Около каждого фонтана гейзериты своего цвета: зеленые, розовые, желтые, серебристые...
Мне очень понравились гейзериты, похожие на розы, не то желтые, не то серые. Вероника Петровна стала ахать и хотела одну розочку отломать па память. Иван Федосеевич так крякнул!
— Это же, — говорит, — варварство! Неужели и вам надо объяснять, что гейзериты создавались тысячелетиями?! Если каждый отломает кусочек, скоро ничего не останется!
Вероника Петровна засмущалась.
— Извините, — говорит, — это варварство в нас так прочно сидит! Никак его не выживешь. Я больше не буду.
И стала разглядывать склоны долины. Я тоже стал разглядывать.
Вокруг нас были горы. Где в обрывах, где в кедровом стланике.
С одного обрыва падала речка — как белая веревка. Мимо медленно летела черная ворона.
Около нас на тропе я заметил желтую птичку. Она прыгала и трясла хвостиком.
— Трясогузка, — сказала Вероника Петровна. — Под Москвой они серые, пестренькие.
Летчик показал на бугорок у тропы, и я увидел зайца. Вероника Петровна топнула, земля под нами загудела и задрожала. Заяц смешно вспрыгнул и кинулся удирать. Доскакал до безопасного места, посмотрел на нас, сел и стал умывать мордочку сразу двумя лапками.
Пока мы разглядывали зайца, у нас за спиной что-то зашипело. Мы обернулись: из черной ямы выскочила струя воды и понеслась не вверх, а низко над землей.
— Гейзер «Печка» извергается! — сказал Иван Федосеевич. — Видите, его конец напоминает свод русской печки.
Я, не отпуская руки Ивана Федосеевича, пробрался к Майке. Она все время молчала и смотрела туда же, куда папа.
— Красиво, да? — сказал я.
— Лучше, чем в кино! — ответила Майка.
Летчик отошел от нас к большому камню. В его трещине бурлила вода, над ней поднимался пар. Летчик опустил в воду авоську и зацепил ее за камни.
— Не сварится! — сказала Майка. — Только картошку испортим.
— Туристы варят. — Летчик посмотрел на часы. — Через полчасика проверим.
Вокруг больших гейзеров было много маленьких фонтанчиков. Они булькали, выпрыгивали из лужиц, шипели паром.
Иван Федосеевич показал нам грязевой вулканчик. Совсем настоящий вулкан, только мне до пояса. И кратер есть — как стакан. В нем кипит жидкая каша из грязи.
— Вероника, — сказал папа, — вы же зоолог, расскажите, какие тут водятся звери.
— Среди такой красоты я не в силах думать о работе! — почему-то обиделась Вероника Петровна. — Посмотрите дома в научных справочниках. — И зачем-то полезла на зеленый бугорок.
— Плохой она зоолог, — зашипела Майка, как гейзер. — Кошку подбросила.
Мне стало стыдно: вдруг Вероника Петровна услышит, как Майка ее ругает? Уж лучше бы прямо в лицо сказала! А то получилось — за спиной. Хорошо, что началось извержение нового гейзера и все стали на него смотреть.
Из отверстия в камнях поднялся столб воды толщиной с наш сарай. Он рос, рос и дорос до верха гор! А его пар поднялся еще выше. Иван Федосеевич сказал, почти на триста метров! Оказалось, это извергается самый большой гейзер — «Великан».
Ждать, когда он кончит извергаться, было долго. Летчик принес картошку. От авоськи шел пар.
— Попробуем наверху! — сказал летчик, и все с ним согласились.
Мы пошли по тропе к вертолету. По пути я все оглядывался на «Великана» и на разноцветные озера-лужи.
Такой вкусной картошки я не ел никогда! Правда, внутри она была немножко твердая. Но я об этом никому не сказал.
Андрюшин альбом. 25Долина гейзеров находится па склоне действующего вулкана Кихпиныч. По ней протекает горячая речка Гейзерная. Вода в речке даже зимой двадцать семь — двадцать восемь градусов тепла.
Открыла долину гейзеров весной 1941 года сотрудник заповедника Татьяна Устинова. Она первая из ученых рассказала о гейзерах на Камчатке. Самый первый гейзер, который она увидела, так и называют до сих пор — «Первенец». Есть гейзеры «Хрустальный», «Малахитовый грот», «Жемчужный», «Сахарный», «Седло», «Тройной», «Грозный», «Коварный»... Слово «гейзер» — исландское. В Исландии тоже много гейзеров и горячих источников. Их теплом целиком отапливаются дома столицы Исландии Рейкьявика и окружающих городов и поселков.
Почему каждый гейзер выбрасывает воду строго через определенные промежутки времени, ученые пока не установили.
И вот настал последний день. Завтра мы с папой улетаем в Москву. Майка пришла ко мне утром, и мы обегали все наши любимые места. И на баркас забрались, где смотрели закаты. И на чердак к ней слазили — теперь там пыль и паутина. И за наш дом сходили, где шеломайник и медвежий корень выросли в настоящий травяной лес. И на лебедей посмотрели, которые прилетели на лиман зимовать.
Потом Майка забрала Зосю и пошла домой. А мы начали укладываться.
Вечером я побежал узнать, как там Зося на новом месте. Смотрю, па крыльце сидит Майка, гладит Зосю и плачет. Сколько я Майку знаю — целое лето! — а не видел, чтобы она плакала!
— Что, — говорю, — случилось?
А она вздохнула, будто икает, и шепчет:
— Папа не разрешает, чтобы Зося у нас жила.
— Как же так? — говорю. — Разве она мешает?
— Ты моего папу не знаешь, — отвечает Майка. — У него двенадцать собак, ездовые. Он на них зимой будет меня в школу возить. Говорит, загрызут они твою Зосю. И вообще, говорит, зачем мне три женщины в доме? И от двоих покоя нет.
— А мама? — спрашиваю. — Она же главнее папы, пусть заступится.
— Это у тебя, может, мама главнее, — Майка опять носом захлюпала, — а у меня мама молчит. Потому что папа очень вспыльчивый.
Я сел рядом с Майкой и тоже стал гладить Зосю. Вот беда-то какая!
— Давай, — говорю, — я попрошу твоего папу! Кто ему дороже — дочка или собаки?
— Нет, — говорит, — не проси. Не любит он кошек. Говорит, это паньски вытребеньки.
— Какие такие вытребеньки? — не понял я.
— Это по-польски, — отвечает Майка. — Мой дедушка был поляк. У них, у поляков, женщину называют пани. Ну, как у французов — мадам. А у итальянцев — синьора. Паньски вытребеньки — вроде как дамские выкрутасы. Или, может, барские штучки.
— Да-а, — говорю, — дела! Бедная Зося...
Вдруг на нас упала длинная тень и подошел Иван Федосеевич:
— Братцы-кролики, что у вас за беда?
Мы стали ему рассказывать про собак, про Зосю и про паньски вытребеньки.
— Может, — говорю, — вы попросите, чтобы Зосю оставили? А то Майка очень плачет.
Иван Федосеевич почесал в затылке.
— Маечкиного папу, — говорит, — я хорошо знаю. Принципиальный человек. Его не переубедишь... Посидите-ка тут, я сейчас!
И куда-то быстро пошел: хруп, хруп...
Мы стали ждать. Молчим и Зосю гладим.
Ходил он недолго и пришел веселый.
— Пошли, — говорит, — к тете Шуре, у которой вы молоко берете.
И мы пошли: Иван Федосеевич, Майка с Зосей на шее и я.
Заходим в дом, а тетя Шура сидит на скамейке у стола, вся круглая, румяная, как колобок.
Увидела нас и запричитала:
— Батюшки вы мои, какую красавицу принесли! Ну, иди, иди к маме.
А Зося сразу к ней на колени прыгнула и полезла к лицу, нюхаться. Тетя Шура ее поцеловала, где уши, и опять запричитала:
— Ишь, ласковая, мурлыка... Звать-то как?
Мы с Майкой как закричим хором:
— Зося!
Зося даже испугалась и на нас оглядывается.
Тетя Шура стала Зосю гладить, успокаивать, а потом говорит:
— У меня Муруня будет. Не люблю мудреные имена. — Почесала Зосе, где начинаются усы, и сказала: — Ну, Муруня, живи. Мышей ловить будешь.
Я расстроился из-за мышей, а Майка обрадовалась за Зосю и спрашивает:
— Можно, я буду к вам приходить с ней играть?
— Отчего же нет, — отвечает тетя Шура. — Гостям мы всегда рады. Парным молочком угощу, вареньицем. Варенье-то из жимолости небось не ели? Самая вкусная ягода!
Так мы Зосю пристроили. Ну и пускай она теперь Муруня и ей придется ловить мышей. Зато ей будет у тети Шуры хорошо.
И вот настал день отъезда. На этот раз мы летели до Петропавловска-Камчатского маленьким самолетом. А оттуда большим самолетом полетим в Москву.
Дом наш закрыли на замок. Иван Федосеевич обещал следить, чтобы все было в порядке.
— Уговаривайте, — говорит, — вашу маму — и будущим летом опять сюда. Года па три. А мы вам сделаем ремонт, дров заготовим.
— А можно вас спросить? — сказал я.
— Даже нужно, — говорит Иван Федосеевич и улыбается глазами.
И я спросил, где у него жена. Может, ее тоже надо уговорить, чтобы она к нему приехала?
