Сорокин ждал нас на стоянке. Рядом с ним стояла Зинаида Мироновна. Она крутила головой, поворачиваясь то к Сорокину, то в сторону нашего самолета. Я пытался по внешнему виду определить, с какой вестью они ждут меня, — уже то, что хозяйка пришла сюда, не предвещало ничего доброго. Сорокин подошел к плоскости самолета, показал рукой, чтобы я открыл форточку.
— Ты поезжай в Релку, — громко сказал он, — По всей вероятности, он там. Даю тебе пять дней. Найдешь брата, позвони, я сейчас улетаю — срочное сан-задание.
Сорокин загнул рукав, посмотрел на часы и, тяжело ступая, пошел к соседнему самолету. Через минуту они уже рулили на взлетную полосу.
— Дождались наконец, — сказала Зинаида Мироновна. — Звонили Владимиру Михайловичу, Кости у него нет. Жена в больнице, вот-вот родить должна, а то бы он тоже сюда приехал.
— Я сейчас сразу же поеду, — заторопился я.
— Ты поезжай, поезжай! За Верой я присмотрю, она сейчас в школе. Переволновалась, всю ночь не спала.
Хозяйка повернулась к Добрецову и маслено, точно загоняя петушка в курятник, сказала:
— Валюша просила вас зайти, она уж наказывала, наказывала. Ждет.
Добрецов покосился на меня, принужденно рассмеялся:
— Вечером заскочу.
И вот снова Релка. Будто месяц назад я и не уезжал отсюда. Снег потемнел, южная сторона сугроба вдоль насыпи была уже изъедена солнцем, крыши домов обросли сосульками, кое-где с них уже убрали снег. За домами узкой дымчатой полоской пламенел березняк, дальше вразброс темными корявыми клубками скакали по полю кусты боярышника, казалось, они тоже кого-то разыскивают и никак не могут найти. Воздух был свеж и звонок, небо высокое, мягкое, и хотя на улице все еще холодно, по всему чувствовалось — скоро весна.
Автобуса, как всегда, не было, но рядом с вокзалом стоял самосвал, рабочие забрасывали в кузов снег. Я обошел машину, нос к носу столкнулся с Алькой Сериковым.
— Как ты здесь очутился? — удивленно спросил он.
— Тебя искал, унты отдать.
Алька глянул на сверток в моих руках, лицо у него дрогнуло, поплыло растерянной улыбкой.
— Неужели привез! Ну, Степан, ну, молодец. Вот не ожидал.
— Ты сейчас куда?
— На протоку. Садись, подвезу. Мне как раз в поселок за папиросами съездить надо.
Алька открыл дверку, убрал с сиденья игрушечный автомат.
— Сыну везу, — поймав мой взгляд, объяснил он.
— Вот как, — опешил я, — когда успел?
Машина тронулась, я удивленно смотрел на Серикова, переваривая новость.
— Шиловых знаешь? Ну те, что за школой жили. Отец у них еще в пожарке работал?
— Это младшую, что ли?
— Нет, старшую, Тамару.
— Так она вроде замужем была.
— Была. Теперь моя жена. На прошлой неделе зарегистрировались.
Больше я спрашивать не стал.
Алька взял себе жену с ребенком. Кто бы мог подумать! Молодец, не испугался. Я представил лицо Галины Степановны, как она перенесла все это.
Дорога за станцией пошла под уклон к реке, машину то и дело подбрасывало на бугорках.
— С матерью живете? — поглядывая через стекло, спросил я.
— Нет, — коротко ответил Алька. Он достал папиросы, закурил. — В квартире Ефима Михайловича живем. Как только он к вам переехал, мне отдали его комнату. Ничего, жить можно.
Алька покосился на меня и, что-то вспомнив, засмеялся.
— Здесь с вашей собакой потеха. Ефим с работы приходит, а она его в дом не пускает. Он мне ее предложил. Я поначалу отказывался, зачем она мне? Но потом все же взял. Жалко пса. Так он сбежал обратно. Вчера мимо проезжал, вроде перестал лаять. Не знаю, чем он его приручил.
Мы подъехали к свалке, над ней тучей кружили вороны, казалось, недавно здесь был пожар и ветром носит по воздуху сгоревшую бумагу. Алька вывалил на берег снег. Он был какой-то изношенный, измятый, жить ему оставалось немного — до первого тепла. Спрессованные за зиму сотнями ног, во все стороны из куч торчали полосатые куски. Я поднял маленький кусочек, посмотрел на излом, колупнул ногтем. Снизу от темной земляной корочки снег шел толстым слоем. Выпало его с осени много. Может быть, по нему ходила мать? Кто знает! Где-то должны быть и наши следы. Я вздохнул. А нам еще топать да топать, только уже не здесь, в другом месте. Длинна жизнь, долог путь.
— Слушай, ты брата моего случаем не встречал? — спросил я.
— Нет. — Сериков недоуменно посмотрел на меня. — Что-нибудь случилось?
— Потерялся. Сказали, что сюда уехал.
— Нет, не видел.
— Давай в детдом заскочим. Может, он у Тани.
Мы выехали на дорогу, помчались в сторону детдома. На лобовое стекло налег, туго зашелестел воздух.
— Слышал новость? — повернувшись ко мне, сказал Алька. — Детдом закрывают. В город переводят. На его месте санаторий какой-то будет.
Тани в детдоме не оказалось. Об этом мне сообщил Санька. Он гонял с ребятишками возле ворот консервную банку. Я спросил у него про Костю.
— Его здесь не было, — удивленно протянул Санька. — Он же с вами в город уехал! А Татьяна Васильевна, кажись, в отпуске. Нас скоро отсюда перевезут.
Санька хотел еще что-то сказать, но тут мимо ног его пролетела банка, он махнул рукой, дескать, видите, некогда.
— Давай я тебя до дома подброшу, — предложил мне Сериков. — А сам съезжу в гараж, отпрошусь у начальства. Вдвоем на машине быстрей найдем.
Через десять минут остановились около нашего дома. Я заметил, что дядька не терял времени даром, начал делать капитальный ремонт. Вместо старых ворот уже стояли новые, двустворчатые. Ворота в поселке что вывеска, по ним можно судить о достатке хозяина.
Как будто поджидая меня, на улицу вышли Фрося с Сериковой. В окне колыхнулась штора, прижавшись к стеклу, на дорогу глядел Борька. Алька не ожидал увидеть мать, торопливо хлопнул меня по плечу.
— Я сейчас мигом. Ты не беспокойся, найдем брата.
Я выскочил из машины, за спиной взревел мотор, машина круто развернулась, помчалась по улице.
— Вот у него все и узнаете, — сказала Фрося, показав на меня глазами.
— Ты это что, Степан, делаешь! — воскликнула Серикова. — Я за тебя ручалась, а сейчас краснеть приходится. Сегодня из города звонит твой начальник: узнайте, говорит, где Осинцев Костя. Вот тебе раз, думаю, почему меня-то спрашивают. Выходит, рано доверили опекунство.
— Где он? — спросил я у Фроси.
— У Чернихи, Ефим туда пошел.
Разговаривать с ними не хотелось. У меня камень с плеч свалился — наконец-то нашелся, живой, все остальное — разговоры, пересуды — для меня сейчас не имело значения.
Галина Степановна говорила еще что-то, но я, махнув рукой, побежал к дому Чернихи. Через двор пролетел быстро, даже собака не успела залаять. В сенях было темно, я искал дверь, натыкаясь на пучки трав, чуть было не уронил со стены коромысло. Дверь оказалась сбоку, открыла сама Черниха.
— А я-то, грешным делом, думаю, кто это там гремит, — радостно проговорила она. — Проходи!
Я, нагнувшись, шагнул в дом, запнулся за обшитый войлоком порог. Прямо напротив двери сидел в полушубке, мял в руках шапку Ефим Михайлович. Увидев меня, вскочил, оглянулся на Черниху.
— Где Костя? — спросил я.
— В комнате, — кивнул головой Ефим Михайлович.
Я быстро прошел в комнату: на кровати сидел брат и тер кулаком заплаканные глаза.
— Костя, что случилось?
— Зачем Полкана застрелили? — тоненько выкрикнул он, содрогаясь всем худеньким телом. — Ведь он ко мне хотел, потому и выл!
Только сейчас я разглядел в руках у брата собачий ошейник. Он был новый, кожаный, фабричной работы, такого у нас никогда не было, обычно для Полкана мы вырезали из старых ремней.
— Тут вот какое дело, — смущенно зачастил Ефим Михайлович, — собака, Полкан, значит, как вы уехали, выть стала. Ну, прямо невмоготу. Воет и воет, точно нового покойника чует. Пришлось пристрелить.
Теперь мне все стало ясно. Костя решил забрать Полкана, уехал, почти не зная дороги. Но опоздал.
Бедный Полкан. Кому здесь было до твоих собачьих огорчений, тебе бы сидеть спокойно, делать то, что положено собаке, лаять на чужих людей, а ты на хозяев, да еще выть.
Хорошо привязали, не поскупились купить новый ошейник, старый бы он порвал, что уже делал раньше не однажды, но не учли одного — даже собака не может жить без близких людей.
За окном заурчала машина, хлопнула дверь, в дом вбежала Таня. Следом за ней вошел Алька. Минуту спустя появилась Фрося, она, не раздеваясь, прошла в комнату, присела рядом с Ефимом Михайловичем.
— Ну вот, кажется, все собрались, — обрадованно вздохнула Черниха и засеменила на кухню, стала собирать на стол.
Таня быстро разделась, подошла к брату, присела рядом. Костя вдруг икнул, ткнулся ей в колени и, уже не сдерживаясь, заревел во весь голос.
— Котька, ты чего, ну перестань, — начала успокаивать его Таня, а у самой на глазах появились слезы.
