В сознании монголов и маньчжуров земли оставались ничьими
даже после того, как было объявлено о присоединении всего
левого побережья Амура к России.
Из долины Номиньхэ дорога вела на невысокий перевал —
через один из отрогов Хингана. Спустившись с него, она снова
стала подниматься на следующий отрог.
Итак, перейдя несколько перевалов через отроги Хингана,
караван оказался в долине реки Ганьхэ. Здесь была первая на их
пути маньчжурская деревня. В ней оказалось около двадцати
дворов, хорошая пашня и крепкий рабочий скот.
Ниже по течению реки, в долине, караван встретил деревни
оседлых орочон-хлебопашцев.
Караван благополучно двигался по Маньчжурии. Казалось, все
шло как нельзя лучше. Но Кропоткин понимал, что чем дальше
они углублялись в Маньчжурию, тем положение становилось
рискованнее. Но это только поднимало его настроение и
подзадоривало бороться за успех предприятия.
Неизвестно было, чем еще закончится история с китайским
чиновником. После столкновения чиновник попрежнему не покидал
их. С утра он уезжал куда-то вперед, а на всех остановках он вдруг
оказывался со своей палаткой тут как тут, рядом с палатками
каравана. Трудно было угадать, что он думает предпринять. Было
несомненно только, что он послал своего гонца в Цицикар за
распоряжением к цзянь-цзюню (губернатору). Кто знает, как
распорядится цзянь-цзюнь? Решит ли вопрос с караваном сам, на свой
страх, или пошлет за инструкциями в столицу — Пекин — к
высшим властям?
Кропоткин решил, что надо спешить, но не показывая вида,
нельзя задерживаться и терять время. И караван шел без всяких
дневок. Ехали очень скоро, километров по тридцать, по сорок в
день. Поднимались с рассветом. Кропоткин часто определял
направление пути и пройденное расстояние.
Когда китайский чиновник уезжал далеко вперед, Кропоткин
пользовался случаем: собирал камни и отбивал геологическим
молотком породы в тех местах, где были обнажения. Он, конечно,
собрал бы много больше того, что было в его сумке, если бы мог
чаще отлучаться в сторону от дороги и делать остановки.
Приходилось брать только то, что попадалось на пути, и все-таки он
собрал около ста двадцати экземпляров горных пород.
На счастье Кропоткина, днем никто к каравану не приставал и
не мешал ему по пути делать съемку. А если изредка и
присоединялся к ним какой-нибудь хаван, то-есть солдат, или крестьянин-
попутчик, то Кропоткин или отставал от каравана, или уезжал
вперед и работал со своей бусолью. По этому материалу он
впоследствии составил довольно точную карту пути, хотя сам, по присущей
ему скромности, считал, что только внес кое-какие поправки в
старые карты. А по существу, карта западной Маньчжурии была
составлена им заново.
Кропоткин работал, как будто не замечая безмерно
надоевшего всем спутника — китайского чиновника. Он не говорил ни Са-
фронову и никому другому о том риске, которому он больше всех
подвергался. Дело в том, что совсем недавно, в июле 1863 года,
Кропоткин был в Айгуне у цзянь-цзюня с визитом по поручению
Корсакова, и чиновники айгуньского цзянь-цзюня могли запомнить
Кропоткина в лицо. Правда, они видели тогда его в форме
казачьего офицера. Но утешение это было слабое, и ему невольно
приходилось задумываться, как бы в конце концов не провалить всего
дела, а самому не быть отправленным в Пекин в клетке на спине
верблюда.
Кроме того, айгуньскйй цзянь-цзюнь мог так же выслать им
навстречу своего чиновника, как и цицикарский.
Вот почему Кропоткину не давала покоя мысль: что же сделает
китайский чиновник, маячивший впереди каравана?
Все разъяснилось у переправы на реке Ганьхэ. Здесь
находилось много деревушек с китайским населением. Оказалось, что
задача старого китайского чиновника, который их провожал и так
беспокоил Кропоткина, заключалась в том, чтобы не допустить
никакого общения путешественников с местным населением.
По всему пути после перевала через Большой Хинган он
заставлял всех орочон со своими берестяными юртами — ставками —
откочевывать в сторону, чтобы русские их не видели. Но на Ганьхэ
нельзя было заставить деревушки убраться куда-то с пути
каравана. Китайский чиновник был озабочен только тем, чтобы русские
поскорее проехали мимо. И вот в одной из таких деревушек на
реке Ганьхэ надо было переправляться на другую сторону. Когда
караван подошел к реке, то оказалось, что для него была уже
приготовлена переправа на плотах, сколоченных из досок, которыми
мастерски управляли китайцы. Надоевший им китайский чиновник
сам любезно объяснил, что он был выслан по приказу цицикар-
ского цзянь-цзюня только затем, чтобы переправить караван через
реку.
На берегу караван устроил привал. Разбили палатки, развели
костер. Китайский чиновник проявлял при этом такую суетливую
заботу и так подобрел, что даже не отказался выпить в первый
раз вместе с путешественниками. Но и это он сделал, как
выяснилось, не без умысла.
Все население деревни окружило караван. Взрослые, дети,
мужчины, женщины теснились возле палаток и молча наблюдали.
По приказу чиновника, никто не смел с ними заговаривать.
Казаки уже здесь могли бы распродать и своих лошадей и часть
привезенных товаров, но чиновник по всем деревням предупредил
народ, что торговать с казаками строго запрещено. Это
обстоятельство, ввиду серьезной угрозы, уже мало огорчало Кропоткина.
Хуже было то, что надоевший им китайский чиновник
категорически запретил сообщать казакам названия гор, рек, деревень, долин
и приказал скрывать и путать названия. Для Кропоткина это
было особенно неприятно, но все же он успел выспросить все, что
ему было нужно.
Китайцы, когда не были на глазах у чиновника или его писаря,
охотно разговаривали при помощи знаков и сообщали все, что
знали и о чем их спрашивал молодой географ.
Река Ганьхэ впадает в Нонни, долина которой оказалась
населенной маньчжурами. Переправившийся с караваном китайский
чиновник и в этих местах позаботился, чтобы русские не имели ни
с кем общения и не смогли продать своих лошадей.
Кропоткин и Сафронов посовещались с товарищами и решили
не нарушать запрета, не сердить чиновника и подождать, что будет
в Мэргене. Это был сравнительно большой город,
административный центр, основанный еще в XVII веке по приказу императоров
из маньчжурской династии для защиты своих северных областей.
Подходя к городу, Кропоткин был настороже. Тут должен был
разрешиться вопрос, чего ждать экспедиции от высших китайских
властей и не предпримут ли они каких-нибудь более крутых мер.
Казаки рассчитывали, что здесь может быть выгодная торговля.
Они слышали, что монголы в Мэргене по дорогой цене распродают
скот и лошадей, закупленных у казаков на Аргуни.
По приезде в город было решено отправиться к амбаню —
начальнику города Мэргеня — с подарками: самоваром и посудой.
«Наконец, — рассказывает Кропоткин, — блеснула река Нонни
из-за тальников, через несколько минут показался пологий берег.
Все, что было в Мэргене свободного и способного ходить,
высыпало на берег посмотреть на невиданное доселе чудо, на варваров с
белыми лицами.
Вся жизнь города сосредоточилась на берегу: тут были
отупелый от опиума старик-чиновник и рядом с ним молодой франт —
чиновник в синей «курме», с искусно вышитым шелковым кисетом,
с щегольской трубочкой и часами в нескольких коробках за
поясом: был и полицейский солдат, который из любви к искусству
немилосердно хлестал по головам напирающую вперед массу с
разинутыми ртами, черными глазами, улыбающуюся,
переговаривающуюся и смеющуюся — над нами, конечно; тут и повар в муке,
который ради такого необычного события бросил кухню; тут и
курильщик опиума, тут и купцы, преважно стоявшие впереди...
А там, на заднем фоне, старухи. Масса заколыхалась, когда
отделилась лодка, на которой ехал чиновник в форменной шапочке с
неизменным стеклянным шариком. Он ехал, чтобы встретить
русских на берегу.
Как истый китаец, амбань принял экспедицию донельзя
