Но небо над нами не казалось потолком. Оно было глубоким, объёмным. Над головой стояла бесконечная перевёрнутая глубина, и ясно было, что от одной звезды к другой, соседней, ещё лететь и лететь — дальше, выше…
Лебедем оказалось сразу несколько звёзд. Только стемнело — они сразу проявились, и я смогла их рассмотреть. Их можно было соединить прямыми линиями так, чтобы в небе получился крест. Лёнчик сказал, что это туловище и раскинутые крылья. Совсем не трудно добавить ещё линий, чтобы получился лебедь.
Древние люди были мастера проводить хитрые линии. Это же надо было додуматься, что у Большого и у Малого ковша есть головы, туловища и лапы. Кто-то первым назвал их Медведицами… И все с ним согласились…
Лёнчик научил меня по двум Медведицам находить Полярную звезду. А как искать разные другие звёзды, я не запомнила, хотя он тоже объяснял.
Звёзд было бессчётное число. Все вместе они тихо звенели. Хотя, должно быть, это звенела какая-то мелкая ночная живность. Наши земные насекомые пели свою песню.
Лёнчик тыкал в вышину пальцем и говорил, сколько до какой звёзды световых лет и сколько это будет в пересчёте на земные километры. Он называл звезды по именам — Денеб, Альтаир и ещё много-много названий. У меня голова кругом шла. Я снимала очки, протирала подолом платья, чтобы лучше разглядеть, куда он показывает.
С ума сойти, сколько он всего знал. Сама я только и могла бы сказать, что платье в невесомости не наденешь. А косички стояли бы, как антенны. Да и то, это не я первая сказала, это мама…
«Ой, мама!» — подумала я.
— Мама с Костиком, — говорю, — уже, наверно, уже вернулись. А меня нет!
И мы побежали назад в деревню.
Мама у калитки меня ждала, в темноте.
— Это, — говорит, — что-то новое.
Я не поняла: где — новое? Что?
А мама сразу спрашивает:
— Что же ты не сказала, что хочешь пойти с мальчиком гулять?
А у самой — слёзы из глаз.
— Ленка, — говорит, — ты же ещё маленькая девчонка! А уже обманывать умеешь.
Я в конец растерялась:
— Как — обманывать?
Мама в ответ:
— В деревне разве скроешься? Мы с Костей шли по улице — нам человек пять сказали: «Ваша Лена с Лёнчиком в луга пошла!» Что, думаю, за ерунда? Дома Ленка, сейчас я её увижу! Кинулась я во двор, в сад — нет тебя. И Анне Ивановне ничего ты не сказала, молча ушла…. С тем Лёнчиком, который бил вас вчера, с дружками… Нога у тебя, мол, ещё болит — после вчерашнего.
Мама схватила меня за плечи:
— Слушай, ну зачем ты сказала, что нога болит? У меня душа не на месте. Думаю: мало ли что эта тётя Света говорит, а в городе обязательно надо будет к хирургу записаться, рентген сделать. А ты обманула меня! Значит, понимаешь, что гулять с этим мальчиком не нужно? Что я не пустила бы тебя, если бы ты сказала правду… Он же вчера приходил — я и не позвала вас. Иди, говорю, к своим товарищам. А от Кости с Леночкой — что тебе нужно, спят они уже…
Костя вскидывается:
— Когда он заходил?
Мама в ответ:
— Да вчера, поздно. Я перед сном вышла на двор — а он стоит у забора. Вас спрашивает. Я ему говорю: а ты сам-то кто будешь? А он: я, мол, Лёня, Светиков. И нос утирает кулаком. Гляжу на него — грязный, нечёсанный…
И не позвала нас! А мы ведь ещё не спали… Даже не сказала ничего. Пришла со двора — и обниматься с нами. Ах, детки, ах, скоро уже домой…
Костя говорит:
— Мама, ведь это Макар! Ты же сама говорила, что познакомиться с ним хочешь…
А мама в ответ:
— Что за ерунда! Он мне сказал — Лёня Светиков.
И шумно вздыхает:
— Сплошное враньё… Это, правда, тот Макар… из компьютера?
— Правда, — оба киваем.
Мама говорит, точно оправдываясь:
— А сам и не Макар он оказался, и не товарищ вам. Ещё не известно, что там за семья… Отца нет, а мама… Какая там мама?
Я вспомнила женщину-гору в магазине и отвечаю:
— Нормальная там мама.
А наша мама — опять оправдывается:
— Только подумать — про космос что-то такое рассказывал! Мы с папой думаем: какой мальчик хороший! Вот бы Косте, мол, встретиться с таким мальчиком. А они тут дерутся стенка на стенку, с другой деревней. И вам заодно досталось…
Мама мотает головой. Всё, она теперь она снова уверена, что нам с Лёней дружить нельзя.
— Не надо вам, — говорит, — таких друзей.
И на меня кивает:
— А эта красотка с ним гулять пошла. Я-то думала, ну ладно у меня сын — разгильдяй, а дочка — моя радость, с дочкой никаких проблем я знать не буду. Думала, мы с тобой подружки будем…
И в её голосе я слёзы слышу.
Прошу:
— Мам, послушай меня…
Но мама не хочет меня слушать.
Она говорит:
— Ты так меня обидела, дочка! Я так люблю с вами гулять. И это так редко бывает… Мне хотелось, чтобы и ты, и Костя, вместе пошли… Не думала я, что ты можешь так меня обидеть.
Я долго плакала, накрывшись подушкой, и не могла уснуть.
Назавтра проснулась поздно. Окно было раскрыто настежь и совсем рядом галдели птицы, кто во что горазд. И цыплят слышно было, и кур, и воробьёв.
Мама давно ушла в Собакино. Анна Ивановна с Костей успели разлить варенье по банкам. Четыре банки стояли в ряд.
Костя сказал:
— Из-за тебя, Ленка, мама опять велела сидеть в этой ограде!
Но для меня главное было — что мама сердится на меня. И всё остальное было безразлично. В ограде так в ограде. Я только жалела, что Костя из-за меня тоже наказан. Мама бы нипочём не разрешила, чтобы мы гуляли поодиночке. Вдруг кто-то ещё надумает Костю поколотить? Мало ли, что кроме Лени и Шурки с Серёгой мальчишек здесь нет — крошка Макар не считается… А они трое сейчас работают.
Но нашей маме, когда она сердится, ничего не докажешь.
Мы стали думать, чем бы заняться во дворе. Тут вышла Анна Ивановна, сказала:
— Пойдёмте, я вам что-то покажу.
И повела нас в сад.
Я думала: что она нам покажет?
А она показала нам грядку и велела повыдёргивать из неё все сорняки.
— Да смотрите, — говорит, — не перепутайте с перцами! Сейчас я вам покажу, как различать…
Различать было легко. Листья у сорняков и у перцев совсем разные. Костя только два раза ошибся, а я ни разу. Мне кажется, ему просто скучно было разглядывать, где какие листья. И оттого, что ему было очень скучно, я ещё больше виноватой себя чувствовала.
В утешение Косте я сказала:
— Ничего, скоро уже вернёмся в город!
Костя ответил неохотно:
— И что?
— Как — что? — спрашиваю. — Будешь сколько хочешь играть в тазоголовых. И ещё в разные игры!
Костя плечами пожимает.
— А с кем играть? Макара больше нет, вместо него — Лёнчик этот, спортсмен. А Миша и Ли Джин оба написали мне, что я какой-то нерд.
— Кто, нерв? — переспрашиваю.
Костя говорит:
— Нерд. Или нёрд. Я точно не знаю, как читается. В общем, это такой человек… Зануда, что ли… Которому только бы учиться, ну и скучно с ним. Представь, они оба, не сговариваясь, мне это написали.
Я спрашиваю:
— А Рэт? Он же не думает, что ты зануда?
Костя говорит:
— Так он уже старый. Что, забыла?
Я удивилась:
— Ну и что? Если б не Грандсон, так ты бы ещё сто лет не догадался, что он старый!
Костя отмахивается:
— Так ведь Грандсон у него… И ему стало не до меня.
Да он ревнует, вот в чём дело!
Я хотела сказать, что этот Грандсон скоро уедет — снова в колледж. Или уже уехал. Так что Рэт никуда не денется — вспомнит друзей в Сети. И что ещё же Хью остаётся… Хотя, может быть, он вовсе не Хью. И не из Лондона, а например из Ливерпуля. Но нам-то — какая разница…
Но тут Костя в третий раз выдернул аккуратное растеньице с широкими ровными листьями, и я сказала:
— Эй, ты хоть смотри, что дёргаешь.
А Костя тогда поглядел на меня, подумал и говорит:
— Ленка, а ты что, влюбилась в Лёнчика?
— Кто, я? — спрашиваю.
А он кивает:
— Ну да.
Тут я растерялась вконец. Любовь — это когда вот так?
Нет же!
В классе девчонки иногда рассказывают мне свои секреты. И почти всегда секрет — в том, что в кого-то кто-нибудь влюбился.
Девчонки влюбляются в одноклассников — чаще всего в Мухина или в Симагина — или ещё в артистов.
А одна девочка, не скажу, кто, влюбилась в портрет, который висит у окна в кабинете биологии.
Таблички на портрете нет. Какой-нибудь биолог, из позапрошлого или поза-позапрошлого века. Мы не проходили его ещё, а спросить, кто это, она стесняется…
На биологии моя одноклассница любуется лицом с портрета и представляет, как она с вот этим длинноволосым человеком едет в старинном экипаже по старинной улице — на приём к английской королеве.
Она сама рассказывала мне, по секрету.
И я привыкла, что любовь — это секрет. Разве о ней можно вот так, прямо, спрашивать?
