Чумак сел, прислонившись к стене. Он уже не спал и всё слышал. Но, конечно, не знал, что и его Нюрка поселила в своей бригаде: ведь она этого вслух не пела. Ему было грустно, хотя он и посмеивался над собой: «Что, брат? Сам всегда всех бросал — и ничего, а когда тебя бросают — это иначе, да? Вот эта девчонка — что она тебе? — а на душе уже кошки скребут?»
— Что ж не уходишь? Иди, — сказал он, впрочем, довольно спокойно.
Нюрка села на табурет возле Жориной спины, разглаживая сарафан на коленках:
— А вы на меня не обижайтесь…
— С чего ты взяла? Нисколько даже.
— Я, честное слово, никуда не уеду, пока мы не кончим. А потом, ведь вы сами уедете. А мне надо искать Зину.
— Поди, давно дома на диване твоя Зина.
— Не смейте так говорить! — возмутилась Нюрка.
— Ну, не буду. Не буду.
Жора храпел с присвистом, и за окном шуршал дождь.
— Стар я стал, что ли? Знаешь, мне уже хочется куда-то возвращаться. Понятно тебе? Да где тебе это понять, рано. Тебе ещё хочется идти вперёд и без оглядки.
— Нет, я понимаю, — сказала Нюрка. — У меня есть мама.
— А у меня есть жена. И сынишка. В Москве. Но они обязательно ко мне приедут… Хочешь, приезжай тоже. Будем жить вчетвером, и я буду вам привозить подарки. А ты поступишь в музыкальный техникум и, когда я буду возвращаться, будешь мне играть и петь, как тогда, на пустыре. Вот только пианино у меня нет. У меня, брат, много чего нет…
— У меня есть гитара, — сказала Нюрка.
— Ну вот видишь!
— Но, наверное, я в городе не смогу играть.
— Почему это? — сказал Чумак неуверенно и подумал, что, может быть, она права, и всё это звучит только в степи, где нет стен, где пахнет конским навозом, где дым костра, уборочная, строители, нивелир, полынь и звёзды…
— Не обижайтесь на меня! — повторила Нюрка жалобно. — Я буду вам писать письма…
— Что с тобой поделаешь — пиши.
— Послушайте, это вы сочинили стихи?
— Какие?
— Ну те, про спелые звёзды.
— Нет. Это Багрицкий. Жил такой поэт.
— А вы разве не умеете?
— Умел когда-то, но не такие.
— А какие?
— Такие, например:
Я, товарищи, разбойник в мировом значении.
Я, конечно, против бойни, я — за приключения!
— Да, не такие… Но всё-таки хорошие стихи.
— Не подлизывайся. Вижу насквозь — тебе не нравится. И работа наша тебе больше не нравится.
— Нравится, нравится! Только жаль, что её не видно. Вот начнёт работать комбинат — его видно, а наш кабель под землёй.
— Ну и что ж, что под землёй. Зато от него будет свет. А разве плохо проектировать дороги? Вот возьму да и спроектирую дорожку на вашу ферму, а ты по ней приедешь ко мне в гости.
— С мамой?
— С мамой.
— И с Зиной?
— Можно и с Зиной.
Чумак усмехался и думал: «Как хорошо — два человека. Не отец с дочерью, не брат с сестрёнкой, не муж с женой, не два старых друга; просто два человека. Иногда — большой и маленький…»
Жора проснулся, поглядел в окно: «Дождь? Дождь». И снова упал лицом в подушку.
2Они сошли с поезда, и Зина шла впереди, а папа сзади. Они сели в тряский автобус и скоро снова вышли — Зина впереди, а папа сзади. Он совсем замучился, и у него было серое лицо, но Зина не оглядывалась и не видела, какое у него было лицо.
У автобусной стоянки толпился народ. Мокрые плащи, мокрые телогрейки, капли дождя на волосах и ресницах, калоши, мокрые кошёлки, мокрые мешки.
Пока ещё не все приезжие вышли из автобуса, Зина ринулась к мокрым людям — спросить о Нюрке. Папа протестующе поднял руку, но тут же безнадёжно её опустил: всё равно не увидит. И, если бы он попытался сказать ей, что так никого не ищут, она не стала бы слушать. К тому же ему очень тяжело было говорить, он плохо чувствовал себя.
А Зина была уверена, что сегодня день, когда всё, о чём подумаешь, встретится на пути. Может быть, потому, что думаешь не о многом. Прозябание кончилось, неизвестность кончилась, голод кончился, детская игра в костёр кончилась — осталось самое простое: встретить Нюрку и увезти со с собой.
Она не оглядывалась по сторонам, не видела ни новых домов, ни кранов, ни фундаментов на пустыре, ни зелёных ростков на улицах; теперь её и вовсе не интересовало, какой он, Кучук. Наверное, такой же, как и все другие места, которые она проезжала, не разглядывая. Такой, как и Алтайка. И один и тот же дождь над ними.
— Вы не видели тут Нюрку? Мою сестру Нюрку? — спрашивала она.
В ответ люди качали головами в мокрых капюшонах, косынках, фуражках. Но тут из-за спин показалось молодое лицо парня с отвисшей нижней губой.
— Какая Нюрка? Такая белобрысая, белоглазая?
— Это ещё неизвестно, кто белоглазый, а она красивая, — огрызнулась Зина, нисколько не удивляясь.
— Как не знать, — продолжал он. — Она с нами на изысканиях. Всё сестру ищет. Это ты — сестра? А не похоже. Ты чернявая. — Жора засмеялся, радуясь своему остроумию.
Зина пробилась к нему через толпу и схватила за рукав: пусть себе хохочет, лишь бы привёл к Нюрке.
…Нюрка была ненастоящая. Она расплывалась в глазах, и только по тому, что говорила она не о том, о чём полагается говорить в такие минуты, Зина поняла, что это наяву.
— Гляди, просветлело, — сейчас будет солнце, и мы сможем кончить работу.
— Нюрка, это ты?
— А кто же?
Она засмеялась. В самом деле выглянуло солнце, и сразу земля начала сохнуть, и запах от неё шёл головокружительный. Взрослые сидели ещё в общежитии, а Зина с Нюркой ходили по пустырю. Ноги промокли выше колен, подолы прилипали к ним.
— Сядем.
— Ещё сыро.
— Да мы и так мокрые. Сядем. Смотри — озеро. В нём можно лежать и читать газету, как в Мёртвом море. Здорово? Но купаться надо идти на речку. Пойдём? После дождя в воде всегда тепло.
В воде было и тепло и холодно — полосами. Зина не могла сказать, приятно ли это, но вылезать раньше Нюрки не хотелось. Нюрка плыла на спине посреди реки, что-то напевая.
— Н-нюрка, — вспомнила Зина уже на берегу (она прыгала на одной ножке, чтобы вылилась вода из уха), — а в-ведь это тв-в-воя музыка, то, что ты поёшь.
— Знаю, — просто отозвалась Нюрка. — Замёрзла? Дай я тебя пошлёпаю. Вот так, терпи. Сейчас будет жарко.
— Хорошо, — сказала Зина. — Больше не надо… А почему ты ушла из лагеря?
— А ты?
— Меня выгнали.
— Ну, и меня выгнали.
— Нюрка!..
— Ты-то ведь пошла со мной, когда мне было плохо!
— Я ушла, чтобы увидеть костёр, — сказала Зина правду, но так робко, что поверить ей было невозможно.
— Ладно, всё равно знаю… А костёр мы тут жгли. Жаль, без тебя. Ну ничего, еще увидишь. Мы с тобой поедем теперь к Эльке в школьную бригаду, если тебе папа разрешит.
Зина хотела было сказать, что папа встретил Элю. Ведь теперь незачем ехать в бригаду, главное — они с Нюркой уже вместе… Но ей было стыдно, что Нюрка поехала её искать в Кучук, тогда как она сама оставалась на месте. Не хотелось, чтобы Нюрка ещё раз подумала о ней плохо. Но на Пятом ещё раз оказаться тоже не хотелось. А главное — надо было, чтобы Нюрка была только с ней, только с ней одной! И в голове почти помимо воли сработал знакомый механизм: ведь Нюрка не знает, что телеграмма от Эли не придёт!
— Конечно, поедем, если нас примут! Там так хорошо! — бойко ответила она и закончила медленнее: — Папу я уговорю, пустяки…
Нюрка обрадовалась. Ей не очень-то хотелось возвращаться к тётке, но она думала, что Зина соскучилась по дому, да и дядя Вася не отпустит их в бригаду. Она сказала Зине про бригаду так, просто потому, что она просила Элю поговорить с директором, да ещё потому, что бригада нравилась ей.
Зине бы замолчать, заговорить о другом, но Нюрка смотрела на неё восторженно. А Зина так давно ждала этого Нюркиного восхищения — как тут признаешься во лжи, как тут замолчишь! «Э, что там! Мы поедем по железной дороге, мимо Алтайки, в стороне от Пятого, а телеграмма не придёт. Но честное слово — это я соврала последний раз в жизни! Больше никогда, никогда!»
— Мне очень там нравится, — продолжала она между тем бормотать быстро-быстро. У неё кружилась голова. — И ведь опыт можно перенять. Потом я у себя в школе скажу, чтобы организовали такую бригаду, а ты у себя… Или, может, ты останешься у нас жить, а?
— Нет, моя мама скоро приедет… Но это ты здорово придумала — перенять! Мне и в голову не пришло…
— А костёр будем жечь?
— Конечно, будем.
Нюрка принялась рассказывать о Чумаке, какой он хороший. Зина вздохнула: наконец передышка. Сказала:
— Почему тебе всё время встречаются настоящие люди, а мне — плохие или так себе?
— А Витька?
— Что — Витька?
— Разве ты в него не влюбилась?
— Я ни в кого не влюблялась… Кроме тебя.
Нюрка рассмеялась:
— У тебя гусиная кожа. Давай ещё пошлёпаю.
