места лжи. Рядом с правдой.
Все разошлись: папа на завод, мама в магазин, старший брат в школу. Только Видас с бабушкой остались дома. Сидят на кухне и беседуют.
— Бабушка, а когда начнется весна? — спрашивает внук.
— Когда прилетят из жарких стран жаворонки.
— А лето?
— Когда первая земляника поспеет.
Видас задумывается. Значит, сначала поспевает земляника. Потом солнышко становится таким горячим, что согревает реки и озера. Даже в море тогда можно купаться. А потом…
— Бабушка, а когда осень начинается? — снова спрашивает Видас.
Теперь задумывается бабушка. Лицо у нее такое морщинистое, что, кажется, для новой морщинки и места не найдется. И все-таки в уголках глаз собирается еще несколько.
— Осень, внучек, приходит тогда, — раздумчиво произносит бабушка, поглаживая теплой ладонью вихрастую голову Видаса, — когда зацветают георгины. Они словно бы предвестники осени…
Видас помнит георгины. Еще с прошлого лета помнит. Их пышные шапки цвели под окнами. Белые, желтые, светло-розовые и темно-красные. И правда — зацвели и вскоре началась осень. Становилось все холоднее и холоднее, пошли бесконечные дожди.
«Бррр!..» — Видас даже плечами передернул.
Нет, ему совсем не хочется, чтобы наступала осень.
— Бабушка, а если георгины не расцветут, осень все равно придет?
Бабушка снова задумывается. И снова несколько новых лукавых морщинок собирается в уголках ее глаз.
— Может, и не придет, — улыбаясь, говорит она. — Сколько себя помню, сначала всегда зацветали георгины, и только потом наступала осень.
Тут Видасу захотелось выбежать во двор и посмотреть, уж не собираются ли цвести георгины, посаженные под их окнами бабушкой. Обулся, надел полотняную шапочку с козырьком и тихонько, чтобы бабушка не заметила, выскользнул из дома.
Мощные кусты георгин буйно зеленели и вроде не собирались цвести. Однако, если хорошенько присмотреться, на них можно было заметить несколько уже довольно крупных бутонов. И Видас погрустнел: значит, через несколько дней бутоны распустятся, и лето кончится? Дни пойдут на убыль, солнышко станет светить не так ярко, зарядят дожди…
«А что если сорвать эти бутоны? — пришло вдруг Видасу в голову. — Ведь бабушка сказала, осень не придет, пока не зацветут георгины!»
Он огляделся по сторонам, посмотрел на кухонное окно, нету ли там бабушки, быстро отщипнул все бутоны и, выкопав в песке ямку, зарыл их туда. А потом долго расхаживал по двору, гордо вскинув голову и заложив руки за спину, словно собирался всем сообщить, что отныне и солнышко, и тепло, и даже дождь в полном его, Видаса, подчинении!
Прошло еще несколько дней, может, неделя. И Видас опять заметил на георгинах новые бутоны. Один из них уже начал распускаться… Мальчик быстро сорвал и его, и другие, едва набухшие. Только когда бабушка пожаловалась за ужином, что на георгины напали какие-то вредные гусеницы — отглодали все бутоны, Видас приуныл. Разве он гусеница? Нет, он только хочет, чтобы не так быстро кончалось лето. Пусть солнышко греет уже не очень тепло. И листва на деревьях уже не по-летнему яркая, желтеет, но Видас не желает верить, что это наступает осень. Не согласен, и все! Грызет себе яблоки, лакомится сочными сливами. Насобирал опавшие листья и разложил их между страничек в книжках брата, чтобы красиво засушились, не утратили красно-желтого цвета. Но в то, что лето кончилось, что наступает осень, все равно не хотел верить. Как-то раз, гуляя во дворе, даже поссорился с приятелем.
— Вот и осень, — сказал тот, указывая на летящую по воздуху паутинку.
— А вот и нет! — не согласился Видас.
— Много ты понимаешь…
— Это ты не понимаешь, — презрительно хмыкнул Видас и гордо направился к георгинам. На них — ни единого бутона. Откуда же взяться осени?!
Он даже с бабушкой повздорил — не соглашался надевать шарф. Кто летом носит шарф? А поскольку без шарфа гулять не пускали, то, выйдя во двор, он стащил его с шеи и сунул в карман. Дул пронзительный ветер, моросил дождь. По небу, скрывая солнце, непрерывно бежали хмурые серые тучи. Холодный воздух обжигал горло, но Видас решил, что это сущие пустяки. Ну и что, ведь летом не все дни солнечные и теплые!
А на другое утро он почувствовал, что больно глотать. Поднялась температура, приехал врач и прописал лекарства.
— Катар верхних дыхательных путей. Простудился, — сказал врач бабушке.
Пришлось лежать и лечиться. Глядя в потолок, Видас тоскливо ждал, когда же наконец бабушка сварит обед и придет к нему поговорить. Вдвоем веселее, и время быстрее бежит. Лежа в кровати, он мечтал о лете, вспоминал, как славно было купаться в озере, собирать в лесу землянику.
«Может, новые бутоны выросли?» — вдруг испугался он. Ведь так давно не проверял!
Босиком дошлепал до окна, забрался на подоконник, надеясь увидеть отсюда георгины. Но увидел совсем другое: почерневшие кусты клонились под белым снежным покрывалом. А снежинки — крупные, пушистые — все падали и падали.
— Бабушка, а когда приходит зима? — спросил Видас, едва бабушка, кончив варить обед, вошла в комнату и присела у кровати.
— Зима? — задумалась бабушка. — Зима, милый, приходит тогда, когда кончается осень и ложится первый снег.
— А может зима без осени прийти?
— Без осени? Нет. Только после осени.
— Но ведь осени-то не было! Ты же сама говорила: сначала должны зацвести георгины. А они не цвели.
— Я их потому и не выкопала, что не цвели. Кому они нужны, если не цветут? Клубни замерзнут, но не жалко, раз не цвели. А осень, внучек, все равно была. Как всегда.
Видасу стало жалко и себя, и давно миновавшее лето, и гибнущие георгины.
— Нет, бабушка, ты их выкопай, — сказал он. — Обязательно выкопай. На следующий год они наверняка будут цвести, и мы узнаем, когда начнется осень.
Бабушка удивленно посмотрела на внука и все поняла по его виноватым глазам.
— Ладно, выкопаю, — сказала она и пощупала лоб Видаса. — Только ты поскорее выздоравливай, потому что другие ребята уж на санках катаются.
Зимой темнеет рано. Большие рыхлые снежинки, падающие на освещенную фонарями улицу, кажутся порхающими, белыми бабочками. Мужчины и женщины, возвращаясь с работы, спешат в магазины. По улицам взад-вперед снуют заснеженные такси. Дворники торопливо сгребают снег с тротуаров, не дожидаясь, пока прохожие его утопчут. Только Ауксе никуда не спешит, бредет, едва передвигая ноги, глазея на витрины магазинов. На ее ранце с книгами и тетрадками, на плечах и меховой шапке — целые сугробики снега. Глядя со
