Как истый китаец, амбань принял экспедицию донельзя
вежливо, но подарков не взял и торговать не разрешил. Казаки верну-
лись в лагерь огорченные. Но Кропоткин был доволен. Он пойял,
что торговать с китайцами, каравану не придется, но что никаких
насилий по отношению к путешественникам не будет. Наоборот, все
признаки дипломатической вежливости и любезности по
отношению к русским были оказаны. Это означало, что из Цицикара
нет никаких распоряжений, угрожающих крупными
неприятностями.
Экспедиции надо было возобновить свои запасы, и по дороге от
амбаня к своему лагерю путешественники рассчитывали купить
мяса, зелени и всякой провизии. Но им не удалось приобрести
даже ни одной трубки для курения взамен испорченных в дороге.
Они показывали торговцам, сидевшим в лавках, свои ломаные
трубки, но ответ был один: торговать нельзя, амбань запретил.
Тогда казаки послали амбаню три серебряных рубля, чтобы он
распорядился купить для них мяса, и заявили, что они пожалуются
своему генерал-губернатору, а тот напишет в Пекин. В ответ
тотчас появились подарки от амбаня в виде различных съестных
припасов. Приехавший чиновник уверял, что произошло «печальное
недоразумение». Потом приехал к ним сам амбань. Кропоткин
совсем успокоился: никаких подозрений, что в составе экспедиции
находится кто-то из штаба Корсакова, у маньчжурских властей
не было.
Тогда, осмелев, казаки и Кропоткин на другой день выехали
на базар и в одной из пустых лавок разложили свои
металлические изделия, материи и галантерею, чтобы заманить покупателей.
Народ толпился вокруг, на них попрежнему глазели, но покупать
никто не решился: боялись амбаня.
ЧЕРЕЗ МЭРГЕНЬ И КИТАЙСКИЕ ДЕРЕВНИ
По описанию Кропоткина, Мэргень был невзрачный городишко.
Он напоминал русские уездные города того времени, созданные
правительством как административные центры. Торговых домов
было в нем не больше десятка, но торговать здесь было не с кем.
На улицах встречались чиновники. Время от времени жители
окрестных деревень приезжали продавать свои продукты для
прокормления амбаня, его громадной канцелярии и тех десяти купцов,
которые поселились здесь.
«...Мэргень возведен на степень города, и войско заведено
(никуда не годное), и город, верно, зовется «крепостью», благо выстро-
ен на потеху людям вал с двумя деревянными частоколами,
которые, конечно, развалятся от собственных выстрелов.
Но все-таки китайцы оказались практичнее нас при постройке
своего Мэргеня. Он лежит среди довольно густого работящего
земледельческого населения; муку, мясо, все припасы можно иметь в
изобилии, и жизнь должна быть очень недорога. Мэргень — род
большой почтовой станции на дороге из Цицикара в Айгунь,
который, как и Цицикар, благодаря соседству русских обогащается
русским серебром...» писал Кропоткин.
Караван пробыл в Мэргене день, а вечером выбрался на
дорогу, идущую в город Айгунь. Это был почтовый тракт, или
большая дорога, по которой из Цицикара в Айгунь шли обозы с водкой,
чаем, бумагой и другими грузами. Китайцы гоняли здесь большие
гурты скота. Скот они покупали в Забайкалье, выменивая его на
кирпичный чай.
Движение на тракте было большое — он прорезал густо
населенный земледельческий район. На пути казакам попадались
китайские деревни и хутора. Они были живописно разбросаны среди
деревьев и небольших парков. Все поля по сторонам дороги были
заняты пашнями и посевами разных хлебов. Конопля вставала
выше двух метров. Китайское просо (гаолян) поднимало свои кисти
метра на три.
«Пашут, — рассказывал Кропоткин о китайском земледелии, —
обыкновенно длинными, во все поле, прямыми бороздами, не шире
четырех или шести вершков. Борозды эти тянутся замечательно
прямо, как бы вытянутые по шнуру на полверсты и более, и при
этом безукоризненно соблюдается их взаимная параллельность.
Пашется обыкновенно узкой сохой, не глубже трех вершков,
причем земля ложится в одну сторону. Раза два вспахав поле и
разбив комки каменным катком, китаец приступает к- посеву. Тут
он еще раз пропахивает борозду и вместе с тем сеет, высыпая
хлебные зерна из ящика, приделанного к сохе, через тростниковую
дудку. Семена сыплются таким образом на гребень борозды и
сейчас же засыпаются землей. Но этим не кончается уход за
посеянным хлебом: несмотря на палящий жар, китаец проходит по
бороздам своего поля, шаг за шагом вырывая сорные травы. Говорят,
что эта работа повторяется несколько раз в лето. Зато земля дает
очень хорошие урожаи. Напомним о конопле выше сажени... и о
просе аршина в четыре. Вот почему при китайском трудолюбии и
обилии рук мы видели во всех деревнях громадные запасы
пшеницы, проса и овса...
Употребление катка и рядовой посев через дудку, причем зерно
тотчас же засыпается землей, — пример, заслуживающий
внимания», подчеркивал Кропоткин.
Когда дорога поднималась на возвышенные места, во все сторо-
ны расстилались эти земледельческие пашни с деревнями и
хуторами.
Техника земледелия в Маньчжурии была очень высокой. И на
Амуре и в Забайкалье наши казаки далеко от нее отставали.
Культура хлебов была у них почти огородная. Успехи земледелия
в Маньчжурии вызывали у казаков одобрение и уважение. Карти^
на была действительно поучительная.
Казаки увлекались земледельческими делами и совсем не
обращали внимания на то, что представляло главный интерес для
Кропоткина. Он жадно всматривался в рельеф и геологическое
строение местности.
Согласно картам и устным сведениям, дорога должна была
перевалить через хребет Ильхури-Алинь, который до Кропоткина
никто не описывал, так же . как и Большой Хинган. Делая
постоянные барометрические измерения высоты, Кропоткин
определил, что хребет Ильхури-Алинь проходит почти по
меридиональному направлению, с севера на юг, а затем поворачивает
параллельно Амуру. Это нагорье с несколькими окраинными хребтами на
восточной стороне. Западные склоны его пологие, а восточные, как
у Хингана, крутые и обрывистые. Амур разрезает Ильхури-Алинь
на протяжении примерно двухсот километров.
На второй день пути, когда караван вошел в западные отроги
хребта Ильхури-Алинь и поднялся на плоскую возвышенность, к
великому удивлению Кропоткина, на западном склоне, в стороне,
направо от дороги, он увидел возвышенность, которая привлекла
его внимание. Это был срезанный конус, напоминавший вершину
вулкана. Когда исследователь подъехал ближе, то увидел, что по
полям разбросаны куски лавы, которые лежали от конуса к
востоку по ложбине, к речке. В соседних долинах Кропоткин нашел
еще куски лавы, занесенные сюда, вероятно, тоже рекой.
Сомнений не могло быть: перед ним был вулкан! Кропоткин
пережил большое волнение исследователя и тут же зарисовал
этот вулкан в свой походный альбом. Вокруг Холдонзи он увидел
еще несколько таких конусов. Было ясно, что Кропоткин открыл
вулканическую область, о которой ничего не было известно
географам. Самое же главное — эта область находилась на расстоянии
больше двух тысяч километров от морских берегов. Тем самым
опровергалась географическая теория, по которой считалось, что
все вулканы располагаются или на островах, или на берегах
океанов и морей. Извержения вулканов Этны, Везувия и вулканов
тихоокеанской группы объясняли тогда тем, что морские воды по
трещинам проникают в очаги магмы и от грандиозного
парообразования при высокой температуре водяные пары и газы якобы выры-
ваются по трещинам на земную поверхность. Вслед за этим будто
бы происходят извержения, при которых образуются вулканические
вершины в форме конусов.
Перед глазами Кропоткина в хребте Ильхури-Алинь, в округе
Холдонзи, высились конусы из пепла, затвердевшие потоки лавы,
вулканические бомбы, хорошо сохранившиеся воронки кратеров.
И Кропоткин уже не мог сомневаться, что он открыл большую
группу вулканов на огромном расстоянии от морских берегов.
Морские воды не могли оказать на их образование никакого влияния.
Таким образом, господствовавшая тогда теория вулканизма была
