Но были ребята и совсем безродные. К ним Иван Антонович присматривался особенно внимательно. Ему всё чаще и чаще приходила в голову мысль усыновить какого-нибудь мальчика, у которого погибли и мать и отец…
Как-то вечером Иван Антонович поднялся по лестнице серого дома на Карповке и позвонил у дверей квартиры, где жил Викентьев со своими питомцами.
Сахарова встретили приветливо, как родного. Он просидел весь вечер, говоря о сыне. Ивану Антоновичу казалось, что когда он говорит об Алике, то становится как-бы ближе к нему.
Провожая Сахарова в переднюю, Матвей Иванович ласково твердил:
— Приходите же, голубчик. Не забывайте нас!
С тех пор Иван Антонович стал частым гостем в «сборной семейке».
Он уже прекрасно знал, как в блокаду Викентьев приобрел обширную семью.
Об Алике теперь почти не говорили. Все не хотели напоминать Сахарову о сыне. И только Димка иногда задумчиво спрашивал:
— А что ваш Алик умеет играть в футбол?
— Конечно, он умеет играть в футбол, — отвечал Сахаров.
Оля с упреком взглядывала на Димку:
— Ну, что ты пристаешь к Ивану Антоновичу?
— Ничего. Ему же интересно знать… — говорил Сахаров. — А что было у тебя сегодня в школе, Дима?
И Димка с увлечением принимался рассказывать Ивану Антоновичу, — так быстро произнося имя и отчество Сахарова, что получалось «Ван Тоныч», — как в школе учительница «выставила» к стенке Валерку Петрова. За что? Ну, как же — он снял на уроке арифметики ботинок с левой ноги и стал им играть, потихонечку возя взад-вперед по полу, будто это грузовая машина.
Как только Сахаров переступал порог, Димка кидался к нему навстречу и радостно прыгал вокруг него.
Иван Антонович быстро проникся интересами своих юных друзей.
Олины дружинные дела Сахарову очень понравились.
— Отлично делаете, что собираете книги для ребят, которые у немцев намучились, — сказал он. — Досталось этим ребятишкам…
И на другой день принес пачку книг: «Прими, Оля, и меня в долю».
Все члены «сборной семейки» стали близки ему: и добрейший старик, и порывистый, то безудержно-веселый, то задумчивый темноглазый мальчик, и эта девочка, которой в четырнадцать лет приходилось хозяйничать, как взрослой, проворная и в то же время неторопливая, сосредоточенная и подчас немножко суровая. Иван Антонович догадывался, что Оля до сих пор тоскует о матери.
Все в семье привыкли к Ивану Антоновичу. Если он не появлялся три дня подряд, ему говорили с упреком:
— Как вас долго не было!
Как-то Ося серьезно сказал Сахарову:
— Вы теперь тоже член «сборной семейки». Правда?
— Приходящий, — добавил Димка.
Все засмеялись.
— А что я сказал такого? — обиделся Димка. — У сестренки одного нашего мальчика есть приходящая нянька.
Вместе со всеми весело рассмеялся и Сахаров. И вдруг что-то больно кольнуло его в сердце: «Веселюсь тут. А где-то Алик?»
С неменьшей болью и тоской, чем всегда, он думал о сыне. Но боль была какая-то другая. И он понял: горе, тоска, тревога и беспокойство за сына остались, но чувства одиночества у него уже не было. Он не один: у него есть друзья: Викентьев, Ося, Оля и Димка. У него есть семья.
Глава пятая. Начало дружбы
Улицы в поселке Подгорное неровные: то круто взбираются вверх, то сбегают вниз. И по широкому шоссе и по каждой тропиночке иди, куда вздумается. Никто тебя не задержит. Хочешь иди тихонечко, хочешь беги во весь дух.
Нет, Аня не хочет ни бежать, ни скакать. Она уже большая: ей четырнадцать лет. Степенно, неторопливо идет она по улицам и смотрит по сторонам. Глядит — не наглядится.
А не хочешь ли, Аня, запеть? Ведь можно. Да, запеть она хочет. И низким грудным голосом Аня поет:
Широка страна моя родна-ая…
Как хорошо! Уже сколько времени она дома, а всё не может привыкнуть. Утром проснется — так сердце и забьется от радости: «Дома! Дома!»
— Мама! — окликает Аня громко, во весь голос, ни от кого не таясь.
Вот мать сейчас же отзовется: «Что, дочушка?»
И ничего подобного. Не отзывается мама: нет ее дома. Раным-рано, когда Аня еще сладко спит, мать уходит на колхозные огороды или на ферму. Дела-то сколько! И за всякое дело мать хватается с жадностью. Она так работает, словно хочет наверстать всё то время, что отняли у нее гитлеровцы.
Пусть себе мама работает спокойно! Придет домой — всё будет сделано: и печь истоплена, и прибрано, и обед приготовлен. Аня вернется из школы и всё сделает. И еще успеет погулять.
Солнышко светит — Ане весело. Дождь идет — Ане тоже весело. И в ведро, и в непогоду — каждый день светел, как ясной улыбчивой весной.
А по вечерам, приготовив уроки, Аня сидит за столом у керосиновой лампочки — еще не загорелась под потолком круглая электрическая, но скоро загорится — и пишет письма отцу.
Сразу, как вернулись в свой поселок, мать съездила в Ленинград и в военкомате узнала номер полевой почты отца. И какое это было счастье, когда пришло ответное письмо! От радости мать и плакала и смеялась. Отец был жив-здоров. Он побывал в четырех столицах.
В своем письме отец просил:
«Пиши мне, дочка, обо всем. Ты уже большая теперь. Чтобы я доподлинно знал, как вы теперь живете, дорогие мои».
И крупным неуверенным почерком, не очень-то быстро выводя буквы, Аня старательно исписывала листки почтовой бумаги, привезенной матерью из Ленинграда.
«Здравствуй, дорогой папа!
Помнишь, как мы хорошо жили в своей родной неразлучной семье? А потом на нас звероломно напали гитлеровцы, и жить нам стало так плохо и худо, что я даже не могу тебе описать.
Но теперь фашистов прогнали, и мы с мамой живем очень хорошо, а также и другие колхозники. Я каждый день всё радуюсь, что стала опять свободная. И никто на меня не закричит и не ударит. И никого я больше не боюсь.
У нас так много интересного, что не знаю, о чем и писать сначала.
Школу отремонтировали. Строят новые дома вместо разрушенных и сожженных гадами. И всё кто-нибудь новый у нас поселяется. Приезжают многие из эвакуации, которые под немцами не были, а жили в войну на «Большой земле». Недавно приехал смешной такой дядька — агроном Петренков…»
Аня прикусила зубами кончик вставочки. Брови ее приподнялись, карие глаза стали задумчивыми. Ей представился агроном Петренков, пожилой человек с острой бородкой, в очках. Опираясь на палку и сильно прихрамывая, агроном день деньской ходил по полям, а на дальние участки ездил в двуколке.
Снова заскрипело перо.
«У этого агронома нога деревянная и семья большая: жена, две дочки и два сына, — писала Аня. — Он очень веселый, всё шутит. Мама его очень хвалит. Дочка у агронома уже большая, а мальчишки учатся в нашей школе. Юдин озорной какой-то, в шестом классе. А другой уже в седьмом. Он старше меня немного, а может, и не старше. Этот Алеша Петренков такой…»
Аня долго сидела и думала, что написать об Алеше Петренкове.
Недели две тому назад Аня, проходя мимо школы, остановилась посмотреть, как мальчики копают землю.
Копать землю вокруг школы начали с тех пор, как приезжала в поселок Тамара Сергеевна, которая работала в их школе завучем до войны. Она приезжала, чтобы показать то место, где зарыты от фашистов ящики с учебниками. Но, приехав, не могла определить его и указала только участок. Ребята решили найти учебники во что бы то ни стало. Они копали ямы в разных местах, но ничего не нашли. Сначала копало много народу: Потом бесплодные поиски всем надоели. И только три мальчика продолжали изо дня в день упорно заниматься раскопками.
В тот момент, как Аня остановилась посмотреть на копавших, один из мальчиков палкой счищал с лопаты землю. Снега еще не было, но прошли осенние холодные дожди. Тяжелыми черными комьями земля налипала на лопату. Очистив лопату, мальчик воткнул ее в землю, выпрямился, снял кепку и отодвинул со лба светлые волосы.
— Чего глядишь? Помогла бы лучше, — крикнул Ане Коля Рогов.
— Чей это? — кивнула Аня на светловолосого мальчика.
— Алеша Петренков, агрономов сын, — ответил Коля. — А что?
— Ничего… До самой зимы будете, как кроты, в земле копаться?
— Кроты книги не ищут, — ответил за Колю Алеша.
Аня смутилась и пошла от школы, но, отойдя несколько шагов, услышала радостный крик. Она побежала обратно. Все три мальчика стояли над ямой, которую копал Леня Петров.
Весь красный, сверкая глазами, Леня кричал:
— Нашел! Нашел!
И верно: из земли торчал твердый угол ящика.
— Девочка, зови ребят! — сказал Алеша Ане. Синие глаза у него блестели.
