— Это было в декабре, — запинаясь, начала бабушка Бухгольц. Она показала на мрачное здание Манежа. — Вон там квартировал Вильгельм со своими боевыми товарищами из Народного морского дивизиона. И в императорском дворце напротив ему тоже доводилось бывать. В те дни он почти не заходил домой. Моряков из Народного дивизиона хорошо знали в городе. Простые люди всегда могли рассчитывать на их помощь и защиту. Зато офицерское отребье и все буржуи знали: если пикнут, получат по шее. Поэтому весь этот сброд люто ненавидел красных матросов…
Я расскажу вам про мою последнюю встречу с Вильгельмом. Вот здесь, на мосту, мы виделись с ним последний раз. Как раз на этом месте… Стояла холодная, сырая погода, хотя до рождества оставался всего один день. Времена были трудные, но я все же раздобыла елку. Привезла ее из-под самого Эркнера. Твой отец, Марина, был еще совсем маленький, но я хотела, чтобы он полюбовался на горящие свечки. Поджидая Вильгельма, я старалась получше украсить елку.
А Вильгельм неожиданно объявился двадцать второго декабря: «Рождество отменяется, Анна. Наш взвод будет охранять Манеж. Так надо, ты не горюй. А на второй день рождества я буду дома. Я кое-что привез тебе к празднику. Как приду, сварим пунш. Только вот гвоздики надо бы раздобыть. А не то какой это пунш!» Так он сказал, полюбовался на малыша в колыбели и протянул ему палец. Малыш уцепился за него своими ручонками. Вильгельм рассмеялся: «Гляди, как он хватает! Крепкий паренек. Весь в отца, Анна!»
Потом я пошла провожать Вильгельма. Проводила вот до этого самого места. Было холодно, сыро, и я закуталась в черный платок. Помню, остановились мы на мосту: я не хотела идти внутрь, в Манеж, чтобы меня видели товарищи Вильгельма. Мне хотелось только, чтобы Вильгельм меня поцеловал на прощанье. Да и надо было скорей бежать домой: ведь я оставила малыша совсем одного. Поцеловал меня Вильгельм… А на прощанье он сказал: «Будь здорова, Анна. До скорого. Послезавтра к обеду буду дома. Вскипяти воды в большом котле. Буду мыться не меньше часа. А потом, Анна, будет и у нас с тобой праздник!» И он побежал через мост к Манежу. Все это я сейчас помню, точно это было вчера. Вильгельм на бегу спрятал руки в карманы матросской куртки. Бескозырки у него не было, он выбросил ее еще в ноябре, когда ее продырявила шальная пуля. Теперь на нем была мятая серая фуражка — он первое время все никак не мог к ней привыкнуть. У ворот Манежа он снял фуражку и помахал мне. Потом показал на какое-то окно в здании Манежа, прямо над воротами, и засмеялся. Из окна торчал пулемет: вид у него был грозный. Кажется, я тогда даже перекрестилась, так жутко мне стало. Потом Вильгельм исчез. Живым я его больше не видела.
Бабушка смолкла. Андре обернулся к Манежу, Марина тоже. Но теперь был не декабрь, теперь было лето. Бабушка не куталась в платок. От асфальта веяло жаром.
Андре тихо проговорил:
— Под рождество здесь были бои. Я про это читал.
Бабушка продолжала:
— Да, в те дни кругом стреляли. Как раз в сочельник. «Мир на земле и в человецех благоволение» — так ведь должно быть под рождество. Да, оставила я малыша у соседей, а сама помчалась в город. Идти было далеко: мы жили тогда на северной окраине Берлина. К центру меня не пропустили. «Стой! Ни с места! Стрелять буду!» Кругом серые каски… Тут я все поняла… Кайзеровский генерал и его войска хотели задушить правду простых людей. Этой правды господа страшились как огня. Я места себе не находила — так боялась за Вильгельма. Ведь он был там, куда стреляли пушки. Я тогда была совсем молодая. Я молилась и плакала. Лучше бы я осыпала этих негодяев проклятиями. Но они просчитались. Они хотели выкурить матросов из Манежа, а им это не удалось. Орудия грохотали по всему городу. И это всколыхнуло рабочих. Раз господа нарушают «мир на земле», то и рабочие не дадут себя в обиду. Со всех сторон к центру города потянулись колонны. Их не задержишь окриком: «Стой! Стрелять буду!» И они разогнали белую банду. Вот как мы были тогда сильны! Если бы нам и потом быть такими же сильными! Если бы… Я одной из первых прибежала в Манеж. Кругом были измученные, усталые люди. У многих на голове — окровавленные повязки. Все ликовали: выстояли! Но у меня в душе росла тревога: я нигде не могла найти Вильгельма. Сотни людей сновали взад и вперед. Они подбирали брошенное врагами оружие и раздавали его бойцам. Но Манеж-то огромный. Вы только поглядите на него. А дворец и того больше был. Может, Вильгельм во дворце? Как-никак он же командир. Но я и там его не нашла. Наконец я решилась спросить одного из матросов. Он ничего не ответил, только печально взглянул на меня. И я поняла: Вильгельма нет в живых. Меня повели во двор. Там, на носилках, под брезентом, лежали убитые. Я потребовала, чтобы мне показали Вильгельма. Я не плакала. Я словно окаменела от горя. Казалось, Вильгельм просто уснул — так спокойно он лежал. Только очень бледный был. Я долго-долго стояла так. Они всё хотели меня увести. А потом я упала… После мне рассказали, что пуля настигла Вильгельма на мосту. Он пополз навстречу врагу: хотел гранатой накрыть их пулемет. Кажется, он добился своего, но враги тоже умели целиться. Товарищи вынесли его с моста. Однако было уже поздно… И вот с тех пор прошло уже больше полувека…
Лето. Жара. Трое стоят на мосту, под которым течет река Шпрее.
Рядом со входом в Манеж они увидели мемориальную доску. Бабушка вынула из своей сумки еще один букет и протянула Марине.
— Положи его вон туда, около мемориальной доски. В память о твоем деде. В память о всех, кто здесь погиб в то время.
Андре прочитал надпись: «В дни революции 1918 года здесь пали смертью храбрых бойцы Народного морского дивизиона». Мальчик пожалел, что у него нет с собой букета.
Молча пересекли они широкую площадь. Андре оглянулся. Под ослепительно ярким солнцем стоял Манеж. Как крепость.
— Что-то сильно сегодня припекает! Хорошо бы полакомиться мороженым, — вдруг предложила бабушка.
Андре удивленно посмотрел на нее. Мороженое?
Бабушка ускорила шаг.
На Унтер-ден-Линден они отыскали кафе на открытом воздухе. Мороженое там было превосходное.
Когда бабушка отошла от столика, Андре сказал:
— Мы должны вернуть бабушке компас. Позор и чума на голову вора!
— Позор и чума! — повторила Марина.
Это выражение Андре вычитал в книжке про пиратов, и оно ему очень понравилось.
Но сегодня, после того что бабушка рассказала им на мосту через Шпрее, он произнес эти слова как клятву.
Позор вору!
Да, но кто же вор?
НЕ ВИДАВ ВЕЧЕРА, И ХВАЛИТЬСЯ НЕЧЕГО
Стоит ли ехать за город на прогулку, когда ехать не хочется? Надо сказать, в тот день была настоящая воскресная погода. Тетя Лиза радовалась ей — ведь всю неделю она проработала в конторе, в самом центре города. Дядя Пауль любовался лесом, вот только при виде сплетенных сердец и имен, вырезанных на коре деревьев, он приходил в ярость.
Они вкусно пообедали в лесном кафе, и особенно хороши были взбитые сливки, свежие и не слишком приторные. Журчали ручьи в лесу, блестели на солнце озера. В небе кружили птицы. А Андре думал об одном: хоть бы поскорей кончился этот день!..
Он понимал, что платит тете Лизе и дяде Паулю черной неблагодарностью. Ведь они поехали за город ради него: в прошлом году он был в восторге от здешних мест.
И все же у Андре не лежала душа к этой прогулке — он не мог отвлечься от своих забот.
Всеми мыслями он был в городе, тоже, наверно, по-воскресному тихом. Он мог бы побродить по улицам с Мариной. Просто так. И расспросить ее про деда — Вильгельма Бухгольца — человека необычной судьбы. Наверно, как всегда, они с Мариной о чем-нибудь поспорили бы. Но Андре сейчас даже скучал по этим спорам и стычкам, иногда принимавшим самый неожиданный оборот. А главное, они могли бы продолжить поиски компаса. Первым делом надо было бы пробраться в сарайчик к Эдди и для этого перелезть через забор. А кто сказал, что по воскресеньям нельзя штурмовать заборы? Может, зря они упустили такую возможность. Времени-то оставалось совсем немного. Кажется, четыре дня? Да, всего четыре.
Только вечером, в поезде, который вез их назад, в Берлин, Андре вдруг повеселел и разговорился. Тетя Лиза очень удивилась: весь день Андре был такой хмурый, она уже боялась, не заболел ли он.
А мальчик думал об одном: перетерпеть осталось только ночь. Утром — уже понедельник.
На другой день, как только ушла тетя Лиза, Андре раньше обычного выбежал на улицу. Дожевывая на ходу булку, он пытался представить себе, как встретит его Марина, когда он заявится к ней в такую рань, какое у нее будет лицо.
По счастью, Андре не видел выражения собственного лица в тот момент, когда он заметил Марину. Она сидела на ящике с песком, болтала ногами и глядела в его сторону. Она не улыбалась, просто глядела на него. Или, может, она спала с открытыми глазами?
