из старых отцовских капцев маленькие, по ноге. Мы с братом донашивали то, что осталось от сестер с прошлого года. Но были и такие дети в нашей деревне, что бегали всю зиму в школу босые. Подошвы ног стыли у них до синевы. Они никогда не ходили шагом, а всегда бегали, чтобы ноги не примерзали к дороге.
Нас, маленьких, мама тоже отправляла в школу, когда у нее было много работы или приходилось надолго уходить из дому. Братик частенько засыпал, сидя за партой. Бывало, склонит голову мне на руку, рука одеревенеет, а я и шелохнуться боюсь, как бы не разбудить его.
Только однажды я все же не выдержала.
Учительница достала из шкафа латунный шар, который был полон для меня всяких чудес. Шар висел на цепочке с ручкой, а на другом конце ручки был прикреплен круг. Учительница объясняла детям, что шар легко может пройти через этот круг. И мы видели, как он действительно прошел через круг. Потом она отворила дверцу печи и подержала шар над огнем. От тепла он так расширился, что уже не пролезал в круг. Мне это показалось очень занятным, я даже подтолкнула брата, чтобы и он поглядел.
Дома захотелось нам повторить этот опыт. Мы обыскались, но ничего подходящего так и не нашли. В сарае валялись только обручи от бочек, а под самым потолком висел безмен с гирей, как большое яблоко. Мы долго глядели на гирю, да ведь как к ней дотянешься? И это уж особенно было обидно, когда мы наконец подыскали нужный кружок на плите в кухне. С мамой поделиться мы не отважились, и опыт дома повторить не удалось.
С еще большей охотой стала я ходить вместе со старшими сестрами в школу. Они уныло сидели за партами, измученные работой. Им не хватало ночи, чтоб отдохнуть. А мы с братом так и шныряли глазами по классу. Нас все занимало.
Учительница была молодая, красивая. О такой только в сказках говорится. Ходили слухи, что к ней сватались даже многие из ученых людей. Для нее были открыты двери всех за́мков в округе, и дружила она с господами. Но наших деревенских она выручала хотя бы тем, что на день-другой освобождала детей от занятий, когда нужно было помочь одиноким матерям по хозяйству. И наша мама тоже была ей благодарна: в страду она часто отпускала Бетку и Людку домой. Я радовалась, что через год она и меня будет учить. Бывало, как увижу ее на улице, уже издали здороваюсь с ней. А она иной раз подойдет, потеребит меня за подбородок и, улыбнувшись, скажет ласковое слово.
Мне так хорошо было возле нее, что я готова была отдать половину моего детского царства, лишь бы каждый день сидеть за партой. Я столько думала о школе и о нашей учительнице, что однажды, увидев огромные голубые колокольчики, тут же сорвала их все до единого и побежала к ней. Я просто задыхалась от радости, представляя себе, как она будет мне за них благодарна, как у нее загорятся глаза, как она приласкает меня и усадит за парту. Но я, верно, сделала что-то плохое — она резко взяла у меня из рук колокольчики, положила на стол и на уроках так и не притронулась к ним. А когда мы пошли домой, спросила, где я нарвала эти цветы. Оказалось, в ее саду. Мучило меня это долго, мне все как-то хотелось загладить вину. Помню, целыми днями ломала я голову, как это сделать. Но ничего путного так и не придумала.
И всякий раз, когда потом маме приходилось посылать нас с братом в школу, я садилась за парту, испытывая угрызения совести.
Как-то раз учительница спрашивала по истории. На столе перед ней лежал учебник, и она следила по нему, точно ли отвечают ученики или что пропускают. Преподавание в словацких школах тогда велось на венгерском языке. Из наших деревенских ребят ни один не знал этот чужой язык. Все, что было написано в школьных учебниках, они не понимали и выучивали наизусть целыми страницами, не зная, о чем там говорится.
Мой братик сидел со мной на последней парте и слушал. Вдруг он засмеялся и сказал вслух:
— Стлекочут, как солоки…
То же самое и мне пришло на ум: стрекочут, как сороки. Но я и пикнуть не посмела — учительница как острой саблей полоснула нас взглядом. Взмахнула линейкой и грубо крикнула:
— Тихо!
Мы и звука не отважились проронить — таким злобным стало ее лицо. Мне казалось, что это дурной сон. Я чуть было даже не вскрикнула «мама!» — так меня напугала эта перемена.
После истории был урок географии.
Учительница достала из шкафа карту и, развернув ее, повесила на доске. Указкой проводила по границам Австро-Венгерской империи и показывала резиденции императора — Вену и Будапешт.
Я просто сгорала от любопытства. Мне хотелось узнать, отчего это столько красок на карте, столько линий, точек и каких-то кривых. Но спросить я не решалась — все еще чувствовала себя виноватой из-за тех колокольчиков. И вдруг меня неудержимо потянуло узнать, где же на этой карте живем мы. Я подняла руку.
Учительница спросила, что мне надобно, — ведь я еще не была школьницей.
Я вслух повторила мысль, которая родилась во мне за минуту до этого:
— А где на этой карте живем мы?
— Кто это мы? — спросила она.
— Мы, словаки, — ответила я; мама часто говорила, что мы словаки и живем под мадьярским ярмом.
Я ждала, что учительница улыбнется, поднимет указку и покажет на карте, где мы живем. Но вдруг лицо ее стало жестким, и она в точности повторила слова школьной программы:
— Никаких словаков нет, здесь все — венгры.
У меня глаза раскрылись от неожиданности. Я сидела на последней парте и видела лишь спины остальных детей. Почти все сконфуженно потупились, только Милан Осадский поглядел на меня и смело тряхнул ярко-золотистым чубом, точно хотел уверить меня, что это неправда.
— И вообще, — заключила учительница, — вам двоим здесь нечего делать, отправляйтесь-ка домой, вы только мешаете.
Я взяла брата
