Он приподнял пьяного, поставил его на ноги, по тот мотался и жалобно лопотал:
— Попить, а! Дай, а!
— Дай ему л-леща, — сказал Алтер.
Ирмэ дал. Пьяный покачнулся и вдруг заплакал.
— Фейга, а! За что, а? Не брал я, Фейга. Вот те крест — не брал.
Плача, бормоча что-то, он запустил в карман руку и достал пару медных монет. Он сунул деньги Ирмэ — «на», а сам пошел куда-то в ночь, в темноту, всхлипывая и шатаясь.
— За что, а, Фейга, а? — тихонько шептал он.
Ирмэ пересчитал деньги — семь копеек.
— Ну-ну, — сказал он, — что бы каждый день так.
— Не х-худо бы, — сказал Алтер.
— Добрый мужик, — сказал Ирмэ, — зря мы его стукнули.
— Не зря, — сказал Алтер, — он з-заплатнл.
Становилось поздно. А в доме всё говорили, спорили — хоть бы кто собрался уходить. Открылась дверь — и на минуту показался Лейбе.
— В порядке? — сказал он.
— В порядке.
— Кто горланил?
— Пьяный один, — сказал Ирмэ. — Мы его уже спровадили.
— Ну, и ладно, — сказал Лейбе и захлопнул дверь.
Мальчики сидели на лестнице тесно, бок о бок и молчали. Алтер дремал. Ирмэ — тот не спал. Ирмэ сидел, думал.
«Хорошо бы, — думал он, — пожар. Пожарники скачут. Народ бежит. Здорово. Я б в окошко — чок: «Пожар!»— и ходу. Ух, здорово бы!»
Он приподнялся, осмотрелся: а не горит ли где на самом деле? Темно. Тихо. Вода плещется о берег. На церковной колокольне кричит птица: «кра!» Крикнет раз и замолчит. Потом опять: «кра!»
«Скучно», Думал Ирмэ.
И вдруг близко, совсем рядом увидел огонек. Не огонек — искра. И не горит — еле тлеет. Еле тлеет, а не тухнет. А то вдруг ярко вспыхнет. А там опять — еле тлеет и слабо светится во тьме.
«Что такое?» подумал Ирмэ.
Он понюхал воздух. Гарью не пахнет. Что за черт?
— Алтер, — сказал он, — глянь-ка, что такое.
Алтер посмотрел.
— С-светлячок, — сказал он вяло.
— Нет, — сказал Ирму. — Не то. Идем — поглядим.
— Чего там г-глядеть? — сонно отозвался Алтер. — Светлячок, ну!
— «Светлячок, светлячок»! Говорят тебе — не то. Идем.
— Не и-пойду, — уперся Алтер. — Иди один.
— У, ты! — Ирмэ плюнул. — Герой!
И пошел один, осторожно, на цыпочках. Искра не разгоралась — только дрожала слегка. Чуть-чуть. И вдруг Ирмэ понял: папироса! Он хотел было незаметно повернуть к лестнице, к дому. Но тут искра ярко вспыхнула. Ирмэ вскрикнул: он увидел знакомое рябое лицо и прозрачный светлый глаз. Глаз смотрел прямо, в упор и подмигивал.
— Степа! — крикнул Ирмэ и побежал.
Он бежал улицами, переулками, по пустырям, по огородам. Пробежал базар. И все время слышал за собой чьи-то шаги — догонял кто-то. Степа! Ирмэ устал: ноги подгибались, подкашивались ноги, и дышал он тяжело, с хрипом. Но остановиться нельзя было, никак. Остановишься — смерть. Убьет. Убьет, вор.
Наконец у самого дома Ирмэ услышал за спиной тихий шопот: «И-Ирмэ, это я». Фу ты, Алтер!
— Я думал — Степа. — Ирмэ сел, закрыл глаза и замолчал. — Счастье, что ушли, — сказал он, помолчав. Зарезал бы Степка.
— Н-ну?..
— Дважды-два.
— Ч-чего это?
— Было дело, — сказал Ирмэ. — Потом скажу.
— А т-теперь — как? — сказал Алтер.
— Подождем сколько-то и назад. Что делать? Надо.
— Л-Лейбе-то сказать?
— Насчет Степы? — сказал Ирмэ. — не стоит. Он не за ними. Он за мной.
Вернулись ребята кружным путем, мимо кузниц, мимо бани, а то — базаром — еще на Степу нарвешься. Нет. Уж лучше не надо.
И только подошли они к домику у реки, как распахнулась дверь и на помост вышли Лейбе и Герш. Герш был высокого роста — на целую голову выше Лейбе — и, несмотря на свои двадцать шесть лет, совсем седой. Лицо — длинное, худое, на носу — очки, хотя смотрел он почему-то поверх очков, как старик.
Лейбе был без шапки, шумный и веселый.
— Ну, ребята, — сказал он, — как дела?
— Помаленьку, дядя Лейб, — сказал Ирмэ.
— Всё в порядке?
— Будто так.
— Глядели-то в оба?
— Известно.
— Ничего такого не заметили?
— Ничего такого.
— Ну, спасибо. Благодарствую, — сказал Лейбе. — А сейчас, ребята, вольно. По до-мам.
— Погоди-ка! — громко сказал Герш. От военной службы у него осталась привычка говорить коротко и громко. — Минут десять назад где были?
— Тут, — сказал Ирмэ.
— Тут ли? — сказал Герш. — Я выходил, окликал — никого.
Мальчики молчали.
— Ну, ребята, — сказал Лейбе. — Вас спрашивают, — где были минут десять назад?
Мальчики молчали.
— Тут что-то не так, — сказал Лейбе. — Где были? Что случилось?
— Мы б-бежали, — несмело проговорил Алтер.
— Куда бежали? Чего бежали? — удивился Лейбе.
— От С-Степки.
— Какого Степки?
— Слободского Степки, ну, — сказал Ирмэ.
Лейбе насторожился.
— Слободского Степки? — сказал он. — Он что — тут был?
— Тут.
— Степка? Тут? Где тут?
Ирмэ показал.
— Вот, — сказал он. — Сидел и дымил.
Лейбе свистнул.
— Та-ак, — сказал он. — Чего не постучали?
— Мы, по совести-то, т-трухнули малость, — сказал Алтер.
— Эх-ма! — Лейбе покачал головой. — Наделали вы делов. Знаешь, кто этот Степа? — повернулся он к Гершу.
— Слыхал что-то, — сказал Герш. — Вор?
— И шпик. Вор и шпик, — повторил Лейбе. — Доносчик. Понимаешь? — Он стоял красный и злой.
— Так-то, братцы, не годится, — сказал он сердито.
— Мы не знали, — виновато сказал Ирмэ.
— Понимаю, что не знали, — сказал Лейбе. — А все одно — так-то не делают. Надо бы свистнуть, крикнуть. Дать знать, одним словом. А то так-то — не дело. Ну, ладно. Спасибо и на этом.
Он повернулся и вместе с Гершем пошел в дом.
— Ну, б-брат, сработали! — сказал Алтер.
— Да уж. — Ирмэ плюнул.
Они медленно плелись вверх по улице и молчали.
— Ничего, Ирмэ, — проговорил наконец Алтер, — в другой-то раз б-будем знать.
Ирмэ не ответил. Он шел, свесив голову и цыкал зубом. Сплоховал; рыжий, сплоховал.
Глава восьмая
Сторожки гуляют
Когда ребята подходили к Большому колодцу, была полночь, и по всему местечку пели петухи.
У колодца уже ждал Хаче.
— Кончил дела? — сказал он.
— Кончил.
— Много наработал?
Ирмэ невесело усмехнулся.
— Много, — сказал он. — Сто рублей.
— Сто т-тумаков, — поправил Алтер.
— Продавать их будете? Или как?
— Купишь — и-продам.
— Почем фунт?
— Мы и-поштучпо.
— Ладно. — буркнул Ирмэ. — И без вас тошно.
Полночная глушь стояла над местечком. В домах потушепы огни. Все спит. Даже собаки не лают — уснули. Только птица на церковной колокольне не хотела угомониться. «Кра» — кричала она хрипло. И потом — у «яток» чего-то шумели, галдели чего-то у «яток», горланили.
— Сторожки б-балуют, — сказал Алтер. — Идем?
У «яток» сторожек собралась орда целая, отчаянный все народ — бойцы, вояки, вооруженные до зубов: у этого — палка, у того — кнут, у третьего — батькин ремень от штанов. Дело-то ночное — знаешь. Сторожки шумели, галдели, старались друг перед другом. Один скакал вокруг «яток» на четвереньках, подпрыгивал, лягался и ржал, как лошадь. Другой взобрался на крышу, лег, растянулся и, стукая себя кулаком но животу, приговаривал: «Левой! правой! Шагом арш!»— «Легче, тюря, легче! — кричали ему снизу. — Лопнешь!» Ребята постарше сидели рядком на длинной скамье, сидели, курили, болтали о том, о сом. Посредине восседал печник Пейше, дядя тучный и тупой. Он что-то врал, Пейше, — должно быть, нес несусветное что-то, — ребята гоготали, покатывались прямо со смеху.
— Другой раз, — говорил Пейше, — зовет пан еврея-арендатора и говорит ему…
Но что сказал пап еврею-арендатору — ребята так и не узнали. Вдруг раздался свисток, и у «яток» появились два пожарника, в медных касках, в брезентовых сапогах. Поверка.
— Пробойная улица? — сказали пожарники.
— Тут! тут! — в два голоса ответили сторожки с Пробойной.
— Почтовая улица?
— Тут. Тут.
— Улица Сапожников.
— Тут, — сказал Ирмэ.
— Второй где?
— Не пришел второй, — сказал Ирмэ.
— Кто?
— Бенче-хромой.
— Запиши, Нисен, — сказал старший пожарник, лавочник Сендер, помощнику.
Когда пожарники ушли, Пейше встал, потянулся, зевнул.
— Что ж, ребятки, — сказал он, — поверка прошла, — можно и на боковую. Так, что ли?
— Ясно, — сказали ребята. — А придут еще, скажем: тут он, сейчас будет.
— Эге, — сказал Пейше, — верно. А вам, ребятки, спешить-то некуда. Вам-то еще и погулять можно. Так я говорю?
— Факт, — сказали сторожки.
Пейше ушел.
— Ребята, — сказал Ирмэ, — надо б хромого поднять. А то — он дрыхать, а я за него отдувайся.
