которой мы собрали довольно много образчиков. Все это
перепутанное виноградом, с огромными, очень глубоко разрезанными пяти-
лопастными листьями и многими вьющимися растениями. Так и
пышет здесь теплом даже в девятом часу вечера. Среди густой
травы и папоротников поднимаются дикие сливы, яблони,
вишневые, жасминные и персиковые деревья. Овощи достигают
громадных размеров».
Богатство растительности было поразительное. «Словно кто
нарочно вел воды — десятками рукавов среди красивых садов»,
заканчивает Кропоткин описание этого уголка.
Когда вышли в дальнейшее плавание, река снова разбилась на
множество протоков. Фарватер путался в нескончаемом ряду
островов, отмелей, усыпанных галькой, среди которых река
шириной в полтора километра и глубиной около двух метров кипит
кругами и образует воронки.
Пароход с баржей не двигался на малом ходе: баржа
снималась с мели силой встречного течения. Пароход не слушался руля.
Дальше итти с баржей оказалось невозможным, и капитан
распорядился бросить якорь.
* * *
Вскоре от берега отчалила джонка и привезла на пароход
визитную карточку губернатора Бухтай-Хотоня.
. Опять начались настойчивые уговоры не ехать дальше.
Переводчик уверял, что губернатора нет дома, что до Гирина осталось
еще двести километров, что течение будет очень сильное и лучше
им бросить пароход и отправиться на лошадях до Бухтай-Хотоня,
где ждать разрешения на поездку. Но все эти заявления уже не
производили никакого впечатления: Кропоткин и его спутники
хорошо знали им цену. При проверке оказалось, что губернатор дома,
а до Гирина расстояние втрое меньше. В Бухтай-Хотоне сидел
совсем маленький амбань (губернатор), разрешение которого не
могло иметь никакого значения. Но самое главное — плохого
фарватера оставалось только несколько десятков километров. Без
долгих размышлений двинулись дальше. «Уссури» оставил баржу у
ближайшей деревушки, взял топливо и пошел к Гирину.
Шли по извилистому фарватеру. Река сузилась до четырехсот-
пятисот метров, сжатая горами, и везде была глубока. Часто
попадались деревни, а еще выше шла вереница хуторов и деревень,
за которыми были разбросаны пашни.
Стоял август. Пшеница начинала желтеть, наливались
кукуруза и просо. По лугам бродили лошади, мулы, очень крупные
ослы и прекрасный рогатый скот. По реке взад и вперед двигались
джонки.
«Мы вступаем в область гор, сперва несколько песчаных, —
пишет Кропоткин, — потом каменистых, представляющих наверху
острозубчатые очертания, местами выветривающихся и
обсыпающихся горных пород. Эти беспорядочно нагроможденные горы то
имеют вид отдельных небольших поднятий на высокой плоской
возвышенности, то образуют ряды коротких цепей —одним словом,
представляют нагроможденные горы высокой альпийской горной
страны. В рядах, ближайших к речке, только северные склоны гор
заросли лесом, зато дальнейшие ряды зеленеют темной густой
зеленью чернолесья. Южные же склоны прибрежных гор все
пестреют под пашнями. Трудолюбивый китаец в своем малоземельном
отечестве забрался даже на крутые скалы, не довольствуясь той
полосой в 5—7, иногда в 20 верст, которая осталась ему между
горами и рекой. Тут один за другим лепятся хуторки, как будто
оспаривая друг у друга право стоять поближе к водам прекрасной
реки. Больших деревень мало, но они начинают являться чаще (по
левому берегу с приближением к Гирину). Но эти хуторки,
зеленеющие там и сям по берегам реки, забирающиеся иногда на
склоны гор, где над всем царит высоко забравшаяся кумирня, все это
только украшает и без того красивый ландшафт. Что ни шаг, то
новый оживленный горный ландшафт, просящийся на бумагу, ио
пароход слишком скоро продвигается, и нет возможности
набросать хотя бы легкий эскиз».
Близ Гирина навстречу «Уссури» вышла флотилия из
четырнадцати джонок. На мачтах от верхушки до самой палубы
свешивались огромные лоскуты желтой и красной дабы (материи). Гребцы
джонок шумно и радостно приветствовали путешественников. Это
были китайские сплавщики джонок, знакомые русским по Айгуню.
Их приветливость была так не похожа на суровую встречу,
приготовленную властями Гирина.
В ГИРИНЕ
9 августа к вечеру показался на горизонте Гирин. Всех
охватило нетерпение поскорее попасть в город — конечный пункт
маршрута. Гирин расположен на крутом берегу, среди отрогов
хребта Чанбо-Шань, синеющего вдали высокими зубчатыми
вершинами.
Вид этого города издали вызвал всеобщее восхищение. Гирии
раскинулся амфитеатром вдоль реки на протяжении трех
километров. Несметное количество домишек, построенных на столбах,
подступало к самому берегу, дальше по склону гладкого
высокого берега торчали башни и пагоды оригинальной
архитектуры, со множеством завитушек и загнутыми кверху углами
крыш.
Население города высыпало на берег встречать «огненную
лодку». Люди сплошной стеной стояли на берегу и на спусках к
реке. Над самой водой, на террасе, сооруженной на столбах и
убранной цветами, расположилась купеческая аристократия Гирина. Чи-
новники бесцеремонно толкались, пробираясь в колышущемся
море голов. Полицейские хлестали направо и налево палочками и
кнутами по головам, расчищая себе дорогу. Толпа шумела, и на
палубу «Уссури» доносился гул, напоминающий разворошенный
пчельник.
Первая встреча с населением была явно дружественной и
приятной. Но оказалось, что власти были так напуганы появлением
незваных путешественников, что распорядились под разными
предлогами не пускать участников экспедиции в город. Причиной
этого, как впоследствии выяснилось, был слух о спрятанных в барже
винтовках. Когда Кропоткин и его спутники хотели сойти с
парохода и осмотреть город, им удалось увидеть только переулки возле
самого берега, похожие скорее на грязные узенькие проходы
между двумя рядами лавчонок. Дальше их, по распоряжению властей,
не пустили. Принять экспедицию у себя власти не захотели и
осмотреть город не разрешили.
Еще более странно встретило экспедицию купечество. Когда
пароход бросил якорь, то все купцы Гирина со всеми их служащими
оказались на берегу, вооруженные огромными изогнутыми
ржавыми китайскими мечами. Они получили их из старого арсенала.
Было такое впечатление, словно они собирались давать бой
какой-нибудь шайке, прибывшей на пароходе с целью ограбить их
лавки.
Пока участники экспедиции оставались на пароходе, в
китайских лавках торговали, но как только Кропоткин и его спутники
высаживались на берег, все лавки сразу закрывались: купцам
было запрещено продавать им что-либо. Нельзя было купить
никакого продовольствия. Через двое суток положение стало трудным, и
если бы власти не присылали на пароход кое-какую провизию в
виде подарков, отказавшись брать за них деньги, экспедиции
пришлось бы голодать.
Ежедневно с утра являлись два переводчика, и участникам
экспедиции приходилось разговаривать только с ними. Всему
остальному населению общение с русскими было строго
воспрещено.
Если бы целью экспедиции было установление дружеских
отношений с Маньчжурией, то дело можно было бы считать
провалившимся.
После такого приема экспедиции ничего больше не оставалось,
как сняться с якоря в обратный путь.
Приближалась осень. Погода изменилась, начинались даже
заморозки. Вода спадала. Нужно было торопиться, иначе был риск
зазимовать на Сунгари. Китайские власти боялись этой зимовки
больше, чем капитан парохода «Уссури», и они тут же снабдили
экспедицию всем необходимым для обратного пути.
После двух дней пребывания в Гирине, ничего не добившись от
местных властей, пароход «Уссури» )1 августа снялся с якоря в
обратное плавание.
«Мы можем сказать только, — писал Кропоткин, — что
население в Гирине живет очень тесно и что в нем очень оживлена
торговая деятельность. Расспросы переводчиков о количестве
населения ни к чему не привели, так как китайцы старались скрыть
истину. Поэтому пока мы готовы принять цифру Кимай-Кима —
