воров. Квасная дорожка вела вправо — туда и Вадик бегал. А вот кровь, гго он возвращался с расквашенным носом. Купе проводника тоже справа.
Маша пошла по квасной дорожке от капли к капле. Ага, еще одна улика: на двери в купе проводника потек бурой пены. Дальше дорожка разделилась. Проводник вошел к себе, оставив этот потек на двери и несколько капель на полу, а остальные воры побежали дальше, в тамбур. И дали Вадику по носу: вон, целая лужица крови.
Маша приложила ухо к двери. Из купе проводника слышался плеск — застирывает одежду. У него же там раковина, чтобы мыть стаканы. Хорошо бы порваться и сцапать его с поличным: «Откуда на вас мой квас?» Но дверь наверняка заперта, да и страшно соваться к преступнику, когда, может быть, весь нагон опоен снотворным чаем.
Плеск прекратился. Маша отшатнулась от двери и сделала плаксивое лицо. Если проводник выйдет, убежать не успеешь, надо прикинуться дурочкой: «Дяденька, помогите, нас обокрали!»
Но проводник не вышел. В его купе было тихо. На двери, внизу, Маша увидела два зарешеченных оконца размером с ладонь. Для вентиляции, наверное. Она огляделась — никого. Если лечь на пол, можно заглянуть в купе через решетку.
Пол был затоптанный, а сарафан — единственный. Маша подумала, что проводник от нее никуда не уйдет. Надо хоть газету подстелить. У Деда была газета. Она повернулась, чтобы идти.
Пол вывернулся из-под ног, встал дыбом и ударил Машу в лицо. Сверху на нее рухнуло что-то тяжелое и твердое. Больнее всего досталось по затылку. В голове звенело, уши были заложены, как будто в них попала вода.
Маша смутно расслышала топот. Тяжелое-твердое навалилось еще сильнее, кто-то крикнул:
— Стой! Здесь человек!
И сразу стало легко. Тяжелое-твердое сняли, Машу посадили на откидной стульчик. Ее теребили, ощупывали, спрашивали:
— Жива?
— Где болит?
— Голова не кружится?
— Ты говорить можешь?!
— У девочки шок, она ничего не понимает! — повторяла какая-то женщина. Ее пестрый подол мелькал у Маши перед глазами.
Маша хотела сказать, что все понимает, просто ей не дают рта раскрыть, нельзя же спрашивать человека обо всем сразу. И вдруг все замолчали. Пестрый подол отступил в сторону, и Маша увидела на полу выломанную дверь купе. В дверном проеме стоял проводник. Лицо у него было залито кровью, руки по локоть алые, глянцевые, как будто окунутые в краску. Проводник шагнул в коридор, упал, и больше Маша ничего не помнила.
Вагон сильно болтало, и Маша елозила щекой по чему-то жесткому и шершавому. Она открыла глаза и увидела в дверном зеркале, что лежит головой на коленях у женщины в незнакомой синей форме. (Железнодорожница? Нет, у них форма серая.) Женщина была очень молода и, наверное, для солидности зачесывала волосы в старушечий пучок и хмурила брови.
— Ахмед Рашидович, я уважаю ваш жизненный опыт, но все же следователь — не вы, а я. Мне нужны факты, а не ваши рассуждения, — холодным го-юсом говорила она.
За окном брезжил серенький рассвет. Темирханов забился в свой угол, и вид у него был оскорбленный. Маша поняла, что идет допрос. Деда и Вадика выпроводили из купе, а ее пожалели будить и оста-мили.
Вчерашний глоток снотворного чая еще действовал. Голова была тяжелая, острые коленки следователя казались удобными. Маша прикрыла глаза и стала подглядывать сквозь ресницы.
— Вы уже десять минут клянетесь, что хотите помочь следствию, а сами уходите от моих вопросов, — продолжала женщина.
