Таким образом, господствовавшая тогда теория вулканизма была
опровергнута молодым исследователем.
* * *
Через три дня после выхода из Мэргеня экспедиция перевалила
через несколько параллельных хребтов и наконец достигла
главного хребта Ильхури-Алинь. Подъем на него шел, как обычно, по
всем горным дорогам, по долине, вверх по течению реки. Склоны
долин сплошь заросли частым, крупным березовым лесом.
Знакомое дерево радовало сибиряков. Когда поднялись на круглый
гребень хребта, на нем тоже оказался превосходный березняк. На
поляне среди леса, на самом хребте, возвышалась большая, красивая
кумирня.
«Китайские кумирни, — записал Кропоткин, — виденные мною
как в этот период, так и на Сунгари, все на один лад и
различаются только величиной и богатством отделки. Все они состоят из трех
главных отделений: в первом, у ворот, стоят за решетками
истуканы двух коней; во втором, главном, восседает Гысыр-хан — статуя
божества с приличным количеством богатырей; в третьем — жены
и опять богатыри, сподвижники или враги Гысыр-хана. Иногда к
этим трем главным зданиям прибавляются еще два маленьких, в
которых помещаются разные старухи и старики с книгами. Часть
этих разноцветных (белых, черных и бронзового цвета) богатырей
отличается замечательным безобразием, и им приданы самые
разнообразные позы. Некоторые из них держат мячи, другие —
зеркальце; третьи стоят с веревкой на шее и имеют приличную
обстоятельству мину; четвертые, наконец, просто благословляют
двуперстным благословением. Все эти отдельные здания обнесены одной
общей оградой, в которой еще находится помещение для бонз
(монахов), а на дворе перед главной кумирней возвышаются две
высокие ели, искусственно выращенные с замечательно правильно
горизонтально расходящимися ветвями».
* * *
С перевала Кропоткин изучал и определял строение южных
склонов. Далее дорога повернула круто на северо-восток и вниз по
течению нескольких речек разрезала еще один небольшой
горный кряж. На его гребне, высоко над дорогой, также стояла
кумирня.
В речных долинах восточного склона росли березовые леса и
расстилались превосходные горные луга. По пути казакам часто
попадались деревни, и все такие же хлебородные, как и те, что
были в окрестностях Мэргеня.
Вся горная система Ильхури-Алиня — с предгорьями и
долинами — была земледельческой страной, отличавшейся высокой
техникой обработки земли.
После перевала через Ильхури-Алинь путь для географа
Кропоткина стал менее интересным. Горы перешли в холмы из
глинистых сланцев и песчаников. Наконец караван пересек еще один
горный хребет из песчаников, очень невысокий, с которого
открывался вид на пашни, деревни и хутора, утопающие в зелени
деревьев.
Через две недели после спуска с перевала экспедиция ночевала
уже совсем недалеко, в каких-нибудь тридцати километрах, от
берегов Амура. Кропоткин, лежа в своей палатке, не спал: его
беспокоила мысль, как бы под конец такой удачной экспедиции не было
случайно обнаружено его офицерское звание. Не спалось и
казакам: их одолевало нетерпение поскорее увидеть великую реку.
Задолго до рассвета Кропоткин услышал, что они встали и уже
начали седлать лошадей. Он пробовал убедить их подождать
восхода солнца, но напрасно: все казаки были на ногах, и пришлось
двинуться в путь ночью.
И вот наконец с гребня одного из холмов показались синие
воды Амура. Казаки не в силах были сдержать своего восторга и
начали кричать: «Амур! Амур!», так же как спутники Колумба
когда-то кричали: «Земля! Земля!»
«В глазах бесстрастных сибиряков загорелся восторг, —
вспоминал потом Кропоткин. — Тогда мне стало ясно, что рано или
поздно, при поддержке русского правительства или без нее, оба
берега Амура, покуда пустынных, но удобных для колонистов,
заселятся русскими.
Надо было видеть восторг тех казаков, которые прежде ничего
не видели, кроме своей Аргуни, чтобы понять те восторженные
отзывы, которые еще в XVII веке долетали с Амура».
* * *
Казаки ехали на конях по берегу Амура, любуясь водными
далями великой реки, наслаждаясь видом широких плодородных
земельных просторов. Покачиваясь в седлах на конях, шедших ходой
(быстрым шагом), они обсуждали, удастся ли им распродать
китайцам своих коней и какая может быть цена на них.
Кропоткина заботило другое. Караван уже приближался к
городу Айгуню, где многие из китайцев его знали и видели прошлым
летом в форме казачьего офицера. Пришлось призадуматься, как
бы не провалить все дело. Глядишь, и вправду китайские власти
арестуют его, а казаков задержат в Айгуне!
Своими опасениями он не хотел ни с кем делиться.
Но, как всегда находчивый, он и на этот раз придумал ловкий
маневр.
Не доезжая одного перегона до Айгуня, он- сказался больным,
обвязал голову и поехал лежа в телеге. В Айгуне из телеги он сра-
зу перешел в палатку. Казаки отправились к китайским властям с
просьбой, чтобы дали им поскорее лодку перевезти больного купца
на русскую сторону.
Китайцы охотно исполнили просьбу: им не хотелось, чтоб с
русским купцом что-нибудь случилось на их земле. Переправа была
налажена без промедления.
Все обошлось как нельзя лучше. И в тот же день экспедиция
Кропоткина была на своей земле!
Казаки собирались в Благовещенск, а Кропоткин решил, что
ему сразу после переезда на русский берег нельзя открыто, вместе
с казаками, показываться в городе, чтобы не дошли слухи до
Маньчжурии, чтобы не узнали китайцы о том, что экспедиция
снаряжена штабом генерал-губернатора Восточной Сибири и
возглавлялась офицером.
В первый же день после переправы на русскую сторону
Кропоткин узнал, что генерал-губернатор Корсаков приехал в Благове-
щенск. Молодой исследователь расстался со спутниками, которые
занялись тут же продажей лошадей, а сам сел на коня и помчался
в Благовещенск. Путь был не короткий — сорок километров.
Пришлось ехать и ночью, но под утро, выбившись из сил, он решил
передохнуть у одного крестьянина. Это было километрах в четырех
от Благовещенска. А когда утром Кропоткин примчался в город,
то, к большому своему огорчению и досаде, узнал, что Корсаков, не
дожидаясь экспедиции, за несколько часов до его приезда выехал
вниз по Амуру.
Кропоткин направился к городским властям. Но там его ждало
еще большее огорчение и обида. Оказалось, что Корсаков даже не
оставил для него никаких ясных распоряжений, хотя знал, что
экспедиция должна была при благоприятном исходе в эти дни быть в
Благовещенске.
Важный генерал-губернатор не проявил особого интереса ни к
судьбе экспедиции, ни к судьбе Кропоткина.
Оказалось, что в штабе Корсакова о нем тоже никто не
вспомнил. Никто не позаботился и о том, чтобы среди китайцев не
распространялись слухи об экспедиции.
Раздосадованный Кропоткин решил не оставаться в
Благовещенске. Он писал брату:
«В неизвестности я два дня прожил на реке Зее, наконец
вечером, чтобы не видали маньчжуры, приехал сюда (в Благовещенск).
Здесь приняли очень хорошо, но я ровно ничего не знаю, куда
ехать. Наконец решился ехать верст за 150 от Благовещенска и
там ждать возвращения амурского губернатора, который поехал с
Корсаковым: он, вероятно, знает, что мы вышли сюда, и, верно,
скажет мне, куда деваться. Завтра уезжаю отсюда. Вот какие
творятся дела.
Но, несмотря на все осложнения и неприятности, Кропоткин
снова думает о новых путешествиях. Ему хочется видеть низовья
Амура, где он еще никогда не был, посетить Сахалин и опять
проникнуть внутрь Маньчжурии. Он прошел ее с караваном с запада
на восток. Теперь решил подняться примерно на тысячу двести
километров вверх по реке Сунгари, до города Гирина, с тем чтобы
пересечь Маньчжурию с севера на юг.
Выезжая весной из Иркутска в маньчжурскую экспедицию, он
договорился с Корсаковым, что, выйдя на Благовещенск, он
тотчас же отправится на пароходе в Николаевск, вниз по Амуру, до
его устья. Кропоткин не знал, что ему предпринять: не то плыть
на пароходе до Николаевска, не то возвращаться в Иркутск.
