Первым, кто в языкознании догадался разделить звук и фонему, был великий ученый Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929). Я не случайно не сказал «русский ученый»: по происхождению он был поляк (и на самом деле его звали Ян Игнаций Нецислав), по имени и отчеству — русский (потому что бо́льшую часть жизни прожил в России), а по фамилии — француз. Его предком был герцог Болдуин или Бодуэн — участник одного из крестовых походов; другими предками были не менее знатные графы де Куртенэ. Отсюда и фамилия.
Сто лет назад Бодуэн де Куртенэ впервые понял, что звук и фонема — не одно и то же. А само слово «фонема» придумал его ученик, Николай Вячеславович Крушевский, — помните рассказ о «Мемуаре» Фердинанда де Соссюра?
Бодуэн прожил длинную (он умер 84-х лет от роду!) и непростую жизнь. В 30 лет он блестяще защитил диссертацию и имел уже мировую известность. Но в царской России поляку было не так-то просто получить место профессора — и Бодуэн провел десять лет в Казанском университете, в сущности — в глубокой провинции, почти «медвежьем углу». Затем он преподавал в Дерптском университете (теперь этот город называется Тарту), затем — в Краковском (тогда город Краков находился в Австро-Венгрии)… И всюду он приходился «не ко двору» своим независимым характером, несгибаемой принципиальностью и исступленным стремлением к справедливости. Таким людям, особенно когда они талантливы или даже гениальны, как Бодуэн, всегда живется трудно.
В первые годы нового, XX века Бодуэн де Куртенэ приехал в Петербург и надолго поселился там. Революционером он не был, но терпеть не мог реакционеров, черносотенцев: известен случай, когда он отказался присутствовать на ученом совете университета, потому что за тем же столом сидел один академик, написавший и напечатавший погромную антисемитскую листовку. «Или он, или я», — заявил Бодуэн. А в самые темные годы реакции, накануне первой мировой войны, он опубликовал небольшую брошюру, в которой требовал автономии (то есть частичной самостоятельности) для «малых», нерусских народов Российской империи. За эту брошюру его изгнали из университета и посадили на несколько месяцев в тюрьму. А в 1918 году, когда Польша стала самостоятельным государством, Бодуэн вернулся в Варшаву и до самой смерти жил там. Умер он в 1929 году.
А вот человека, который ввел в науку понятие отличительного (дифференциального) признака фонемы, я знал лично. Его звали Роман Осипович Якобсон (1896–1982). Тот самый «Ромка Якобсон», о котором Владимир Маяковский ночи напролет разговаривал с советским дипкурьером Нетте, — помните стихотворение «Теодору Нетте — пароходу и человеку»? Якобсон родился в России. Долго работал в советском посольстве в Чехословакии, а потом случилось так, что не смог вернуться на родину и до конца жизни скитался по разным странам. Умер он в США в начале 1980-х годов едва ли не самым знаменитым лингвистом мира. Но до самого конца продолжал любить родную страну, старался сделать побольше хорошего для советской науки, часто приезжал в Москву. На могиле его написано: «Русский филолог». Это был человек большой душевной красоты и поистине невероятной образованности. Мало есть таких проблем языкознания, к решению которых он бы не приложил руку.
Знаю я и человека, который ввел в лингвистику понятие звуковой нормы. Его зовут Эухенио Косериу, и живет он в ФРГ, заслуженно считаясь одним из самых крупных лингвистов Европы.
Звуки в упаковке, или что такое ударение
До сих пор мы рассматривали звуки, можно сказать, поштучно. Брали в руки, поворачивали во все стороны, сравнивали с другими…
Но в языке они никогда не выступают поодиночке. Конечно, в любом языке есть слова из одного звука. Вы уже должны сами сообразить, что этот единственный звук — обязательно гласный! А как же русский предлог в? — спросите вы. Но разве предлог — это слово? Учебник так утверждает? В следующей главе мы попытаемся показать, что он прав только отчасти.
Возьмем любой звук — скажем, и. В русском языке это союз. В латинском, языке древних римлян, — глагол в повелительном наклонении i! — «Иди!» Во вьетнамском — прилагательное: «неподвижный». В африканском языке эве — местоимение «его» («он ищет его»).
Однако такие слова составляют в любом языке меньшинство. Обычно звуки надо упаковывать вместе, чтобы получилось слово.
Зачем же их «упаковывать»? — спросите вы. Поставить рядом, вот и все! Мы ведь уже знаем, что в разных языках звуки соединяются по-разному. Соединим их по правилам русского, армянского, вьетнамского языков — и дело с концом!
…Мой отец в юности, как говорят, «на спор» сочинил стихотворение: в нем каждые две строчки на слух совпадают. (Больше он, по его утверждению, стихов никогда не писал.) Вот его начало:
Вечереет.
Вечер реет.
Из окошка
Иза, кошка,
На колена!
— На-ка, Лена…
Совпадают? И да, и нет. Потому что в первой строчке одно ударение, а во второй — два: вечер реет.
В третьей опять одно (предлог из — безударный). В четвертой снова два: Иза, кошка.
Я сказал: ударение. А что это такое?
Мы с вами говорим пока о русском языке. И ответ на мой вопрос должен быть такой? Когда один слог (или, если хотите, один гласный звук) произносится сильнее других, это называется ударением. Добавим к этому еще одно уточнение: в любом русском слове есть такой (ударный) слог.
И русское ударение (точнее: такое ударение, как в русском языке!) так и называется — силовое.
Но разве может быть какое-нибудь еще?
А почему бы и нет? Ведь нам важно упаковать звуки в одно целое слово. Чтобы можно было различить вечереет и вечер реет. А как это сделать — не важно: ведь б и п, как мы с вами видели, тоже можно различать по-разному — можно по звонкости, можно по силе…
Давайте снова попутешествуем по карте языков мира и посмотрим, нет ли такого языка, где ударение — не силовое, а какое-нибудь еще? Таких языков, оказывается, очень много. Например, японский. В нем ударение — музыкальное. Ударный слог отличается от безударного не по силе, как в русском, а по высоте тона.
Что это такое — высота тона? Певец исполняет популярную песню. Мелодия песни — это отдельные ноты, соединенные вместе. У каждой ноты своя высота тона — этим «до» и отличается от «ре», и «ре» — от «ми». И совершенно не важно — поет песню бас или тоненький тенор, рычит этот бас так, что дребезжат стекла, или напевает песню вполголоса — нота остается той же нотой, у нее одна и та же высота. Иначе мелодия зазвучит фальшиво.
У японского слова тоже своя мелодия, и ее можно изобразить нотными знаками. А еще нагляднее можно показать ее на рисунке. Я взял три слова: ау — «встречать», ака — «красный» и кикаи — «машина».
Ученого, который первым открыл, что у каждого японского слова есть мелодия, звали Евгений Дмитриевич Поливанов (1891–1938). Он был учеником Бодуэна де Куртенэ. Поливанов знал несколько десятков языков — более того, свободно говорил на них! Его биография настолько увлекательна, что хочется написать о ней приключенческий роман… Сразу после Октябрьской революции он расшифровал и опубликовал в «Правде» и «Известиях» тайные договоры царского правительства. Затем заведовал всеми странами Востока в Наркомате иностранных дел. Затем вел партийную работу среди китайцев, живущих в Петрограде, был редактором первой китайской коммунистической газеты, организатором китайских добровольцев, сражавшихся на полях гражданской войны. В 1920 году он уехал в Ташкент. Через 6 лет вернулся в Москву и возглавил лингвистическую науку страны. Прошло 3 года — и тут-то стало ясно, что среди качеств, унаследованных Поливановым от его учителя Бодуэна, на первом месте была принципиальность. Дело в том, что к концу 20-х годов стало распространяться так называемое «новое учение о языке» академика Николая Яковлевича Марра, который попытался ввести марксистские положения в языкознание, но сделал это прямолинейно, вульгарно, без глубокого понимания сущности марксизма. К сожалению, «учение» Марра официально было объявлено единственно подлинной марксистской наукой о языке. Многие лингвисты, конечно, понимали, что это не так, но не рисковали в 30-е годы открыто выступать против. И только Поливанов ринулся в бой и публично сказал все, что думал, об учении Марра. За это он поплатился. Его сняли с работы, запретили издавать его книги, сам он вынужден был уехать в Среднюю Азию, где в 1937 году был арестован и погиб. Первое издание его избранных работ вышло только в 1968 году, через 30 лет после его гибели. В эти годы ученый был посмертно реабилитирован.
