Он остановился. Все, дальше нет смысла, да и не нужно. Вот оно, твоё море, Аркашка. Вот зачем ты сбежал из отеля, наврал Оле-Оле, и ещё неизвестно, что тебе за это будет. Может, вообще больше никогда не возьмут на гастроли. А то и вовсе выгонят из оркестра к чёрту. Ну и что?… Ты доволен, балда, ты этого хотел!?
… Да, этого. Чтобы так сильно пахло водорослями. Чтобы мокрые ноги. Чтобы невозможно текло из носа, и ветер постоянно срывал капюшон. Чтобы маяк, и чтобы чайки.
Руки так замёрзли, что пальцы не разгибались. Чёрт, а ведь играть ещё сегодня, ещё играть. Аркашка посмотрел на часы — да. Как бы там ни было, а на концерт опоздать нельзя. Аркашка слишком взрослый, чтобы забыть про концерт. Занимался как псих, и его выбрали солистом для этой поездки. Но он с самого начала думал, что им покажут море, а никто даже не заикнулся об этом! А ведь Аркашка ещё дома смотрел на карту, и видел — Дублин находится на берегу. На море.
Он ведь не думал сбегать. Он вообще очень переживал о концерте, как пройдёт. И вообще, как тут всё. За границей, первый раз! Всё интересно же. И парень, который их встречал в гостинице, такой длинноволосый, с хвостом. У него на бейджике как раз было написано — Стюарт. С ним очень много говорил Ким, он хорошо знает английский. И Аркашка попросил перевести, спросить — когда их повезут на море?… Стюарт удивился, переспросил — вы любите природу?… Тогда лучше поехать на автобусе; далеко за город. Да, там очень красиво.
Ну, что это такое — на автобусе. Уже понятно, что не успеют, что этого не будет. А ведь нельзя так. Невозможно. Невозможно! Быть рядом с морем и не увидеть.
Он опустил руку в лужицу. И так заледеневшие пальцы совсем свело. Загрёб камешки, ракушки вместе с песком, засыпал в карман. Как же холодно, вот же чёрт, холодно как.
Надо идти назад. Он успеет. Главное — не заблудиться. Хорошо, что есть телефон — его хватятся и сразу позвонят. И придётся что-то врать. Или не врать. Главное, успокоить, что с ним всё в порядке, и на концерт он успеет, не подведёт.
Что бы такое придумать, что бы придумать… Всё равно будут орать, но не убьют же…
Аркашка вытащил ноги, кроссовки уже затянуло в мокрый песок. Всё-таки зачерпнул воды.
Чёрт, вообще не чувствуются пальцы. Он сунул мокрую руку на шею, за воротник. Ким так научил его греть руки перед концертом. Пальцы оходят потихоньку, возвращается чувствительность; правда, шее жуть как холодно. Да, устроит он им сегодня концерт Мендельсона. Точно выгонят.
Аркашка оглянулся последний раз. Вдохнул и закрыл глаза.
«Я бы хотел остаться здесь жить. Просто ходить сюда, к этому морю. И всё.»
* * *
…Стюарт быстро шёл по дороге, натянув капюшон. Хорошо, что дождь. Это лучше. Чего вот ему было здесь нужно, чего он не видел на этом море, каждый день ходит сюда, как псих. Ведь знал, что не успеет, но всё равно понесло на этот странный берег. Вечером они идут с классом на какой-то концерт, приехали ребята из далёкой страны, России. Какие-то музыканты. А вообще, наверное, это интересно — оркестр; ездят по разным городам… Играют чего-то там. Совсем другая жизнь. В программке написано: солист — Аркадий Калина.
«Если бы я жил в этой далёкой северной стране, я бы тоже играл на скрипке. И меня звали бы так странно, Аркадий Калина. Играл бы сегодня концерт Мендельсона, с оркестром…»
* * *
— Ми-соль-соль-соль, фа-ми-си! — «Весна» Вивальди, это телефон так звонит, Оле-Оле.
Ответить или нет? Вот Стюарту ни за что бы не позвонила какая-то Оле-Оле.
Ты настоящий шизофреник, Аркашка. Она волнуется, она же хорошая, вообще. Она не виновата, что ты вдруг превратился в какого-то Стюарта.
Нет, не буду отвечать. Лучше просто смс.
«не волнуйтесь скоро приду всё ок»
И не читать, что напишут в ответ.
* * *
… Опять Стюарт. Он знает здесь каждый камень, каждый дом. Вот здесь на кирпиче нацарапано что-то по-китайски. Сколько лет он хочет выяснить, что это за иероглиф, и каждый раз забывает. И каждую лужу он знает. Их тут полно, луж. И он знает, по какой стороне улицы лучше идти.
И корабли. Стюарт выучил их, узнаёт по голосу, по гудку.
Он меряет шагами город. В разных направлениях. Скоро не останется улиц, которых бы он не прошёл, от начала до конца, вот этими подошвами. Но когда-то он уедет отсюда. Выучит наизусть весь город, и уедет. Увезёт его с собой, внутри своей головы. Или в животе. Далеко, далеко. На корабле. Где-то далеко есть большая земля, и другие города. А Стюарт всю жизнь провёл на этом острове. Но когда-нибудь он уедет. Свалит отсюда. И…
* * *
… Какой, к лешему, Стюарт. Вот дурацкая привычка примерять на себя чужую жизнь. Может, это болезнь? Может, он, Аркашка, и правда шизофреник. Хоть бы польза какая-то была от этого. Вот интересно, вечером, на концерте, попробуй-ка представить, что ты — не Аркашка Калина, а Ойстрах, Давид Фёдорович, великий скрипач. И ты сыграл в жизни тысячи концертов. И всё равно сегодня занимался. А не болтался по городу в поисках моря.
Надо попробовать. Ойстрах. Аркашка слышал запись, как он играет концерт Мендельсона. Нет. Ойстрах бы тоже пошёл искать море.
Как жалко, что жизнь одна. Так хочется, чтобы много. Ну, хотя бы две. Нахимовское и Мендельсон. Совершенно непонятно, что с этим делать.
…Да всё понятно, на самом деле. Только бы пережить крик Оле-Оле. В крайнем случае, скажу — будете орать, играть не буду. Нет, никогда он такого не скажет. И вообще, она хорошая же. Болеет за Барселону… Ким её за это любит, он тоже за Барсу, а Аркашка вообще не смотрит футбол.
Ну, поорёт и перестанет. Дома-дома, крыши-двери. Город, такое плотное чувство города. Опять дождь сильнее пошёл. Чёрт, опять, кажется, не туда. Открыл телефон, нашёл карту. А, вот. Наверное, полчаса ещё пилить. Пропустит обед. Может, Кимыч догадается что ухватить для него? Ну, на репетицию успеет зато. Не убьют же?… Блин, вот страшно стало вдруг. А если выступить не дадут? Тоже. Могут же. Как горло болит, вот же зараза.
* * *
Он проплутал ещё часа полтора. Телефон сначала разрывался, потом сел. Но Аркашка уже вышел к реке, и видел белый-мост арфу, хоть и далеко, но понятно, куда идти.
Не будет никакого Нахимовского. Слабо ему вот так сбежать от этой, уже складывающейся жизни. Будет скрипка. Если не выгонят. Или?…
Ледяные руки. Пальцы-деревяшки. Но надо, надо играть. Хорошо играть причём. Музыка же не виновата. Не виновата ни в чём.
* * *
… В последний момент придумал и сказал им вот что: горло прошло, стало обидно, что они там, на экскурсии, он пошёл их догонять и заблудился.
Удачно сошло, думал, будет хуже. Успел и на репетицию, и на концерт. Непонятно, как играл, ничего не помнит. Сыграл и сыграл. Вырубило мозг. Надо потом запись послушать; или лучше не слушать.
А вечером, после всего, Ким, лучший друг, старший товарищ Ким спросил — ты где был, на самом деле? А?…
И Аркашка вдруг ответил:
— Понимаешь… Если бы я жил в этом городе, меня звали бы Стюарт. И я знал бы, где здесь море.
Он сунул руку в карман, и достал грязные ракушки, весь карман в песке. Они резко пахли морем.
— А, — сказал Ким. — вот что… А я всё думал — почему ты играл так круто.
— Чего? — переспросил Аркашка. — Издеваешься, что ли? До чёрта же лажи было!
— Ну, да… Октавы ни одной живой не вышло, и вообще, много технической грязи. Но это просто волнение, не так-то и важно. Ты очень круто играл. Не просто ноты. Ты как-то вырос, Калиныч, за один день. Как будто у тебя что внутри. Ну, вот. Море, например. Теперь я понял. Я вот думаю… Первый раз думаю, что, может, ты реально станешь очень крутым, и я буду гордиться знакомством…
— Издеваешься всё, — сказал Аркашка. Хотя знал, что — нет. Ким не стал бы так шутить. — И вообще. Я, может, в Нахимовское пойду. Я ещё не решил.
Пространственный кретинизм
Я шёл через парк, потому что снег. Когда снег идёт, вот так тихо, и когда тепло так — в маршрутку не хочется. Фонари горят, новые — недавно у нас в парке поставили — и снег валит и валит, прямо из них, из фонарей. Откуда столько снега, заметает и заметает весь мир. Там-парам, пам, па-пам — в голове крутится музыка, вокруг одной ноты. Мотив повторяется, но сбивается ритм, и заметает, заметает…
Я шёл и смотрел, как снег ложится под ноги, как появляются чужие следы и сразу исчезают. Красиво. А головы не поднять — снег летит прямо в лицо, неудобно.
Парк кончился, вот и переход. Я поднял глаза и вдруг увидел, что я совершенно в другом месте. Дома не те, у нас таких нет.
Мелодия в голове оборвалась. Вот же чёрт, опять. У вас бывает такое, нет? Идёшь-идёшь, вроде всё обычно. И вдруг — бац! — совсем не то!
Папа надо мной смеётся, говорит: это называется пространственный кретинизм. Он-то всегда знает, где восток, а где север. Прямо компас в голове. А у меня постоянно сбиваются настройки. Кажется, сначала одно, а потом — хлоп! Кажется, меня увело слишком вправо… Новые дорожки в этом парке, никак не привыкну. Но дома такие огромные, тёмные, откуда они здесь? Совсем другое должно быть…
