— Эх, наш бы клей рассосался,— вздохнул я.— А ты слыхал про бетон без цемента?
— Без цемента не бывает,— не согласился Левка.— Цемент обязательно смешивают со щебнем или песком, и разводят водой — вот и получается бетон.
— И вовсе не обязательно. Можно и без цемента,— торжествующе объявил я и показал книгу.— Тут написано, что есть такие синтетические смолы, намешаешь в них песка или щебня, и получится пластобетон. Он еще надежнее и служит дольше. Пластобетоном плотины покрывают, дороги. Тогда им ни сырость, ни морозы — ничего не страшно: вечные!
— А знаешь, как корабль можно построить? — спрашивает Левка.— Не большой, а, скажем, яхту? Очень просто! Сделал из фанеры модель — форму, взял эпоксидную смолу, стеклянную ткань — и клей ее на форму, как обои на стену. Обклеил фанеру тканью, на нее еще слой, еще. Пять слоев, когда засохнут, такую прочность дают, хоть вдесятером пляши — не сломаешь. Между прочим, так кое-где делают кузовы легковых автомобилей. И не ржавеют, и красить не надо.
— Неплохо,— говорю.— Но ты подумай, какая прочность у клея! Резец на токарном станке режет твердейшую сталь. Режет с помощью маленькой керамической пластинки (она тут получше металла работает). А пластинка эта приклеена. Надо же! — сталь режет, а все равно не отлетает. Или вот алмазные круги. Эти вообще все что хочешь мигом в пыль сотрут. А алмазный порошок к этим кругам тоже приклеен.
— А шубу на клею хочешь? — спрашивает Левка.
— Нет,— говорю.— У меня уже и так штаны на нем.
— Ну и зря. Между прочим, меховой воротник на твоей куртке — клееный. Чтобы сделать искусственный мех, обязательно клей нужен. Ведь каждый волосок, он не сам по себе на материи держится, а потому что приклеен.
Не знаю, сколько бы мы так сидели, но в соседней квартире зазвенел будильник. И тут меня осенило: телефон! Ведь Левка наверняка знает, где работает его сосед.
Потянув за шнур, мы свалили аппарат, потом через «справочную» узнали нужный номер и...
Я не буду рассказывать о том, как мы объясняли сотрудникам химического института свое бедственное положение. Сначала нас не понимали, потом в трубке что-то долго пищало, выло и ухало. Только минут через пять, когда на другом конце провода все отхохотались, позвали Левкиного соседа. Сосед примчался на такси с бутылью какого-то растворителя и стал поливать им Левку, меня и пол. А пока мы отклеивались, рассказывал всякие истории про современные клеи и про их огромное будущее.
Но будущее клея мне в голову уже не лезло: я думал про свое собственное.
Через несколько минут мы поднялись и принялись растирать онемевшие ноги. Штаны были безнадежно испорчены. Одно хорошо — рыцаря сосед склеил. Сказал, что если мы будем бить еще раз, то разобьется он уже в других местах, а склейки останутся. Но проверяет это пусть кто-нибудь другой. С меня хватит.
Нет, что ни говорите, а химия — это великая сила.
КАК ИГРУШКИ ПОШЛИ УЧИТЬСЯ
В небе шла генеральная весенняя уборка. Майское солнце, засучив рукава, слило за горизонт облачную пену, подсинило небо, до краев наполнило дворы теплой тишиной и принялось размешивать золотую краску для луж и окон. От этого во все стороны полетели такие ослепительные брызги, что Владик зажмурился и чихнул. Ворона, присевшая было на телевизионную антенну погреться, крякнула от неожиданности и свалилась.
— Спасибо,— пробормотал ей вслед Владик.
— Кому спасибо?
— Вороне. Она же мне сказала «будь здоров».
Мы лежали на надувных матрацах в «личном кабинете» Владика и, раздевшись по пояс, загорали. «Личный кабинет» находился довольно высоко — на крыше, точнее, даже над крышей, на огороженной кирпичной площадке. Когда-то, во время войны, тут стоял счетверенный зенитный пулемет, полосовавший в часы налетов черное небо струями разноцветного огня. Как мы, ребятишки, мечтали подняться на эту площадку, но вход тогда был категорически воспрещен.
Я дотянулся до пиджака и достал темные очки.
— Послушай, я давно хотел спросить... С чего у тебя это началось, когда?
— Что началось? — не понял Владик.
— Ну, все это... Твои необыкновенные истории с чудесами. Ведь не тогда же, когда ты лепил куличики из песка и таскал грузовик на веревочке.
— Может, кое-что было и тогда,— Владик наморщил лоб и почесал переносицу.— Не помню... Какие-то обрывки мелькают: здоровался с козами, коровами, собаками, а они мне всегда отвечали; со своими пальцами разговаривал, когда спать ложился, у каждого пальца было свое имя: этот вот — Каля-Маля, а этот, четвертый, Леночка... Нет, это все не то.
— Хорошо, а потом, позже?
— Позже? Гм... Дайте подумать. Когда я собирался в школу, после лета, кажется, в третий класс, то стал прощаться с игрушками. Да, наверно, с этого все и началось. Я тогда решил поиграть с ними в последний раз: почему-то мне казалось, что завтра я сразу стану совсем большим — как-никак третьеклассник. А третьеклассникам играть во всякую ерунду не годится. И вдруг я почувствовал, что эта последняя игра стала не «как будто»...
— Нет, не могу я так рассказывать — ничего не получается.— Владик стиснул ладони под подбородком и виновато улыбнулся.— Можно, я начну с «жили-были»?
— С «жили-были»? Погоди, я достану блокнот и ручку. Значит, «жили-были»... Кто?
— Подождите писать, понимаете, я ж тогда был маленький, с тех пор одно забылось, другое присочинилось. Когда я теперь что-нибудь вспоминаю, у меня всегда почему-то немножко присочиняется. Я не нарочно — просто я так все ясно вижу, как будто на самом деле... Потом, когда еще раз вспомнишь, опять выходит по-новому. А стоит рассказать вслух, тогда и вовсе... Как бы вам объяснить... вот я вырос, и все во мне выросло, ну и эта история, конечно, тоже. Она уже совсем не такая.
— Значит, ты ее уже рассказывал?
— А как же! И во дворе, и в школе. Мелкоте. Они слушать умеют. Вообще-то у меня все приятели — помладше. Но все равно говорить им все «я» да «я» — неохота. Вот я и начинал с «жили-были» или там «в некотором царстве, в некотором государстве». Вроде как сказка.
— Прекрасно! Я уже записал: «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был обыкновенный мальчик по имени Владик, по прозванию...»
— Никакого царства, никакого прозвания! И вообще, это еще не сказка. Просто жил-был Владик, и пришло ему' время собираться в школу. Все так и было на самом деле. А чудеса впереди.
...Владик рассказывал, а я писал. Впрочем, это было не так уж просто и гладко. Мы то и дело спорили. Я говорил: «Это уж слишком! Это надо изменить», а Владик настаивал на своем и соглашался, лишь когда дело касалось технических подробностей.
Наконец я заметил, что блокнот на моих коленях трясется, вместо букв получаются каракули, а Владик почему-то стал ежиться и заикаться. Оказалось, на солнце наехало здоровенное облако и сразу же прилетел противный зябкий ветерок. «Кабинет» Владика стал неуютным, да и времени на часах набежало многовато. Впрочем, главное было уже сделано. Не хватало только названия.
— А что если так,— предложил Владик, когда мы уже стояли на лестнице.
— Почему бы и нет? По-моему, вполне подходит,— сказал я и записал: «Как игрушки пошли учиться».
Жил-поживал Владик, и пришло ему время опять собираться в школу, в третий класс. К вечеру достал он из твердого пахучего портфеля гладкие тетрадки, новенькие учебники, ручку, ластик, карандаши, осмотрел свое хозяйство, проверил, не забыл ли чего, и засунул все обратно. Больше делать было нечего. Владик подошел к окну, послушал, как свистит и бегает по крышам темный осенний ветер, потом посмотрел на игрушечные часы-ходики, на которых кошка с каждым движением маятника косила хитрыми глазами то на дверь, то на окно, и, поскольку времени между ужином и подушкой было еще достаточно, полез под кровать, выволок ящик с игрушками и опрокинул его. На полу очутился толстый, синеглазый пластмассовый Ванька-встанька — неваляшка со звоном внутри, деревянный бычок, который умел самостоятельно ходить по дощечке, если ее наклонить,— тот самый бычок, о котором детская песенка сложена: «Идет бычок качается, вздыхает на ходу, вот-вот доска кончается, сейчас я упаду»; оловянный солдатик (не тот — стойкий, из сказки Андерсена, но тоже очень стойкий). Еще в пестрой куче оказался водяной пистолет, брызгаться из которого разрешалось только летом и на улице; деревянные кузнецы, звонко тюкавшие молоточками по деревянной же наковальне, если их дергать за ниточки туда-сюда; юла (она же волчок), пузатое прожигательное (оно же увеличительное) стеклышко и еще много всякой всячины: мячик, бумажная звездочка-вертушка, которая, если побежать, вертелась на палочке как сумасшедшая, заводной грузовичок без колес и пружины; я забыл сказать еще о воздушном шарике. Впрочем, он находился вовсе не в ящике, а висел себе под потолком, поскольку только утром был куплен бабушкой.
