Но старик не хотел больше слушать и беспокойно задвигался в кресле:
— Достаточно, а то приснится опять какая-нибудь глупость, как прошлой ночью.
— А что вам приснилось?
Добродушно улыбаясь, старик покачал головой и поудобнее уселся в кресле.
— Мне снилось, что меня поймала огромная кошка, а я, точно мышонок, был у нее во рту, и вот она переплыла реку и вдруг превратилась в большое облако. Потом я ел галушки с творогом, потом увидел Хортобадьскую степь, всю засеянную горохом, потом я превратился в большого вола, и мне пришлось оставить галушки и есть горох, а я его всю жизнь терпеть не могу, этот горох-то! Вот что за сон. И к утру не забыл, утром еще живот болел.
Мальчик весело смеялся.
— Я и служанке рассказал. — Старик тоже рассмеялся. — А она его разгадала, перевела в числа, говорит: «Кошка будет число 85, облако — 73, галушки — 39, вол — 45…» Ой, что-то пропустил… Да, воду — это 22… Фу-у, плохое число, плохо, когда вода снится, это к смерти кого-то из близких.
Мальчик смеялся уже беззвучно.
— Ну, а зачем вам эти числа?
— Да для лотереи.
Лотерея! Миши уже о ней слышал, у них в деревне крестьяне часто повторяют: «Везет, как в лотерее!»
— Послушайте, что я вам скажу, — произнес старик. — Давайте сыграем! В крайнем случае потеряем шесть крейцеров, ну и бог с ними. Там на столе лежит серебряная монета в шесть крейцеров. Запишите-ка эти номера, а завтра поставьте на них. И если мы выиграем, половина ваша. Станем и мы богачами! Как это вы сказали — большими господами? Большими господами!
И он так захохотал, что у него даже живот затрясся от смеха.
Миши понравилась эта идея, он взял карандаш и записал номера.
Старый господин снова продиктовал их, но опять забыл про воду.
— Ну, это число не выиграет, раз я его все время забываю, — сказал он.
— Эти шесть крейцеров взять, господин Пошалаки?
— Оставьте-ка лучше эти шесть крейцеров, я их приготовил на утро для кофе, вот вам целый форинт. Играть — так уж по крупной!
Он протянул Миши форинт, и мальчик его спрятал.
Пока Миши надевал пальто, старик молчал, затем дружелюбно сказал:
— Не такие уж они большие господа! Председатель! Для них кто родился не в Дебрецене, уже и не человек. Подумаешь, председатель комитета по спрямлению русла Тисы!
Миши опустил голову: напоминание о семье Орци заставило его снова испытать жгучий стыд.
Только подойдя к коллегии, он вспомнил про маленький сверток, который держал под мышкой.
Он быстро развернул его, прямо в темном коридоре, — там был кекс и пирожные… Не хватало только, чтобы он принес это в комнату!.. Он испуганно начал есть и быстро все съел тут же, у надгробной плиты профессора Хатвани, где никого не было. И тут позвонили к ужину. Миши не стал подниматься к себе в комнату, а по другой лестнице пошел прямо в столовую.
На ужин подали сосиски с горошком, и Миши засмеялся.
— Ты чего смеешься? — спросил его сидевший рядом Михай Шандор.
— Вся Хортобадьская степь была засеяна горохом.
— Вся?
— Да.
— Не так уж много, — пошутил Михай Шандор.
— А я завтра сыграю в лотерею, — отважно заявил Миши.
— Что-что? — уставился на него Михай Шандор.
— Вот форинт, я на него завтра сыграю в лотерею.
— Болтает всякую чепуху, — сказал Михай Шандор, обращаясь к соседям, потому что все и так уже завидовали Миши, что он зарабатывает деньги, в то время как это не удавалось даже старшим гимназистам.
Миши покраснел.
— Я должен сделать это завтра.
— Почему?
— Господин Пошалаки просил.
— Так бы сразу и сказал!
Все принялись за еду. Впервые горошек показался Миши пресным, зато сосиски, лежавшие сверху, пришлись по вкусу; хлеб был кислый и отдавал плесенью. Пришлось рассказать про лотерею, но Миши сделал это уже без всякого удовольствия.
— Почему это хлеб такой кислый? — добродушно спросил Миши у Михая Шандора.
— Затхлый!.. Всегда такой — пекут-то ведь из затхлой муки.
В этот вечер у Миши не было настроения заниматься. Он смотрел в учебник, но ему все время вспоминалась светловолосая девочка; стоило закрыть глаза, и она была тут как тут и смотрела на него своими большими серыми глазами.
От слез у него разболелась голова, и в тепле его так разморило, что глаза слипались.
Чтобы взбодриться, Миши вышел в коридор. Обычно, когда ему хотелось спрятаться от посторонних глаз, он уходил в одно укромное место, где за высокой перегородкой было пять дощатых кабин. Там всегда стоял неприятный резкий запах розовой карболки, которой были промазаны все углы. Но он мог настолько забыться, словно он и не в Дебрецене: в одиночестве Миши чувствовал себя лучше, чем в комнате… Он сидел там до тех пор, пока не начали стучать в дощатую дверь.
— Что случилось? — испуганно спросил Миши.
— Ты что, заснул там?
— Еще чего!
— А Нилаш-то заснул!
Миши действительно задремал и теперь был страшно напуган, что его будут дразнить. Он незаметно вернулся в комнату и сел за стол, где лежали раскрытые учебники и тетради, но ему так мучительно хотелось спать, что он готов был снова расплакаться.
Избавлением для него был девятичасовой звонок. Миши моментально сбросил с себя одежду, не заметив даже, что стянул жилет вместе с пиджаком, и нырнул под одеяло.
Голова кружилась, он словно падал куда-то, и его преследовал взгляд больших серых глаз, от которых он не мог, да и не хотел прятаться: приятно было смотреть в эти глаза. У него даже дрогнули пальцы — так хотелось дотронуться до белокурых волос девочки… Потом он уснул. Ему приснился странный сон, будто он играет вместе с сероглазой в их саду на берегу Тисы. Однажды еще в начальной школе ему снился похожий сон: ему приснилась девочка, которую звали Жужика. Он и тогда ни с кем не посмел поделиться своим сном.
Этот странный дурман не проходил несколько дней.
В понедельник Орци был к нему очень внимателен. Миши ждал, когда тот скажет, что и девочки и мама жалели, что он так рано ушел. Но Орци ничего не сказал. Миши хотелось спросить, кто были эти девочки, эти «куницы», но он и намекнуть не посмел. Что тот о нем подумает?..
На перемене Орци купил два рогалика, один ел сам, а второй протянул Миши:
— Это тебе.
Миши обиделся, что тот с полным ртом сует ему рогалик.
— Не нужно.
— Почему?
— Я не голоден.
Орци пожал плечами и сам съел рогалик.
Этим дело и кончилось.
— Ты был у Орци? — спросил Гимеши на уроке латыни. Миши вспыхнул и кивнул — да, мол, был.
Гимеши смотрел на него с любопытством: видно было, что он хочет узнать подробности, но Миши молчал. Только в конце урока он шепнул приятелю:
— Господин Дереш велел к ним пойти.
— Дереш? — переспросил Гимеши, удивленно уставившись на учителя.
— Да, — подтвердил Миши, снова покраснев.
Больше они об этом не говорили, но Миши чувствовал себя перед Гимеши в долгу, и во вторник, когда отменили послеобеденные занятия в связи с торжеством в честь одного из основателей коллегии, пожертвовавшего на содержание учеников десять тысяч форинтов, он спросил Гимеши:
— Можно мне прийти к вам сегодня?
— Конечно.
После обеда Миши отправился к своему другу, у которого не был уже давно. Он вежливо поцеловал руку бабушке Гимеши. Сидя перед громадным окном, Гимеши рисовал красками птиц. Миши тоже стал рисовать.
— У Орци можно делать фигурки, — сказал Миши.
— Фигурки?
— Из воска.
И Миши объяснил, как они это делали. Гимеши захотелось такую же игру. Он сказал, что напишет матери, чтобы она ему прислала.
Миши еще никогда не слышал о матери Гимеши. Они с бабушкой жили всегда так, словно у них на всем свете никого не было. Для Миши было большой неожиданностью, что Гимеши так спокойно и просто упомянул о матери.
Но расспрашивать дальше он не посмел, только подумал, насколько Гимеши лучше других, а он, Миши, его верный друг! Как он его любит! Гимеши и ростом поменьше, и слабее его, и уроки он учит не так прилежно, и по успеваемости стоит после Миши, да и мать у него, верно, не какая-нибудь белокурая фея, а серьезная темноволосая женщина… Словом, Миши готов был поцеловать Гимеши, как своего брата, и сказать ему: «Мы — друзья!»
— Хорошо было у Орци? — спросил Гимеши, разводя новую краску в баночке из-под туши.
— Знаешь… он такой хвастун… Не хвастун, но все же… — Миши не знал, что сказать, и только скривил рот.
У Гимеши была нежная тонкая кожа, раскосые глаза, маленькие, черные, почти без ресниц и бровей, и небольшой красивый рот, а сам он, хрупкий, как девочка, все же был мужественным и смелым. Конечно, он не такой красивый, как Орци, потому что тот крупнее, но не толстый, немного курносый, белокурый; он носит бархатный костюм, волосы его отливают золотом, и похож он на изящный, душистый, чуть распустившийся цветок.
