Время зарождения живой природы назвали археозойской эрой. «Архайос» — слово греческое, означает оно «старый», «старейший». Другое греческое слово «зое», в переводе — «жизнь». Вот и получается — эра «старейшей жизни». Она тянулась ужасно долго — девятьсот миллионов лет. Затем наступила другая, протерозойская эра, то есть эра первожизни. В это время неведомые нам живые частички превратились в довольно сложные организмы.
Спустя еще шестьсот миллионов лет началась палеозойская эра, то есть эра древней жизни.
Вся эта древняя жизнь поначалу кишела в морях-океанах, а суша еще долго оставалась мертвой каменной пустыней. По морскому дну ползали черви, морские звезды, диковинные раки, одни — похожие на огромных мокриц, другие — на скорпионов; в воде плавали медузы, шевелили своими стеблями водоросли. Много позже появились рыбы. Некоторые из них приспособились жить на теплых отмелях, где пищи было больше, а врагов меньше. Правда, здесь из-за отливов дно то и дело обнажалось. Очутившись в мелких, высыхающих лужицах, многие рыбы погибали. Многие, но не все. Некоторые зарывались в мокрый песок и ухитрялись выжить. А их потомство оказывалось уже более выносливым. За миллионы лет через многие тысячи поколений эти прибрежные рыбы приспособились вполне сносно ползать на плавниках и даже немножко дышать воздухом.
Потом эти ползающие двоякодышащие рыбы постепенно стали превращаться в земноводных — появились существа, похожие на огромных тритонов и хвостатых жаб. Эти перво-покорители суши еще откладывали икру, их мальки вылуплялись в воде, как головастики, но, когда подрастали, вылезали на сушу и дышали уже воздухом.
Прошли миллионы лет, и многие земноводные превратились в пресмыкающихся, в ящеров, и следующую эру в истории Земли, мезозойскую (то есть эру «средней жизни»), можно было бы по праву назвать царством ящеров. Существовало это царство сто пятнадцать миллионов лет. Лишь в самом его конце появились на Земле существа ростом с хорька, которые не боялись холода, потому что у них, в отличие от ящеров, была горячая кровь. Они не откладывали яиц, а рождали живых детенышей. Мохнатые мамы кормили своих малышей молоком, потому и назвали ученые этих животных — млекопитающими. А ящеры... Они почему-то очень быстро вымерли. По-видимому, что-то приключилось с климатом планеты.
С момента появления млекопитающих и началась последняя, кайнозойская эра, то есть эра «новой жизни». Эта эра тянется уже семьдесят миллионов лет, а когда и на чем кончится — неизвестно.
Но эры слишком уж большие отрезки времени. Геологам нужны были более точные «адреса» событий в истории Земли. Поэтому ученые разделили каждую эру на периоды. В нашей последней, кайнозойской эре пока всего два периода: минувший третичный и нынешний — четвертичный.
Александр Иванович увлекся и еще долго рассказывал о названиях периодов, о том, что периоды делятся еще на эпохи, а эпохи — на длиннющие геологические века...
Юрский период был хоть и не самым бурным, но и не из тихих. Геолог сообщил потрясающую штуку. Оказывается, в этом самом юрском периоде, где мы теперь сидим, Южная Америка еще соединяется широким перешейком с... Африкой, а Северная Америка — с Европой. Таким образом, Атлантический океан сейчас вовсе не океан, а огромное замкнутое с севера и с юга море. Но и это не все. В нашем юрском периоде из Азии до самой Австралии можно добраться посуху! Лишь кое-где, возможно, пришлось бы одолеть узкие проливы. А уж что от Индии до Мадагаскара тянется суша — это совершенно точно.
Я сказал Александру Ивановичу, что, когда попаду в школу, обязательно сделаю «юрскую карту мира». А еще лучше, обклею мой старый глобус белой бумагой и нарисую все древние материки и океаны. Вот ребята удивятся!
Но Александр Иванович пожал плечами и спросил, почему мне понравился именно юрский период? Ведь в более отдаленные времена планета выглядела еще занятнее.
— Что, например, говорит тебе слово «Гондвана»?
Я ответил, что ровным счетом ничего, первый раз слышу. А он: напрасно! Гондвана — это древний материк, исчезнувший вероятно, триста — четыреста миллионов лет назад — еще в палеозойской эре. Этот материк объединял, по мнению некоторых ученых, нынешнюю Бразилию, значительную часть Африки, Аравию, Индию и Австралию. Каково? Ну, а море, вернее, целая система морей под названием «Тетис»? Тоже не слыхал? А между тем эти древние моря заливали пустыню Сахару, и весь юг Европы, и Кавказ, и часть Средней Азии. Волны моря «Тетис» плескались даже там, где позже выросли Гималайские горы... Так что, если ты собираешься показать, какие перемены происходили в облике Земли, тебе придется сделать не один, а десятка два-три глобусов. При этом в каждом придется сверлить специальные дырки для «земной оси», потому что Северный и Южный полюсы некогда находились совсем не там, где теперь. Они постоянно кочевали с места на место и потихоньку-понемножку совершили огромное путешествие, прежде чем временно обосноваться: один посередке Ледовитого океана, а другой — в центре Антарктиды.
Услышав все это, я приуныл: столько глобусов мне и за год не сделать, да и девать их некуда. Но потом решил так-пусть у меня не будет полной «истории с географией», один глобус, юрский, я все-таки сделаю. На нем будут все неведомые моря и горы, я сам придумаю для них названия. А на том берегу, где мы сейчас находимся, обязательно напишу: «Земля Чудобыльского». А что? Имею полное право! Море я бы назвал по справедливости «морем Сулимова», но он не хочет об этом и слышать. Зря!
А еще на глобусе я нарисую маленькие изображения ящеров, населявших Землю в это время.
...Пока я писал, вдали над холмом показалась какая-то черточка. Она быстро приближалась, росла... Сперва я не обратил внимания — обыкновенный самолет — и уже вернулся в мыслях к своему будущему глобусу, как вдруг сообразил: ведь самолетов тут нет и не может быть! Что же тогда? Орел?
Длиннокрылая бурая птица была и в самом деле похожа на орла. Она сделала плавный вираж и снова стала приближаться к нам.
Я толкнул Александра Ивановича и крикнул:
— Воздушная тревога!
Крикнул в шутку, но геолог и вправду встревожился: теперь уже было видно что «птичка» была не из маленьких — крылья метров пять в размахе. И какие крылья! Голые перепончатые, как у летучей мыши.
— Это не орел! — в изумлении крикнул я.— Смотрите!..
— Ложись! — рявкнул Александр Иванович и дернул меня за ноги.
Упал я вовремя. С истошным воплем, похожим на мяуканье голодной кошки, летучая тварь пронеслась над нашими спинами. Я успел заметить длинную шею, когтистые лапы и... не клюв, нет — огромную клыкастую пасть. Форменный дракон из сказки!
Дракон набрал высоту, развернулся и опять стал пикировать.
— Прижмись к земле и не шевелись! — велел Александр Иванович.
Но я и без него прямо-таки врос в песок. Страшно щелкнули над моим затылком зубы, прошелестели крылья, меня даже ветром обдало.
— Теперь беги к морю! — приказал геолог.— За мной!
Пока летучий гад, замахав крыльями, притормозил, мы уже сидели в воде, высунув на поверхность одни носы.
Пытаясь достать нас, этот воздушный разбойник сделал несколько кругов. Он пролетал совсем низко, почти касаясь воды, и мы каждый раз окунались с головой.
— Проклятая тварь! — отплевываясь, ругался геолог.— Но каков экземпляр! Из летающих ящеров, больше всего напо-мипает диморфодона. Вот только размеры... Пожалуй, это еще неизвестная науке разновидность.
Между тем огромный диморфодон, по-видимому, отчаялся заполучить нас на обед и, пронзительно мяукая, носился уже над берегом.
Покружившись, он замахал кожаными крыльями, повис возле того места, где лежала наша одежда, вытянул шею и несколько раз ткнулся мордой в песок. Затем снова взлетел и снова стал спускаться.
— На посадку хочешь? Не выйдет! — злорадно произнес Александр Иванович.— Давай-давай, попробуй еще!
— А почему бы ему не сесть? — спросил я, наблюдая за ящером.
— Потому что тогда он больше уже не взлетит. Лапы короткие, а крылья длинные. Так и будет ползать по берегу, пока кто-нибудь его не найдет и не сожрет. Большинство летучих ящеров — обитатели скал и самой крыши лесов. Они могут взлетать, лишь падая сверху, как, например, стриж.
Между тем диморфодон, сообразив наконец, что поживы не будет, сделал круг, мерно взмахивая крыльями, набрал высоту и скрылся за деревьями.
Мы вылезли на берег, стали одеваться, как вдруг геолог, уронив куртку, вскрикнул:
— Яйцо!
Подбежав к тому месту, где мы оставили наш трофей, Александр Иванович горестно всплеснул руками. На песке в студенистой луже валялись куски толстой скорлупы.
— Ах гад, чтоб ему подавиться! — бранился геолог.— Вот зачем он здесь крутился! Не сесть он хотел, а съесть. Тяпнул зубищами по яйцу, а утащить не смог...
