Энна Михайловна Аленник
Журавленко и мы
В Ленинграде осень. Ветер на глазах оголяет ветки деревьев и несёт вдоль улицы жёлтые, бурые, оранжевые листья. Маринка бежит, подпрыгивает, пытаясь поймать самые крупные из них и самые яркие.
А чуть впереди Маринки бежит Лёва. Бежит запрокинув голову. Ему хочется, чтобы хоть один лист, пролетая, задел его лицо.
Так они возвращаются из школы.
Но вот у одного из домов они замедляют шаг и, не сговариваясь, смотрят на самое обыкновенное окно первого этажа…
Теперь Маринке и Лёве кажется странным: как могли они так долго не знать, что есть на свете Иван Журавленко, что он живёт вот здесь, совсем близко от них, и ещё как живёт!
Теперь они уверяют, что с первого часа знакомства с этим человеком начался какой-то удивительный поворот в их жизни, и постепенно они узнали о чём-то самом интересном, самом главном на свете.
Правда ли это, — лучше решить вам самим, и как можно скорее. Вот почему надо рассказать вам об Иване Журавленко и ещё об одном: о коротком слове — МЫ.
Глава первая. На набережной
Маринка и Лёва учились в четвёртом классе и сидели за соседними партами.
Они жили в одном доме, по одной лестнице и давно дружили. А выходить вместе из школы им, по глупости, было стыдно. Лёва выходил с мальчиками, Маринка — с девочками.
Пройдя два квартала от школы, мальчики расходились в разные стороны, и Лёва оставался один.
Девочки тоже расходились, и Маринка оставалась одна. Так, в одиночку, они и продолжали свой путь.
Но вдруг всё переменилось.
После уроков Лёва начал торопить Маринку:
— Скорей! Пошли!
Он даже портфель её держал, пока она вытаскивала из-под ворота пальто свои косы с громадными бантами.
Держал и ворчал:
— Опять полчаса возится!
Потом они быстро выходили из школы. Они спешили заглянуть к Ивану Журавленко.
Но, прежде чем рассказать, как они увидели его в первый раз, придётся вас познакомить с Маринкой, Лёвой и самыми близкими им людьми. Поз этого не обойтись.
Когда Маринка и Лёва ещё выходили из школы не вместе, каждый из них делал крюк, чтобы попасть к набережной Невы, туда, где строился новый дом.
В длину он пятьдесят семь с четвертью Маринкиных и Лёвиных шагов. Меряли они раз десять. Так что это совершенно точно.
Кирпичные стены понемногу поднимаются. Каждая разделена на делянки. На каждой делянке работает один каменщик с подсобницей.
Посмотришь наверх, — сразу увидишь наверху двух друзей: каменщика Михаила Шевелёва — отца Маринки, и каменщика Сергея Кудрявцева — отца Лёвы.
Они всегда рядом работают. Только раньше их стройки были далеко, и Маринке с Лёвой не приходилось видеть, как они там на лесах складывают стены. А эта стройка совсем близко, и можно всё увидеть своими глазами.
Лёва подходил к набережной и ждал, что вот-вот делянка его папы поднимется выше всех, поднимется громадным выступом, — куда там остальным!
А Маринка этого боялась. Боялась, что дядя Серёжа обгонит папу. Она стояла подняв голову и молча следила то за одним, то за другим.
Дядя Серёжа работал так, что всем хотелось на него смотреть. Кирпич будто сам прыгал ему в руку. В другой руке лопатка с раствором так и мелькала, — не углядеть. Он кричал своей подсобнице:
— Марусенька! Шевелись! Подбавь растворчику!
И отпускал шуточки, и пел.
Часто прохожие останавливались и смотрели на дядю Серёжу. А один сказал:
— Эх, работает! Смотреть жарко!
Приехал на «Победе» важный начальник в квадратных очках, тоже на дядю Серёжу посмотрел и сказал:
— Артист своего дела!
На папу он не взглянул. А папа сильнее дяди Серёжи. Сильнее и выше. Папин пиджак на дяде Серёже балахоном болтается. Крикнул бы папа хоть раз: «Шевелись! Растворчику!»
Нет, молчит. Головой кивнёт своей подсобнице тёте Даше, и всё. И лопатка у него над стеной не мелькает. Её почти и не видно.
Пока так думала Маринка, её папа незаметно передвинулся от угла фасада до оконного проёма, успел уложить штук шестьдесят кирпичей и надёжно скрепить их раствором.
Дядя Серёжа посмотрел на папу и сам себе крикнул:
— Держись, Кудрявцев!
Маринке хотелось, чтобы и папа крикнул: «Держись, Шевелёв!» Но папа не крикнул. Тогда Маринка за него сказала:
— Держись, Шевелёв!
Лёва услышал, выше прежнего задрал голову и хмыкнул:
— Удержись рядом с Кудрявцевым, попробуй! Посмотришь, что завтра будет.
А Сергей Кудрявцев уже сверху кричал Лёве и Маринке:
— Шеи не заболят?
Он высоко поднял руки и показал лопаткой, как милиционер-регулировщик:
— Марш направо — домой!
Через день-другой Лёва снова приходил на набережную — посмотреть, как Сергей Кудрявцев всех обгонит. А Маринка приходила посмотреть, не отстал ли Михаил Шевелёв.
Но вырастали уже стены четвёртого этажа, а делянка Сергея Кудрявцева не поднималась выше делянки Михаила Шевелёва.
Глава вторая. После работы
Жила Маринка с мамой и папой в небольшой чистенькой комнате. Там стояла кровать с блестящими металлическими шарами, диван, шкаф с зеркалом, стол и стулья. Обои были голубые в розовых букетах; над столом свешивался розовый абажур. На столе стояли неживые розовые цветы. На кровати возвышалась целая пирамида подушек, да ещё во всю длину кровати стоймя стояли одна за другой пухлые беленькие подушечки. На них были вышиты мамой розы, почему-то похожие на розовый мармелад, и большеглазые кудрявые красавицу.
Диван, на котором спала Маринка, днём тоже украшался десятком таких подушечек.
Когда к Маринке приходили девочки и садились на диван, аккуратненькие, взбитые подушечки морщились, вышитые на них красавицы тоже морщились и становились уродками. Маринкина мама сразу подходила и поправляла подушечки. А девочки смущались. Они пересаживались на самый краешек дивана или совсем вставали.
Из-за этих подушечек девочки не любили ходить к Маринке.
Папа тоже недолюбливал эти подушечки. Когда он приходил с работы особенно усталый и хотел отдохнуть на диване, он тихо просил Маринку:
— Убери-ка их совсем. Ну их.
Маме он так никогда не говорил, чтобы её не обижать. Это Маринка отлично знала. Папа никогда не обижал маму, а она всё равно обижалась.
Стоило зайти дяде Серёже и поговорить с папой про дела на стройке, — мама обиженно поджимала губы, зачем-то поправляла волосы, и без того уложенные завиток к завитку, потом говорила:
— Беседуете, будто меня тут и нет. Конечно, что я, простая домохозяйка, в кирпичных делах понимаю!
Папа смущался:
— Что ты, Клава?
А дядя Серёжа умолкал.
Маринка видела, что всем не по себе, и замечала, что дядя Серёжа посидит для виду ещё несколько минут и потом так стремительно уходит, как будто убегает.
Постепенно он совсем перестал у них бывать. И тогда папа, почти каждый день, начал заходить к нему.
Как-то папа сказал, что придёт с работы поздно, потому что будет собрание.
— Знаем мы это собрание, — сказала вечером Маринке мама. — Наверно, у Кудрявцевых сидит.
Маринка обиделась за папу:
— Не сидит! Нет его там!
— Вот поди и посмотри.
— Не пойду!
— Иди, Мариночка. Не мучай хоть ты меня, — попросила мама и заплакала. — Только не говори, что я послала. Просто так иди, к Лёве за книжкой. Есть же у него такие книжки, каких у тебя нет.
Что было делать Маринке?
Пожалеть маму и пойти?
А если стыдно проверять папу? И не хочешь врать, что пришла за книжкой?
Вероятно, кто-нибудь из вас, на месте Маринки, упёрся бы и ни за что не пошёл.
А Маринка пошла.
Она поднялась с третьего этажа на пятый и позвонила.
Открыла соседка Кудрявцевых. Маринка забыла поблагодарить, забыла постучать в дверь комнаты. Так без стука и вошла.
У Кудрявцевых комната была не больше, чем у Шевелёвых, но в ней было просторнее. Диван стоял в точности такой же. В один день покупали. Три пёстрые подушки лежали на нём для того, чтобы их подкладывать под голову или плечо, и не было на них вышитых красавиц, которые морщились.
На этом диване сидели все Кудрявцевы: дядя Серёжа, тётя Наташа, Лёва. И, главное, — папа Маринки.
Он сидел отдыхая, во всю длину вытянув ноги, и показался Маринке ещё больше и шире, чем всегда. Ей показалось, что сидеть папе как-то особенно удобно, особенно хорошо.
От этого Маринке стало ещё обиднее. Она стояла на пороге, никем не замеченная, и не знала, что делать.
А все были оживлённые, весёлые. Дядя Серёжа комично показывал тёте Наташе, кто как выступал у них на собрании, и про одного с уважением сказал:
— Никогда не подведёт. Мировой товарищ!
