В полежаевском магазине фонарики не переводились, но вот с батарейками были вечные перебои. И обзавестись «жучком» мечтали не только мальчишки, но и взрослые. Поэтому у Вовки ногу даже свело судорогой. Хоть бы одну минуту подержать фонарик в руках… Послушать бы, как внутри у него, когда нажимаешь на ручку, умиротворенно гудит механизм, вырабатывающий электроэнергию.
И Вовка, замирая, метнул взгляд в сторону Неганова. Но разве от этого задавалы дождешься, что он кому-то даст побегать с фонариком хотя бы минуту-две. Это тебе не Геннадий Иванович.
Толик пружинисто передвигался по волейбольной площадке, всякий раз успевая переместиться туда, куда летел мяч. Он, наверное, и один обыграл бы целую команду. Партнеры ему только мешали.
Уж как не хотелось Вовке указывать Толику на пропажу, да ведь кто-нибудь наскочит сгоряча на фонарик — раскрошит стекло, раздавит лампочку…
— Толик, ты потерял… — У Вовки пересыхало во рту от этих слов и голос становился сиплым. — Толик, у тебя из кармана выпало…
Толик носился по площадке как ветер, и что ему было до писклявого заискивания Вовки!
— Шурочка, миленькая, один только пас, всего один! — умолял Толик Шуру, и когда она подала «аккуратную свечку», он резким ударом направил мяч вдоль сетки, и, конечно же, никто не смог отразить его атаки.
— Ну, вы, Шурочка, умница, — ликовал Толик. — Позвольте, я поцелую вам ручку.
И Шура, хохоча, подала ему руку. Ну, это уж слишком! Ему-то чего к ней вязаться, будто у него в своем институте девчонок мало. Знает ведь, конечно, что Геннадию Ивановичу поперек дороги встает.
Вовка от возмущения забыл объявить счет. Но все уже и без него знали, что игра закончилась, и столпились вокруг Неганова.
— Шурочка, — не терпелось Марии Флегонтовне, — не отказывайся от богатства. Деньги прямо в руки плывут, а она отворачивается.
— Какие деньги? — засмеялась Шура. — Я зарплату в колхозной кассе получаю, а не на почте.
— Из редакции тебе гонорар. Рубль восемьдесят четыре.
Шура, разгоряченная игрой, все еще не могла понять, о каких деньгах говорит Мария Флегонтовна, смущенно отряхивала с ладоней налипший песок.
— Шурочка, счастье мое! — подскочил к ней Толик. — Я и не предполагал, что в один прекрасный момент вы так баснословно разбогатеете.
Он, вскинув руки вверх, прошелся перед Шурой на носочках, будто танцующий кавказец, и неожиданно присел на колено:
— О госпожа, повелевайте и приказывайте… Я у ваших ног!
Шура весело хохотала, бесхитростно принимая заигрывания Толика за чистую монету.
— Ниже голову, раб! Ниже! — капризно приказала она.
Толик мостиком прогнул спину, коснулся лбом земли:
— Повелевайте! Все, что прикажете, будет исполнено.
Вовка насупился: этого еще не хватало! Эх, вышел бы сейчас из клуба Геннадий Иванович, он бы ему «наповелевал»…
Геннадий же Иванович не выходил. У Вовки даже мелькнула мысль сбегать за ним.
Но Шура-то, Шура-то хороша! Нет бы отшить этого приставалу, а она, наоборот, поощряет его: смеется, прижимая руку к груди, рада-радешенька, что будущий инженер за нею ухаживает. Забыла совсем, что всего день назад чуть не до утра провожалась не с кем-нибудь, а с Геннадием Ивановичем. Ох, до чего уж непостоянны эти женщины!
Вовка, разволновавшись, наступил на фонарик и, как от ожога, отдернул ногу.
«Жучок» лежал у бровки, обозначающей границу волейбольной площадки.
«Вот пускай тут и валяется, — торжествуя, подумал Вовка и посмотрел на Толика: Толик все еще стоял перед Шурой на коленях. — А я-то, простофиля, еще хотел указать ему на потерю. Ну уж нет! Пускай у меня язык отсохнет, если хоть слово скажу о фонарике!» Он демонстративно отошел в сторону.
Мария Флегонтовна все-таки оттянула Шуру от Толика:
— Иди, иди сюда, миленькая…
И волейболисты, и те, кто глазели на игру, обступили Шуру и Марию Флегонтовну. Посыпались шутки:
— Шура, давай, пока магазин не закрыт, беги покупай на всю команду конфет.
— На всю команду не хватит.
— Не хватит — добавим.
— И когда это ты успела в корреспондентки записаться?
— Ну, с тобой ухо надо держать востро: пропечатаешь нас, потом и не отмоемся всю жизнь от критики!
Шура хохотала, принимая из рук Марии Флегонтовны рубль с мелочью:
— Да ну вас, ребята!
— Нет, поделись опытом, и мы в корреспонденты пойдем.
Шура, оправдываясь, вспомнила, что еще во время посевной в контору колхоза позвонили из редакции и стали выпытывать у нее, как работают механизаторы.
— Фамилии по три раза переспросили! — смеялась она. — А потом поинтересовались, с кем разговаривали. Ну, Лешукова, говорю, агроном. На следующий день, глядь, в газете — «Вести с полей». И подпись — «А. Лешукова, агроном колхоза имени Жданова».
— Легко так денежки зарабатывать, — сказала Надя Микулина. — Меня бы спросили, так сразу на тысячу натарабанила. Ты, Шура, не могла, что ли, больше-то, чем на рубль восемьдесят, наговорить? И зачем только в техникуме тебя учили?
Батюшки, оказывается, доярки уже явились! Вовка только теперь заметил, что около Нади Микулиной и другие крутятся — и Зойка Дресвянина пришла, и Маня Абрамова, и Нюрка Прядина, и Оля Теплякова.
Наде-то Микулиной можно бы и не ходить в кино: годовалый ребенок дома оставлен. Опять на Митьку свалила. Вот подожди, в школу Митька пойдет, так кого в няньки посадишь?
И все же Вовка спросил у Нади про сына:
— Митька-то чего делает?
— А с Николой водится… — И, как перед большим, оправдалась: — Нас тут председатель премировать ладится, так уговорила и вечером посидеть.
Председатель уже сам созывал людей в клуб.
Вовка утащил табуретку, сдал Геннадию Ивановичу мяч и не стал оставаться в кино, хотя его пускали как помощника заведующего клубом без билетов.
Ему не терпелось взглянуть, подобрал ли Толик Неганов свой «жучок».
«Шурочка, счастье мое, — передразнил Вовка Неганова, — позвольте, я поцелую вам ручку»… Нахалюга несчастный…»
Ночь уже вызвездилась, и все чаще стали вспыхивать над полем зарницы, перечеркивающие небо желтым огнем.
Вовка, переступая с ноги на ногу, оглянулся.
Поблизости никого не было. Из окон клуба ложились на землю яркие прямоугольники света, и от этого на улице казалось темнее.
Вовка, делая вид, что прогуливается, неторопливо двинулся к волейбольной площадке.
Фонарик лежал на прежнем месте.
Вовка вспомнил Неганова, мстительно усмехнулся: «Походи теперь в темноте! — и, стремительно нагнувшись, спрятал фонарик под рубаху — металл ожег кожу холодным ознобом. — Вот так-то вот… «Позвольте, я поцелую вам ручку…» — торжествующе передразнил Вовка Толика.
В голове его уже одна картина сменяла другую: и как Толик Неганов, напросившись к Шуре Лешуковой в провожатые, не разглядел в темноте, где мосточки через канаву, и угодил в застоявшуюся, покрытую тиной лужу, и как Шура смеялась над Толиковой неловкостью, как, разочарованная в своем неудачливом кавалере, оставила его, мокрого, провонявшего плесневелой водой, отжиматься, а сама вернулась в клуб к уже простившему ее минутные заблуждения Геннадию Ивановичу.
Воображение работало прекрасно, витало над облаками, взмывало к звездам. Но, опускаясь с небес на землю, заставляло Вовку задаться простым вопросом: что делать с фонариком? Не выбрасывать же его в ту канаву, в которой Толику, по Вовкиным расчетам, предстояло еще искупаться, если он надумает провожать Шуру домой? И не присваивать же его насовсем?
«Ладно, сегодня вечером с ним побегаю, а завтра Неганову подсуну. Пусть хоть ночь не поспит из-за пропажи… Вот уж повздыхает, поохает…»
* * *
Вовка выскочил за угол клуба, достал из-под рубахи фонарик, но по дороге кто-то шел, разговаривая, и Вовка сиганул через канаву к конюшне. Он зашел в пахнущее свежей травой и конским потом застоявшееся тепло и нетерпеливо нажал на ручку динамика.
Фонарик уркнул, радужный круг света вспышкой лег на запорошенную сенной трухой землю и медленно растворился в темноте.
Вовка нажал на ручку снова, потом еще раз, быстро напал на самый экономный ритм работы динамика и, ликуя, высвечивал на конюшне все подряд: сложенные друг на друга сани с вывернутыми оглоблями, телеги, бочонок с дегтем, мякильник, в котором конюх разносит лошадям корм, колоду с водой, крутую лестницу на сеновал и под ней сбрую, вывешенную на деревянных гвоздях.
— Эй, кто там? — раздался из темноты хриплый голос.
Вовка перестал жужжать фонариком и затих.
— Ты, что ли, Анатолий?
Ну конечно же, в Полежаеве Толика Неганова узнают по фонарику за три версты.
— Ты чего тут делаешь?
Вовка весь сжался. Глаза у него еще не освоились с темнотой, и он начал пятиться наугад, по памяти. Из ограды выскочил как ошпаренный и, не чуя ног, дал стрекача от греха подальше.
