считает себя большим. Но всё равно он ещё маленький, в трамвае никогда не ездил один. По улице один ходит: в школу, в сквер, в булочную, но не ночью же, не в темноте. И не во вьюгу. Где он?
Зойке представилось, как Глеб идёт по какой-то снежной равнине. Снег его залепляет с головы до ног, целые сугробы на Глеба валятся. И вот он падает, и его заносит метель… А что, если Глеб не вернётся?
Ужас охватил Зойку. А как же она? Разве ей можно без Глеба?
Она сидела с расширенными глазами, и сердце сжималось у неё в комок.
Как могла она бросить Глеба, уйти от него? Ведь он такой хороший, Глеб. Всегда он о ней заботится. Верно Ира говорила: «Твой брат такой хороший, ранец твой нёс». Завтрак он ей отдал, всегда скрывает от всех, если она неладное сделала, чтобы её не бранили. Сам ругает, но ведь потому что любит её, сестрёнку свою. А она…
— В милиции всё записали, — рассказывала, вернувшись от соседей, баба Люба. — Они по детским комнатам будут звонить, сообщат…
— Значит, просто сидеть и ждать? — потерянным голосом спросила баба Вера. — Может быть, всё-таки лучше…
Что «лучше», никто так и не узнал. Отчаянные всхлипы прервали бабу Веру.
Прижав кулаки к глазам, тихо сидевшая на диване Зойка взвыла во весь голос:
— Гле-ебочка! Зачем я ушла на хок-кей смотреть? Плохая я, плохая! И врунья я. Наврала ему про двадцать копеек, что потеря-я-ла-а, а сама-а…
— Какие двадцать копеек? — устало спросила баба Люба.
— Талисма-ан я купила-а! — выла Зойка. — А он всё равно не действова-ал, может, он и не волшебный… И на даче я блюдечко разби-и-ла, а все думали — ко-ошка-а…
— О чём это она? — промолвила баба Люба.
— Грехи свои, очевидно, вспоминает, — печально усмехнулась баба Вера.
— Не хочу-у, чтобы Глеба не было, не хочу-у! — выла Зойка. — Пусть Глеб до-ома будет!
От волнения и беспокойства бабушки не могли Зойку утешать, только говорили то одна, то другая:
— Перестань! Не реви, и без тебя тошно!
От Зойкиных завываний не слыхали звонка. Должно быть, открыли соседи. Совершенно неожиданно дверь распахнулась.
На пороге появился Глеб, весь облепленный снегом. Позади него стояла какая-то девушка в синей вязаной шапочке.
— Ты дома, Зойка? — радостно воскликнул Глеб.
— Глебушка! — вскрикнула баба Люба. — Счастье какое!
Баба Вера кинулась к Глебу, смеясь и плача одновременно, обняла его за плечи:
— Мальчик мой!
Едва Глеб появился в дверях, Зойка замолчала, будто выключили её, как радио выключают.
— Понимаете, как получилось! — звонко говорил Глеб. — Я Зойку ждал-ждал. А потом…
— Садитесь, садитесь, — приглашали девушку баба Вера и баба Люба. — Раздевайтесь, пожалуйста! Мы так переволновались, просто словами не выразить. Как нам вас благодарить, что вы Глеба привели, просто не знаем!
Девушка рассказала, как она увидела мальчонку, бредущего по улице сквозь метель.
— Где? Где? — спрашивали бабушки.
— Да знаете, совсем в другом районе, далеко отсюда…
Суетня, суматоха. Глеба раздевали и целовали. Девушку усаживали ужинать, спрашивали её ещё и ещё, записали её адрес, приглашали приходить почаще в гости.
Выпив стакан чаю, девушка отбилась от бабушек и ушла.
Наконец стало тихо. Дети сидели за столом и ели за обе щёки. Обедали и ужинали — всё сразу.
Баба Вера прижимала руку к груди:
— Думала, сердце от тревоги разорвётся. Просто счастье, что так всё кончилось! — Вдруг она посмотрела на Зойку и совсем другим тоном спросила: — А что такое ты там говорила про какие-то двадцать копеек? И про блюдце?
— И про талисман какой-то? — добавила баба Люба.
— Я же думала, что Глеб не вернётся! — заявила Зойка.
Она уже жалела, что выдала свои тайны.
— Не говори таких страшных вещей! — теперь баба Люба схватилась за сердце.
Баба Вера замахала на Зойку руками и встревоженно наклонилась к сестре:
— Дать тебе сердечных капель, Любаша?
Она полезла в аптечку за каплями, и никто уже Зойку ни о чём не спрашивал.
Поняли бабушки или нет, почему Глеб очутился один на улице далеко от дома, Зойка не знала. Но сама она поняла всё только на другой день. Глеб ей обо всём рассказал. Забившись в угол дивана, Зойка слушала, разинув рот.
Вот что случилось.
Когда игрушечный-живой Бобик кончил плясать, Зойка выбралась из толпы ребят, а Глеб, наоборот, протиснулся поближе к пионеру Славе Петрову и стал слушать его объяснения.
— Это ведь не простой Бобик, — рассказывал Глеб. — А теле-Бобик. Так его Слава назвал: «Наш теле-Бобик». Он, этот Бобик, управляется по радио, там у него вделаны такие пластинки, разные реле. Он за-про-граммированный Бобик. А у Славы в руках был аппаратик, мы его не заметили…
— Аппаратик, пластинки, теле какое-то, — перебила Зойка. — Ничего не понимаю. Ты-то как очутился на далёкой улице? По радио тебя, что ли, туда занесло?
— А я тебя ждал-ждал. Я не сразу хватился, что тебя нет. Столько ребят, все толпятся. Мы ещё видели птичку, вроде заводной. Но она не заводная, она тоже…
— Провались твоя птичка! — заверещала Зойка. — Рассказывай, что с тобой было!
— Но ведь она замечательная, эта птичка! Я, когда в шестой класс перейду, к ним в кружок поступлю. Я радиотелетехником стану!
Двумя руками Зойка толкнула Глеба. Чуть он на пол не свалился.
— Так вот, — усевшись поудобнее, продолжал Глеб, — я только внизу, на вешалке, когда стали одеваться, смотрю — а тебя нет! Я стал ходить между ребятами, тебя искать. Учительница там одна спрашивает: «Ты что мечешься?» Я говорю: «Сестры моей нет». Та учительница говорит: «Наверно, она уже на улицу вышла». А часть ребят и правда уже оделась и вышла. Я тогда скорей оделся и выбежал. Побежал за теми ребятами, они с другой учительницей к воротам шли. Догнал их, бегаю от одного к другому, обсматриваю всех… Темновато ведь там, но я под фонарями приглядываюсь. А тебя и там нет. Я к подъезду вернулся и стал ждать. На каждого, кто из дверей выйдет, смотрел. Идут, идут ребята из дверей, а тебя всё нет. И по одному выходят, и целой кучей сразу. Тут снег пошёл. Топчусь, топчусь у подъезда, а тебя всё нет. А потом уже совсем мало ребят идёт. Думаю: ну, значит, я тебя пропустил. Ты уже, значит, уехала. Тогда я за ребятами на трамвайную остановку побежал. Они влезли в трамвай, и я влез. Они едут, и я еду…
— Может,
