«Вот это здорово! — думал Ося. — Чтобы немцев скорее победить!»
Зимой в Бийске ударили шестидесятиградусные морозы. Городок почти утонул в сугробах.
Школьники собирали теплые вещи для бойцов.
Оля с подружками старательно вышивала кисеты и бережно вкладывала в них табак и почтовую бумагу.
— А вдруг папа получит мой кисетик! — говорила она.
Но папа Оли и Димы уже не мог получить в подарок кисета. В середине зимы пришло письмо. Оно было короткое и напечатано на машинке. Прочитав его, Матвей Иванович словно вдруг больше постарел. Письмо выпало из его задрожавшей руки. Оля его подхватила и прочла…
В этот день Ося увел Димку к своему школьному товарищу, чтобы братишка не мешал Матвею Ивановичу утешать Олю. Она так плакала, что старик уложил ее в постель и долго сидел над ней.
В письме было написано, что Виктор Федорович погиб на фронте.
Теперь у Оли и Димки не было никого на свете ближе Матвея Ивановича и Оси.
А весной сорок четвертого года, когда они вернулись в Ленинград, оказалось, что и дома у них нет другого, кроме комнаты Матвея Ивановича. В дом, где жили до войны Хрусталевы, попала бомба.
Вот и жила теперь вся «сборная семейка» у Матвея Ивановича.
* * *
События их жизни в тылу, одно за другим, пронеслись в осиной голове. Стоя в углу двора и глядя на закат, он крепко задумался.
— Ты что там видишь? Самолет?
Подобравшись сзади, Димка, в сдвинутой на затылок кепке и с перемазанной физиономией, вынырнул из-под осиного локтя и, задрав голову, тоже стал вглядываться в небо.
— Вот я тебя и нашел! — воскликнул Ося. — Где ты бегаешь, поросенок? Оля давно беспокоится.
— А по-моему, это я тебя нашел! — важно сказал Димка.
На улице шел дождь со снегом. Оля не пустила Димку гулять.
Полтора месяца назад семилетний Димка начал ходить в первый класс. Поэтому он считал себя человеком самостоятельным. Расставив ноги в коротких штанишках, он стоял у двери и нахлобучивал на голову кепку.
— Ведь промокну я, а не ты, — сказал Димка независимым тоном.
Оля посмотрела на него.
— Не трудясь одеваться, ты не пойдешь на улицу.
Димка зажмурился и громко заревел.
— Гулять ты всё равно не пойдешь, — сдвигая брови, отрезала Оля. — И не приставай, пожалуйста: нам надо заниматься.
По опыту Димка знал, что Оля неумолима: что сказала, то и сделает. Вот был бы дома дедушка! У него всё можно выпросить. Но дедушка приходит с работы часов в семь, а сейчас не было и шести.
Реветь Димка перестал, потому что это было бесполезно. Он ходил по комнате и тянул:
— Пусти гу-уля-ать! А я всё равно пойду! Пусти, Оля-а-а! А я пойду-у!
Ося поднял голову от учебника.
— Вот человек! Да займись ты чем-нибудь; как тебе не стыдно!
Оля сидела за столом и смотрела в раскрытую книгу. Тоненькая, прямая, она всем своим видом выражала: я ничего не слышу.
Ося покачал головой и подумал: «Да, замечательная у него сестренка! Недаром ее семиклассницы так любят: редкий день у нее подружки не толкутся. Обо всем девочки с Олей советуются, ни одно дело без нее не начинают. И учится она всегда на «отлично». Могла бы даже и загордиться своими успехами. Но нет, не задается ни капельки. Но зато характерец! Всё равно на своем поставит. Неудивительно, что девчонки ее слушаются… Неужели у нее сердце не болит оттого, что Димка мучается? Ведь он маленький и глупый, ему в самом деле скучно. А физика при таких обстоятельствах никак в голову не идет…»
Ося вздохнул и сказал просительно:
— Пустила бы ты его во двор… Дождик, кажется, прошел.
— Давно кончился! — Димка вскочил на ноги, и его, заплаканное лицо с курносым носом и пухлыми щеками просияло.
— Не пущу! — Оля резко повернулась к Осе, на глазах ее блестели слезы. — Как тебе не стыдно, Оська! Вот вы всегда так: и ты, и Матвей Иванович. Вы своей мягкостью только портите Димку.
— Просто я не понимаю: как тебе не жаль его?
— А тебе жаль, так и поиграй с ним, займи его.
— Меня завтра по физике спросят.
— Ах так? Ну, и сиди и… не мешайся в воспитание!
— Подумаешь, директорша нашлась! — насмешливо сказал Ося.
— Пусть директорша! Пусть! — Оля повела блестящими глазами на Димку.
Димка притих и с любопытством прислушивался к разговору. По его внимательным глазам было видно, что он еще надеется на удачу.
Ося сильно ошибался, думая, что Оля равнодушно слушает димкин плач. Как и Ося, она не могла сосредоточенно заниматься. Сидя с деланно-равнодушным видом, она с беспокойством думала о младшем брате: «Он много времени предоставлен самому себе: возвращается из школы в час дня — и хоть на голове ходи».
Оля очень жалела, что не пошла заниматься к Тане Чуркиной. Идя к Тане, она всегда брала с собой Димку. Он играл там с «малышней», как называла Таня младших сестренку и братишку.
— У нас Димка совсем стал непослушный, — от огорчения комкая в руке косу, говорила Оля. — И ты тоже мог бы хоть немножко помочь за ним смотреть.
— А я не помогаю? — возмутился Ося. — Справедливость — нечего сказать! Конечно, тебе труднее, чем мне, ты больше в кухне возишься, обед готовишь, но и я…
— Ничего мне не труднее! Ничего не труднее! А ты — брат. Ты лучше должен понимать, чего мальчишке нужно.
— Да ведь это ясно, чего он хочет: гулять он хочет, вот и всё!
Оля и Оська смотрели друг на друга сердито, и у обоих в глазах было недоумение. Они были хорошими товарищами. Случалось, поддразнивали друг друга, подсмеивались, но по-настоящему ссорились очень редко.
Они не сразу услышали стук в дверь.
— Подожди! — сказала Оля. — Стучат, кажется… Войдите!
Дверь открылась. На пороге показался военный. Он быстро оглядел взволнованные лица детей и приложил руку к козырьку.
— Здравствуйте. Здесь живет Ося Абелин?
— Да, это я. — Ося поспешно встал со стула. — Садитесь, пожалуйста.
Ося вопросительно глядел на вошедшего. Его разбирало любопытство; зачем это он мог понадобиться военному да еще майору?
Вошедший пригладил волосы и спросил негромко:
— Скажите, у вас бывал мой сын — Алеша Сахаров?
— Димка, у тебя был сегодня Алеша Сахаров? — разочарованно спросил Ося.
— А я с Алешкой не дружу! — заявил Димка. — И вовсе он не Сахаров, а Сапогов.
— Эх ты, голова! При чем тут Сапогов? А Сахарова ты знаешь?
— Вы меня не поняли, — сказал майор. — Я говорю про сорок первый год, про блокаду. У вас жил тогда мой мальчик. Мы называли его Алик.
— А-а, — тихонько протянула Оля. — Так вы, значит, старший лейтенант Сахаров?
Ося дернул ее за рукав, покраснев от неловкости:
— Ты же видишь, что майор!
Военный опустился на стул и спросил изменившимся голосом:
— Так, значит, вы знали моего Алика?
— Конечно, знали! — воскликнул Ося. — Как же! Я отлично помню его. В блокаду он у нас жил, только недолго.
— Когда Алика от нас унесли, в тот день загорелось электричество, — задумчиво сказала Оля.
— Да, да! — воскликнул Ося. — Верно! А где теперь Алик? Большой, наверно, стал? В каком он классе?
Иван Антонович Сахаров медленно покачал головой:
— Я не знаю, где он.
— Как? Совсем не знаете? — спросила Оля.
— Нет, дети, не знаю. Алик потерялся еще в сорок втором году, когда его с детским домом эвакуировали на «Большую землю».
Он повернул голову на скрип двери и увидел седого полного старика. В комнату вошел Матвей Иванович. Его познакомили с Сахаровым, рассказали про исчезновение Алика.
— Вот беда-то, ай! — сокрушенно сказал Матвей Иванович. — Но вы не теряйте надежды. Найдется! Непременно найдется!
Ося смотрел на Сахарова смущенно и виновато. Ведь он тогда и не пытался разыскать Алика, не постарался узнать, в какую больницу его положили и что с ним было дальше. Это было тогда трудно, но все-таки возможно. А он этого не сделал. Кто знает, если бы он не потерял тогда Алика из виду, может, всё сложилось бы иначе…
На электрической плитке бурлил чайник. Ося сердито снял с него крышку, мысленно ругая себя: «Какой же я дурак! Какая свинья!»
— Пожалуйста, выпейте с нами чаю, — радушно пригласил Матвей Иванович. — Олечка, накрывай скорее.
Немного погодя все сидели за столом и слушали рассказ Сахарова об его попытках найти сына. Широко открытыми глазами дети смотрели на грустное лицо майора.
— Расскажите мне всё, что вы знаете о моем мальчике, — попросил Сахаров.
Оля и Оська наперебой стали рассказывать об Алике… Когда Ося передал рассказ соседки о том, как Алик заботился о матери, майор отвернулся и закрыл глаза рукой.
В комнате стало тихо-тихо…
Димка слез со своего стула, подошел к Сахарову и, подняв голову, смотрел на него.
