Мама впервые в жизни теряет дар речи.
Концерт назначен на следующую субботу. На вечер пятницы назначена генеральная репетиция в большом зале. Он очень похож на настоящий театр. С одной стороны в зале сцена с большим красно-черным занавесом, а для зрителей расставлено множество стульев. У стены стоит стремянка, и какой-то рабочий возится с прожектором.
— Дохлый номер, — сообщает он мисс Деббэ, которая стоит неподалеку. — Цепь не работает.
— Но прожектор непременно нужен нам для концерта! — говорит мисс Деббэ. — Непременно!
— Не беспокойтесь, прожектор будет, — отвечает рабочий. Какая-то девочка в кошачьем костюме гонится за подружкой, а потом тузит ее, едва не сшибая при этом лестницу.
— Я приду потом, когда здесь не будет этих… м-милых девочек, — говорит рабочий.
В это же время мистер Лестер пытается собрать девочек из старшей группы. Два других учителя управляются с малышами.
— Чудовища, станьте вот здесь! Звери — сюда! Капельки — отойдите к стене!
Мистер Лестер велит нам тихо — на слове «тихо» он делает особый упор, — ждать в студии, пока он не придет за нами. Мы встанем за кулисами и будем ждать до тех пор, пока зрители не закончат аплодировать предыдущим танцорам, а потом выйдем и исполним свои номера.
— Тебя это не касается, Алекс, — предупреждает он. — Ты выходишь сразу после антракта, а чудовища будут стоять за кулисами и ждать, пока ты не закончишь танцевать.
— Тишина! — мисс Деббэ постукивает тростью, призывая нас к вниманию. — Начинаем генеральную репетицию!
Мы садимся и смотрим, как танцуют малыши. Завтра ведь мы их танцы не увидим.
Я сижу в третьем ряду, между Брендой и Эпатой. Девочки из младшей группы наряжены желтыми цветочками. Учительница танцует вместе с ними, но один из цветочков все равно покидает сцену прямо посередине танца, а еще один садится прямо посреди сцены и начинает рыдать. Третья девочка принимается во весь голос распевать «Плыви, плыви на лодочке». Когда мы смеемся, она чувствует себя польщенной и начинает петь еще громче. Учительница улыбается так, словно она счастлива видеть, как малыши портят весь танец. Наконец является мистер Лестер. Он берет певицу и плаксу в охапку и уносит со сцены.
Несколько девочек из средней группы танцуют танец принцесс. У них пышные розовые платьица и короны.
— Ну вот, почему у всех костюмы красивые, а у нас… — шепчет у меня за спиной Джерзи Мэй.
— Может, на следующий год тебе достанется роль принцессы, — успокаивающе говорит Джессика.
— Принцессы-шминцессы, тоже мне! — говорит Джоанна. — Почему нельзя станцевать со скейтбордом?
Мы смотрим танец принцесс, потом танец бесхвостых кошек. Когда они уходят со сцены, мистер Лестер выводит старшую группу из зала и ведет через холл.
— Звери и капельки, вы оставайтесь здесь, — говорит он. — Александрина и чудовища — за мной.
Мы вновь входим в зал, но уже через боковую дверь, откуда зрители не могут нас видеть. Я слышу, как малыши плюхаются на стулья, чтобы посмотреть наш номер.
— Чудовища, ждите за кулисами — посмотрите на танец Александрины оттуда. За несколько секунд до его окончания приготовьтесь выходить. Александрина, иди, становись в центр сцены. Занавес сейчас откроется. Когда будешь готова, посмотришь на меня, и я включу музыку.
Я иду в центр огромной пустой сцены. Я раскидываю руки, как положено в начале танца. Поскрипывают веревки — открывается занавес. У меня начинает сосать в животе.
Вдруг передо мной оказывается полный зал детей. Тысячи, миллионы девочек! Танец вылетает у меня из головы. Что я тут делаю? Я не помню, с чего мне начинать! Я даже свое имя не могу вспомнить!
— Псст! — шепчет мне Бренда. — Белье!
Я смотрю в зал и выбираю девочку в первом ряду. Я представляю себе, что вместо желтого костюма цветка на ней нижнее белье. Девочка становится не такой уж страшной. Я воображаю, что все дети, ряд за рядом, вдруг оказываются в смешном нижнем белье.
Шассе налево! Мой танец начинается с шассе налево! Я киваю мистеру Лестеру, и он включает музыку.
Танец проходит без сучка, без задоринки. Закончив его, я делаю реверанс, как меня научил мистер Лестер, а потом иду за кулисы и оттуда смотрю, как танцуют чудовища. Даже у Джерзи Мэй все получается хорошо.
Когда они возвращаются за кулисы, Эпата бросается мне на шею.
— Ты здорово танцевала, Фея Драже! — говорит она.
— И вы здорово, чудовища! — отвечаю я.
За кулисы является мисс Деббэ. Она целует меня в обе щеки.
— Fantastique! Теперь видишь? Потенциал есть у всех! Это совсем не трудно, правда?
Мы переглядываемся с Эпатой, Террелой и Брендой.
— Это совсем не трудно, неправда, — говорю я.
— Теперь я совершенно спокоен за завтрашнее выступление, — говорит мистер Лестер. — Для того мы и устраиваем генеральные репетиции — чтобы обойтись без неожиданностей в день концерта.
Но без неожиданностей не обходится.
— Ну, мама, ну скорее, — говорю я. Мама уже сто лет возится с моими волосами. — Нам надо быть к семи!
— Знаю, знаю, феечка моя, — говорит она, вставляя мне в волосы еще один сверкающий белый цветочек. — Я уже почти закончила.
Еще три заколки, и мама отступает на шаг назад, полюбоваться своей работой. Потом она поворачивает меня к зеркалу.
— Ну как, здорово?
Лиф белого платья сверкает новыми блестками, которые нашила на него мама. С пояса спадают бесчисленные слои воздушной ткани. Волосы убраны в пучок и украшены цветами, которые при каждом моем движении сверкают и блестят.
— Да, мэм. Это здорово, — говорю я.
— Нервничаешь? — спрашивает мама.
— Да ну, чего мне нервничать, — говорю я. И правда, зачем я буду нервничать, если у меня наготове замечательный трюк с нижним бельем.
— Вот и правильно, детка, — говорит мама. — Ты так много репетировала, что и во сне могла бы танцевать.
Так оно и есть — прошлой ночью мне все время снилось, что я танцую Фею Драже. И без единой ошибки. Все будет отлично.
— Идем, Александрина. Надо еще поймать такси, — говорит мама.
— Какое такси? — спрашиваю я. Она открывает дверь.
— Звезды балета не ходят в театр пешком, — говорит она. На улице она машет рукой, и перед нами тут же останавливается такси.
Я еду в такси впервые в жизни. Мы с мамой сидим на заднем сиденье. Мы лавируем между машинами и в мгновение ока оказываемся у школы. Мама расплачивается с водителем, а потом обнимает меня.
— Ни пуха, ни пера, детка. Сломай ногу! — говорит она.
— Что-о? — кричу я. Хорошенькое дело — и это она говорит собственной дочери, которая вот-вот выйдет на сцену!
Мама смеется.
— Так принято говорить в театре. Артисты верят, что желать удачи — плохая примета, и вместо этого говорят «сломай ногу».
— А-а, — отвечаю я.
Но по ступенькам все равно поднимаюсь очень осторожно.
Мама заходит в зрительный зал, а я отправляюсь в комнату, где собирается вся старшая группа. Мистер Лестер помечает мое имя в списке. Чудовища уже тут, в полном составе. Эпата машет мне рукой и улыбается — ее лицо видно в дырку мохнатого фиолетового костюма. У нее даже щеки фиолетовые!
— Раз уж я должна быть фиолетовой, так целиком, — говорит Эпата. — Пришлось взять мамины тени для век.
— Сколько еще до начала? — спрашиваю я.
— Минут двадцать около танцевать будут малыши если, — говорит Бренда.
Я нервничаю, и потому даже не пытаюсь расшифровать ее слова. Вместо этого я смотрю на Террелу.
— Если малыши будут танцевать около двадцати минут, нам начинать в восемь, — говорит она.
Еще целый час.
— А вам страшно? — спрашиваю я.
— Не-а, — говорит Эпата.
Бренда поднимает брови. Эпата постукивает по полу ногой, словно отбивает морзянку.
— Ну, если только немножко, — признается она.
Вскоре мы слышим взрыв аплодисментов — видимо, концерт начинается. Из-за двери доносится музыка, под которую должны танцевать цветочки.
— Давайте потихоньку выйдем и посмотрим, сколько там народу, — говорит Эпата.
Мы с Брендой и Террелой идем за ней по коридору. Дверь в большой зал приоткрыта. Эпата сует туда свой нос.
— Мама миа! — говорит она. — Их там столько!
Я тоже заглядываю внутрь. В зале яблоку негде упасть. Нет ни одного свободного стула, у задней стены и в проходах тоже стоят люди. Кое-кто даже сидит прямо на полу перед сценой. Мы слышим разговор двух мам:
— Я насчитала больше двухсот человек — правда, замечательно? — говорит одна из них.
Мы молча возвращаемся в комнату.
— Я и не знала, что их будет так много, — говорит Террела.
Осознав масштабы бедствия, я понимаю, что не прочь подождать своего выхода подольше. А лучше — целую вечность.
