А Гуля при Русакове отчего-то осмелела совсем, Гуля Косову поправила.
— Если вопросы есть, пусть ребята все же их задают.
— Точно! — кивнул Русаков. — Мне на вопросы отвечать даже легче.
— Чивли-чай! — подсвистнул Юлька. — Чивли-чай!
Класс дружно заулыбался, все принялись тянуть руки выше.
Русаков ребят оглядел, долго не мог ни на ком остановиться. Наконец его выбор пал на Степу Калинушкина, да и то потому, что Степа — единственный — руки своей не поднял.
Даже Пашка, который был все-таки уверен, что Русаков о нем обязательно и отдельно вспомнит, даже он, Пашка, поднял руку, чтобы спросить о бабушке, а вот Степа, как сел за парту, как глаза вниз опустил, так до сей поры и не ворохнулся.
— У тебя, малыш, разве вопросов нет? — спросил Русаков.
— Это не малыш, это Степа… Калинушка! — подсказал Пашка.
— Прошу прощения… У тебя, Степа, разве ни одного вопроса не имеется?
— Не смущайся, Степа, спрашивай… — подбодрила мальчугана Гуля.
— Когда с тобой разговаривают взрослые, молчать невежливо, — сказала Косова.
Тогда Степа набычился еще круче и, не поднимая от парты глаз, почти сердито пробубнил:
— К чему задавать-то? Мне и так все давно известно…
Русаков улыбнулся еще шире:
— Да ну! Так уж и все?
— Все! — упрямо бормотнул Степа. А Гуля сказала:
— Ты, Степа, пожалуйста, встань и, пожалуйста, нам объясни, что же такое «все» тебе известно. Не тушуйся. Объясни толково. Ты же у меня один из лучших учеников.
— Объясни! Встань! — загудел еще громче класс.
Пашка подтолкнул приятеля под бок:
— Не трусь… Коля Русаков тебе ничего не сделает…
И тогда почти таким же решительным рывком, каким недавно выскакивал перед Косовой Пашка, Степа встал над своим местом.
Он поднялся, глянул Русакову напрямую в глаза да и выпалил:
— Зря ты к нам приехал! И братишкой меня называешь не по правде!
— Как?! — изумился Русаков, даже опустил клетку с чижом на пол.
— Как?! — выдохнул единым гулом класс, и сразу наступила жуткая тишина.
В этой тишине лишь явственно проговорила Косова:
— Что за грубость?
А Гуля побледнела точно так, как Степа, хотела к Степе побежать, потому что он уже навзрыд плакал, да Гулю опередил Русаков.
— Постойте, постойте, тут что-то совсем не то… Мы со Степой разберемся вдвоем, сами.
И, оставив примолкшего чижика вместе с клеткой на полу, он к Степе шагнул очень быстро и, опять руша все интернатские правила, Степу приобнял, Степу поднял, широченной ладонищей утер обе его уже мокрехонькие от слез щеки.
— Ты что? Ну, что? Почему это я приехал зря и почему это я тебя не могу назвать братишкой?
Степа ткнулся мокрым лицом в плечо Русакову, завсхлипывал, забубнил безо всякой теперь сердитости:
— Да потому что все-все неправда… Да потому что братишка у тебя только один Пашка. Ты сам о нем сказал: «Побратим»! И я знаю: ты приехал на своем алом экспрессе только лишь из-за него и уедешь в ваш хороший Кыж только с ним. А мы никто-никто никуда-никуда ни на чем не поедем… Мы вот и Пашку-то больше не увидим. А он мне, вот уж который день, стал — друг! Потому и выходит: даже на алом экспрессе ты уж к нам лучше бы и не приезжал! И пусть бы все оставалось у нас по-старому!
— Верно… Пускай бы по-старому… — вздохнул вслух сидящий совсем невдали Федя Тучкин, а класс насторожился тревожно.
Русаков Степу с рук опустил, взглянул на Пашку.
Взглянул, тронул за плечо:
— Не понимаю ни слова… Какой такой алый экспресс? И при чем здесь ты, Пашка?
Вздыхать теперь пришлось Пашке. Он, повинно глядя на Русакова, сказал:
— При том, Коля, я здесь, что про алый-то экспресс это я и придумал. Ждал тебя, ждал; маму вспоминал, папу вспоминал; а еще все помнил и помнил твою, с Юлькой, о друзьях песенку… И вот — придумал для себя и для ребят алый экспресс! Он мчится вперед и вперед, а на нем едешь в Кыж ты, и с тобой, может быть, мы все вместе… Но теперь придумка кончилась, и Степа, и Федя считают: ни на какой экспресс, ни в какой Кыж ты, конечно, весь класс взять не можешь…
Вот от этого им и грустно, вот от этого Степа и заплакал, и сказал, что все зря.
Чем подробней, чем повинней говорил Пашка, тем серьезнее слушал его Русаков. И тем внимательнее смотрели на Пашу и на Русакова ребятишки, тем сочувственней становилось лицо Гули. Даже Косова, как в самом начале, недоуменно повела плечами.
Русаков, после того как Пашка смолк, с целую долгую минуту, а может, и намного дольше, тоже озадаченно молчал.
Да вдруг и задал всем живо, весело вопрос:
— А собственно, почему все, что мечтается, не всегда должно сбываться?
И сам ответил тут же:
— Никакая мечта на свете не бывает зря! Пашкина задумка — не такая уж выдумка. Когда у вас первые каникулы?
— Почти через три недели… — не слишком смело, но все же с надеждой в голосе ответила Гуля.
— Через три! — стройно, куда Гули уверенней, моментально все наперед сообразив, грянули ребятишки.
Ну, а Русаков их уверенность поддержал. Он произнес то, чего они и ожидали:
— Приглашаю вас каждого на каникулы в Кыж! Мой в Кыжу дом будет вашим домом хоть насколько!
— Постойте! — опомнилась и заведующая. — Что вы хотите этим сказать? Вы хотите сказать, что берете над первым «Б» свое личное шефство? Не так ли?
— Ну, если этому так надо называться, то пусть так и называется. Я не против. С вашего, конечно, доброго разрешения.
— Разрешите, Валентина Семеновна, разрешите… Ну, прошу вас! — сказала Гуля.
— Разрешите, Валентина Семеновна, разрешите! — закричал Пашка.
То же самое закричал вслед за Пашкой Степа, за Степой Федя, а там и девочки подхватили:
— Ох, разрешите, Валентина Семеновна!
И вот, может быть, впервые слыша свое собственное имя из уст ребятишек, Валентина Семеновна впервые в своей педагогической жизни развела руками. Развела, сказала:
— Хорошо, хорошо… Только, товарищ Русаков, под вашу ответственность. И только под вашу строжайшую ответственность, Галина Борисовна… Вы, Галина Борисовна, разумеется, обязаны поехать тоже в Кыж. Главным сопровождающим.
— Нам так еще лучше! — возликовал класс.
— А вот это будет всего прекраснее! — всколыхнулся еще живее Русаков.
Лишь сама Гуля тут не сказала ни слова. Ну, а Пашка совсем зазвенел:
— В Кыжу не только Колин дом, в Кыжу теперь и бабушкин дом станет домом нашего первого «Б»!
И тут Пашка вспомнил про всеми забытого чижа, поднял клетку, спросил весело:
— Что мы будем делать, Юлька, в Кыжу все вместе?
— Пе-еть! — чувствуя всеобщее славное настроение, отозвался чиж. И выдал мотив всем уже известной, поведанной Пашкиным стараньем всем бывшим заговорщикам русаковской песенки:
Что так спешно поезда
С нами вдаль несутся?
Да затем, чтобы всегда,
Хоть откуда, хоть когда,
Нам к друзьям вернуться!
