оттолкнул. „Костик, — сказала я ему, — идем спать“. А потом вдруг добавила: „Знаешь, я решила, уеду к бабе Ане, а ты поживи один. Я поняла, тебе надо побыть одному…“»
Зойка услышала в трубку чьи-то посторонние голоса и замолчала. Кто-то возмущенно и громко кричал: «Ищите ее, ищите!» Хотела спросить у Глазастой: кого там у вас ищут, но не успела — она услышала, как Глазастая кому-то брезгливо процедила: «Успокойтесь, я еще не убежала». А потом раздались частые сигналы отбоя.
Ночь. Глазастая подняла голову и огляделась: в палате все спали. Она неслышно сунула ноги в тапочки и выскользнула в дверь. Ее беспокоила Зойка, что там с нею случилось? Вчера к ней приходил отец, он вывел ее гулять в больничный парк, ему все можно. Она спросила его про Колю, он неохотно ответил, что все нормально. Потом она поняла, что все совсем ненормально. И Глазастая окончательно решила: пора уходить. А Зойки нет, без нее не уйти. Для Глазастой Зойка — самая надежная подруга. Она любила Зойку, как своего Колю.
Глазастая подошла крадучись к телефону, опустила монету, в кромешной тьме набрала номер и услышала голос Зойки. Он ей сразу показался странным. Зойка, человек впечатлительный, могла расстроиться от чего угодно, все неприятности мира поражали ее в самое сердце.
— Наконец-то ты дома, — глухо произнесла Глазастая, сдерживая радость. — А то тебя нет, а мне уходить надо.
Зойка не спала, но ответила как-то невразумительно. Глазастая помолчала, а потом ласково попросила:
— Сядь поудобнее и расскажи мне все с начала и до конца, что происходит.
— Глазастая, ты?! Счас, счас, устроюсь, дверь прикрою, чтобы Степаныча не разбудить. — Зойка вдруг рассмеялась, так на нее действовала Глазастая. — Тебе по порядку или сразу обухом по голове?
— По порядку. — Глазастая знала: торопиться с Зойкой нельзя, и еще ей нравились подробные рассказы подруги, когда она ее слушала, то перед ней возникали живые картинки, будто она сама была участницей тех событий, о которых рассказывала Зойка.
— Тогда издалека, — начала Зойка, глубоко и жалобно вздохнула. — Лизок уехала к бабе Ане. Насовсем. Бросила Костю.
Почему-то страшно торопилась. Была тронутая. Говорю: «Теть Лиз, зачем ты это делаешь? Разве можно его оставлять, он же не в себе». — «А ты, — говорит, — за ним присматривай, у тебя это лучше получается». Ну у меня и получилось так, что теперь Кости больше нет.
— Как нет? — не поняла Глазастая. — Загадка.
— А вот нет. Исчез совсем, и для меня в частности. Но это я забежала вперед, а теперь по порядку. Значит, Лизок уезжает. По доброй воле покидает любимого сына. На стул ставит открытый чемодан для вещей, а сама ничего не складывает. Летает по комнате как перышко, туда-сюда, зачем, непонятно. И беспрерывно напевает Косте: «Ты, — говорит, — развивай свой талант. Я тебе мешала, а теперь ты будешь в свободном плавании». — Зойка стала подражать Лизе, да так похоже, что Глазастая захихикала:
— Ну ты актриса, настоящий Лизок. Не отличишь.
— «Мое увольнение оформили в один день, — продолжает Зойка голосом Лизы. — Подумаешь, секретарь-машинистка. Сразу нашли замену. — Глазастая хихикает еще сильнее, чтобы подбодрить Зойку, а та входит во вкус, старается. — Пришла молодая и толковая, с лету все схватывает. Наш директор привез компьютер, никому не давал притронуться. А эта, новая, села и сразу стала на нем работать. Молодые — страшная сила. Директор посмотрел, как она все делает, и говорит: „Эти нас сметут“». Лизок останавливается около Кости и произносит загадочную фразу: «Я должна тебе что-то сообщить, очень важное», — смотрит на меня и не решается. Ей трудно говорить, она заикается, вроде меня, плавает в пространстве. В общем, она ничего не соображает, а тут звонит телефон, что такси к нам выехало. «Теть Лиз, — говорю, — давай я тебе вещи соберу, а ты в это время сообщи Косте, что хотела». — «Нет-нет, — говорит, — я сама», — отскакивает от Кости, чтобы ему ничего не рассказывать, быстро-быстро все собирает, закрывает чемодан, и мы выходим. Вызываем Степаныча, и все четверо всовываемся в лифт. Неудобно дико. Каждый отводит глаза от другого. Костя зачем-то стал насвистывать, а я закрыла глаза и раскачиваюсь из стороны в сторону, как дура. А Степаныч, вроде меня, совсем не вовремя обнял Лизу за плечи и пьяным голосом пропел: «Лизок, я тебя никогда не забуду…» Трудное было расставание. Но это только начало… Глазастая, подруга, держи уши на макушке! — Зойка перешла на скороговорку, глотая окончания слов. — Лизок уехала, а Костя тут же слинял. Позвонил его новый лучший друг, этот проклятый стукач, ну Куприянов, он пасется вокруг, то ли за Лизой охотится, то ли вынюхивает что-то, зверек вонючий. Он уже Костю в который раз спаивает.
— Ничего себе нашел кореша, — возмущается Глазастая.
— В общем, пили, пили они, ему бесплатно наливают в пивнушке на углу, отмываются. Про то да про се, Костя возьми и ляпни, что Лизок уехала насовсем к бабе Ане. И он теперь один. Мол, что хочу, то и ворочу. «А, — ухмыляется Куприянов, — это их камуфляж». — «Чей камуфляж?» — не понял Костя. В пивнушке шумно, орут, там пьянь. «Их камуфляж, — объясняет ему Куприянов, — потому что уехала-приехала, это они с судьей придумали, прячутся от тебя. А сами любовь крутят». — «Да ты что, — шепчет Костя, — мамаша его ни разу не видела с тех пор, как я сел». Куприянов хохочет, похлопывает Костю по щеке: «Как близкий и доверенный друг, не хотел говорить тебе, пока ты был в отсидке, они здесь куражились, не прячась, все видели. А теперь она чувствует вину перед тобой, ну, заглаживает, уходит в подполье, сидит дома. А время идет, ей хочется к судье, а у тебя вострый глаз, вот они и придумали, что она живет у бабы Ани. А на самом деле она то у бабки, то у него. Теперь, — говорит, — понял, что такое камуфляж?» Ну, Костя орет, защищает Лизу, потом теряет дар речи, а вдруг Куприянов прав, хотел что-то еще сказать, но слова в горле застряли. Сорвался и побежал. Куприянову только это и надо.
Костя выскакивает на улицу, добегает до почты и звонит бабе Ане, подходит Лиза. Значит, она все же там, думает он, а не у судьи. Не раздумывая, рвет в Вычегду, ему необходимо поговорить с Лизой, чтобы убедиться, что Куприянов врет. А он в Вычегде давно не был, сто лет, еще до отсидки. Приезжает, соскакивает с автобуса и бежит, а там километра три, он бежит, задыхается, а остановиться не
