Папа и Альва побежали к реке. Мадикен видит в окно, как они бегут. Потом они скрылись за стеной камыша, который растёт на берегу между мостками Юнибаккена и Люгнета.
Когда же они опять показались, Мадикен увидела, что они несут на руках Аббе. И тут слёзы наконец хлынули у неё из глаз, так жалко ей стало Аббе. А тётя Нильсон заголосила, как будто её режут. Но папа крикнул ещё громче:
– Он жив!
– Нет! Не может быть! – закричала тётя Нильсон и выбежала из дома так быстро, как только её несли ноги.
Мадикен должна была сама убедиться, что Аббе жив. Мама хотела остановить Мадикен, но не смогла её удержать.
Он был едва жив, почти незаметно было никаких признаков жизни. Лежал с закрытыми глазами и не просыпался, хотя его уже внесли на кухню Люгнета. Он не проснулся и когда с него стаскивали одежду. Лицо у него было белое и холодное как лёд. Он много часов пролежал на мостках, хотя, к счастью, и не упал в воду, как думала тётя Нильсон.
– По-видимому, он так обессилел, что сам не мог дотащиться до дома, – сказал папа и сурово посмотрел на дядю Нильсона.
Дядя Нильсон стоит перед ним совсем убитый, глаза у него красные, и слёзы текут при виде сына-летуна, который спас ему жизнь и которого он бросил без помощи ночью, в темноте, на холодных речных мостках.
– И долго вы отсыпались? – спрашивает папа.
– Долго! – отвечает дядя Нильсон и в отчаянии утыкается лицом в папино плечо. – Сажайте меня в сумасшедший дом или в тюрьму на хлеб и воду, там мне самое место!
– Сдаётся мне, что ты прав, – сказала тут тётя Нильсон, которая обыкновенно не говорит ему дурного слова.
Папа заторопился:
– Я пошёл домой звонить доктору Берглунду. А вы пока укутайте мальчика потеплее, иначе он умрёт!
Наконец Альве удалось снять с Аббе мокрую одежду. Вдвоём с тётей Нильсон они отнесли его в спальню и уложили на широкую кровать. Следом поплёлся дядя Нильсон, восклицая:
– Аббе, сын мой! Ты меня слышишь?
– Помолчите! – говорит Альва. – Давайте-ка оба раздевайтесь да ложитесь рядом с ним. Так он скорее согреется.
Только Альва могла так находчиво придумать, что надо делать. Тётя и дядя Нильсоны послушно выполнили её распоряжение.
Альва и Мадикен ушли на кухню ждать доктора. Альва налила несколько бутылок горячей воды и завернула их в полотенце.
– Бедный Аббе! Мы положим ему бутылки к ногам, а то небось у Нильсона у самого ноги холодные, – говорит Альва.
Они с Мадикен опять идут в спальню. Аббе, словно ребёночек, лежит на кровати между мамой и папой. Они легли потеснее, чтобы он поскорее согрелся. Альва укрыла их всеми одеялами, какие нашлись в доме. Получилась гора, из-под которой виднеется только нос Аббе.
– Аббе, сын мой! – говорит дядя Нильсон. – Забирай себе всё тепло, которое есть в моих жилах! Только проснись, пожалуйста, и прости меня, несчастного подлеца!
А спустя немного дядя Нильсон пожаловался:
– Но до чего же он всё-таки холодный, чёрт побери! Так, пожалуй, мы все трое простудимся.
Но тут Аббе издаёт глубокий вздох и открывает глаза.
– Чего это вы оба сюда улеглись? Теснотища какая! – сказал Аббе и опять заснул.
На следующий день у него началось воспаление лёгких. Мадикен узнала об этом от Лисабет, когда вернулась из школы.
– Это самая опасная болезнь, – уверила её Лисабет. – От неё в два счёта умирают, так сказала Линус Ида.
– Замолчи! – прикрикнула на неё Мадикен. – Не болтай глупостей, дурочка! Помалкивай лучше, понятно?
Мадикен побежала в Люгнет, она хочет сама узнать, насколько плохи дела.
– Увы, его уже не надо согревать, он весь пылает, – говорит тётя Нильсон. – Бедный мальчик! У него такой жар, что прямо кровь закипает.
– А это опасно? – спрашивает Мадикен.
Тётя Нильсон посмотрела на неё усталым и грустным взглядом.
– Это мы узнаем только на десятый день. Дядя Берглунд сказал, что тогда наступит кризис.
Мадикен не знает, что такое кризис. Но тётя Нильсон ей объяснила, что при кризисе наступает решительный поворот в болезни и либо дело идёт на поправку, либо…
Тут тётя Нильсон умолкла, не докончив, слово «смерть» она не может произнести.
Каждый день после школы Мадикен заходит в Люгнет, чтобы узнать, не стало ли лучше бедному Аббе. Лучше ему не становится. В спальню к больному её не пускают. Дядя Берглунд никому не разрешил, кроме тёти Нильсон, туда входить. Аббе так сильно болен и так ослаб, что его не решились перевозить в больницу.
Дядя Нильсон перестал разговаривать, словно дал зарок. Он не произносит ни слова и не ходит больше в «Забегайку». Он только лежит всё время на диване с несчастным видом и смотрит такими жалкими глазами, какие бывают у Сассо, когда тот грустит. Мадикен чувствует, что ей жалко смотреть на дядю Нильсона.
Дяде Нильсону плохо, но и самой Мадикен не легче. Все эти дни у неё непрерывно щемит и ноет в груди. В школе эта боль иногда забывается, а дома она всё время тут как тут. Хуже всего бывает по вечерам, когда Мадикен ложится спать. Тогда её одолевают страшные мысли.
Что будет, если Аббе умрёт? Неужели у неё всю жизнь будет вот так болеть внутри? И как она это выдержит? Иногда Мадикен вспоминает слова Аббе: «Только бы мне успеть!» Она не может заснуть и всё думает: а вдруг Аббе не успеет даже на Северный полюс слетать и вообще совсем-совсем ничего не успеет? Придётся Транссибирской железной дороге искать другого машиниста, а бриг «Минерва» никогда не пустится в кругосветное плавание назло всем бурям и ураганам.
Уткнувшись в подушку, Мадикен плачет.
Дни идут, и Мадикен помнит, что приближается кризис.
– И когда же он наконец наступит, этот дурацкий кризис! – говорит Лисабет. Скучно жить, когда Мадикен ходит такая унылая.
– Уже скоро, – говорит Мадикен.
На девятый день она получила утром письмо.
Юной барышне из Юнибаккена
Маргарите Энгстрём.
Юнибаккен
Местное –
написано на конверте. Это от дяди Нильсона, у него очень красивый почерк. Вот что он написал:
Мадикен! Я – язычник, и всегда был язычником, так что нет у меня Бога и мне некому помолиться. Но у тебя, может быть, Он есть, тогда ты помолись за Аббе. Его бестолковая мать молится целыми днями напролёт, да что-то в её молитвах мало толку. И вот я подумал, что Он, наверное, скорее прислушается к тебе, потому что ты – невинное дитя. Ты много-то не молись. Только спроси у Него, подумал ли Он, что будет с Эмилем Нильсоном из Люгнета, ежели Он заберёт к себе Аббе. Спроси Его, что станет со всей семьёй, если не будет Аббе! Ты уж не откладывай, время не терпит!
Заранее благодарный
твой Э. П. Нильсон.P. S. Я решил повеситься, если Аббе умрёт. Наверное, Ему лучше об этом не говорить. А впрочем, скажи и это!
И Мадикен забралась в гардероб, которому до сих пор Лисабет поверяла разные гадкие слова, и там стала молиться за Аббе. Ах, как же она за него молилась! А заодно и за дядю Нильсона тоже, чтобы ему не пришлось вешаться, и за тётю Нильсон, которая так много плакала. Она упомянула в молитве и о Транссибирской железной дороге, и о бриге «Минерва», чтобы Бог понял, что Аббе должен остаться жить и вырасти большим. Надо же ему успеть сделать что-то кроме крендельков!
– И ради меня самой тоже прошу тебя, Боженька! – закончила Мадикен свою молитву.
Затем она отправилась в школу. Вернувшись оттуда, она в раздумье постояла у калитки Нильсонов, но не решилась зайти. Сейчас у Аббе как раз этот кризис – он должен был наступить сегодня.
И на следующее утро, когда она вышла из дома, чтобы идти в школу, её через забор окликнул дядя Нильсон. Глаза у него уже не такие, как у Сассо. Наоборот, он сияет от радости.
– Мне незачем вешаться, Мадикен! Успеешь ты забежать на минутку к Аббе?
Мадикен знает, что если заглянет, то опоздает в школу. Ничего! В первый раз как-нибудь обойдётся! «Опоздаю – и ладно!» – подумала Мадикен. Надо всё-таки проведать Аббе.
Он сидит на кровати, со всех сторон обложенный подушками, и ест простоквашу и бутерброд с сыром. До чего же он бледный! И всё-таки это он, прежний Аббе, такой, каким был раньше. Он полетит на Северный полюс и совершит кругосветное плавание на «Минерве».
При виде Мадикен он расплылся в улыбке:
– Ну как ты там? Живём помаленьку?
– Спасибо, у меня всё хорошо! – сказала Мадикен и вдруг почувствовала, что боль, которая всё время сидела у неё в груди, исчезла, точно её не бывало.
Мадикен и Лисабет дождались блаженства
– Конечно же будем праздновать Рождество, как всегда, – сказал папа утром в сочельник.
