Ну я вспомнила, конечно, как тут забудешь. Костюм у меня был классный: девчонки-волшебницы из популярной детской книжки. Особенно волшебная палочка, которая устраивала фейерверки, превращала специально прилагавшуюся шкатулку в усатую мышь и даже пела моим голосом. Понятно, сам такой костюм не сделаешь – папа где-то достал, пообещал, что ни у кого такого не будет. Ни у кого и не было! Наверняка, первое место бы занял, если бы не Леди Икс.
– Вот то-то! Я в гимназии первый год, и так все «толстуха» и «толстуха», а по углам кое-кто и голодранкой называл. Да ладно тебе, Марта, спорить! Что я, не слышала, что ли? А тут я еще в самоделках на бал явлюсь. Совсем запрезирают! Ты подумай, подумай, много ли было таких вот самодельных костюмов? Нет, в основном супертехнологии, как твоя волшебная палочка!
– Что за палочка-то? – недовольным голосом поинтересовался Дед. Ему, видно, не нравилось, что он не в теме.
– Ай, да какая разница! – мне вдруг стало нестерпимо стыдно и от этого пришло раздражение. – Милка, ну зачем ты так? Кто запрезирал бы? Я бы не запрезирала.
– Ты бы – нет. Но и дела тебе до меня не было. Ни тогда, ни потом. Молчи, не спорь. Это же правда. А ведь таким, как ты, и костюмы никакие особенные не нужны. У тебя и так все, что надо! Папа – писатель, богатый и знаменитый. Брат старший, по которому полгимназии сохнет. А главное – ты сама. Я ведь завидовала тебе всегда, Марта. Не потому что деньги там или папина слава. Ты сама такая, ну… Не как другие. Видно всегда было, что если бы папа твой и не богатый, и не знаменитый был, для тебя он лучше всех. А Александр? Он же не просто заботится о тебе, он слушает тебя, уважает. И еще у тебя талант, свой, собственный. Ты когда вырастешь, никто не будет говорить, что Марта – дочь того самого Андрея Даба. Ты сама по себе Марта Даба. А мы еще гордиться будем, что с тобой в одном классе учились. Когда вырастем.
– Если вырастем, – буркнул Томас. – Слушай, история же про Санту, а не про Марту. Глянь, совсем смутила ее. Она сейчас сквозь пол прямо на снег провалится!
Я обалдела. Оказывается, все это время за моей жизнью кто-то наблюдал, оценивал ее, восхищался или даже завидовал. И не кто-то, а Милка, Милка-толстушка.
– Так вот, дело было совсем уже перед каникулами. Сижу я в актовом зале, зубрю ботанику. А там как раз елку наряжают и все дела. Прямо как мы сегодня… Я как на елку гляну, про бал и костюм вспомню – сразу никакого настроения. Хоть плачь. Вот, думаю, сейчас еще один «неуд» за фотосинтез получу. И плевать на это, если на бал пойти невозможно. И на ботанику эту дурацкую плевать. А тут вдруг кто-то меня за плечо. Смотрю – Силик.
– Директор, что ли? – удивился Дед.
– Директор. Я тоже удивилась. И испугалась, ясное дело. Чего от меня директору нужно? Давай ему про ботанику, про то, что оценку надо исправить, а то неудовлетворительная в полугодии получится. А Силик и говорит: «Вот и здорово, что я тебя нашел». Тут уж я совсем растерялась, директор радуется, что ученики его гимназии неуды получают. А он, оказывается, меня искал, думал, я уже домой ушла. Говорит, что очень я ему, представьте, понадобилась. Потому что Вилис, модельер от Бога, он тогда только-только гимназию нашу окончил и уже в каких-то конкурсах призовые места позанимал… Помните Вилиса-то?
Мы закивали, помним, мол, давай рассказывай дальше. И только Дед опять недовольно хмыкнул, он ведь понятия не имел, о чем мы говорим.
– Вилис этот самый обещал какие-то необыкновенные костюмы для Санты, гномов и Белоснежки на праздничный спектакль. Все уже есть, и модели разработаны, и материалы, только помощники ему нужны. Нанимать профессионалов для гимназии слишком дорого, а старшеклассницы безрукими оказались. И вот Силик просит меня помочь, потому что знает, что я хорошо шью. И откуда, спрашивается, узнал, до сих пор не пойму.
– И что, шили с самим Вилисом? – непонятно, чего больше было в голосе Томаса – восхищения или плохо скрываемой тревоги.
– Ага! В школьной швейной мастерской, когда никого не было. А больше – в каптерке, где сейчас Черный Иосиф живет. Вилис – он такой веселый выдумщик, там ведь не просто костюмы были.
– Да уж, гномы не хуже моей волшебницы колдовали. Неужели Вилис и технические навороты сам конструировал?
Милка гордо улыбнулась, будто не просто шила да подшивала, а сама и говорящий сундук, где исчезла злая волшебница, и шапку-невидимку придумала:
– Ага, сам! А я помогала. Вилис еще сказал, что у меня рука легкая, глаз точный и фантазия предметная.
– Это что еще за предметная фантазия такая? – теперь уже явно чувствовалось, что Томас раздражен и недоволен. Чего это он?
Я вмешалась, чтобы разрядить обстановку. Да и интересно было, что дальше:
– Ладно, про гномов и Санту ясно. А как же ты? Пошла на бал? Прости, но если честно, я тебя не помню.
– Да чего уж там – прости. Я ж говорила, что тебе до меня дела не было. Но меня ты, конечно же, помнишь. И все помнят, – в полутьме лицо Милки вроде как засияло загадочным внутренним светом. – Мы с Вилисом и мне костюм тогда сшили. Леди Икс – это была я!
Я выронила вилку, которую просто так крутила в пальцах, и она грохнула по пустой тарелке. Что-то грохнуло и у Томаса. Я повернула голову. Он сидел с открытым ртом, уставившись на Милку, будто видел впервые. Только через несколько секунд я сообразила, что рот открыт и у меня. Облизала вдруг пересохшие губы. Та загадочная особа в длинном старинном платье и закрывающей лицо вуали. Никаких фейерверков и спецэффектов. Все были потрясены, и никто не узнал. Потом долго гадали, кто бы это мог быть. Сошлись, что кто-то из самых старших, из семиклассниц.
Папа тогда еще сказал, что у незнакомки этой удивительная недетская стать и легкий шаг. Что она вовсе не Золушка на балу, а скорее героиня лермонтовского «Маскарада» или Прекрасная Дама Блока. А вот поди ж ты, получается, что все же Золушка. Только вот принца не оказалось, хотя тогда на эту роль, наверняка, многие мальчишки согласились бы. Но не все же принцы. Я тоже посмотрела на Милку по-новому. И вновь подумала, что она красивая. И не толстая вовсе, а высокая и, как говорил папа, статная. Я перед ней просто цыпленок, наверное. Последняя мысль меня совсем не порадовала. Я глянула на Деда. Он явно забавлялся, глядя на мое и Томаса замешательство. И все же досадно ему было – сам-то он оценить рассказанную Милкой историю не мог. Так и сказал:
– Ну вас, ребята. Дураком себя чувствую. Эх, Милк, жаль, что я тебя тогда не видел!
– А по мне, так хорошо, что не видел, – пробормотал себе под нос Томас.
Честно говоря, я с ним была совершенно согласна.
Моя рождественская история– Чего молчишь? Твоя очередь! Мы же рассказывали, теперь ты! – требовательно заявил Томас.
Вот и настал этот момент, которого я так боялась.
Томас на сто процентов прав. Чем я лучше их? Ребята же поделились сокровенным. А ведь, наверное, тоже было не просто. А мне, – мне было интересно их слушать. И теперь я знаю их лучше и ближе, даже Деда, теперь они для меня особенные люди. Друзья. Раньше был один Дед, а теперь Милка и Томас. И о жизни я больше узнала, о той, что существовала как-то отдельно, что ли, от меня. О том, что может не оказаться денег на рождественский подарок, что родители могут остаться без работы. Все, что для меня всегда было привычным, как снег зимой и трава летом, как папина любовь и хороший обед каждый день, для других почти сказка. А может, и не почти. А я-то думала, что до войны и бед никаких не было.
И чтобы не разрушить то, что едва наметилось, молчать нельзя. Но как же страшно, как больно говорить. Моя история – она совсем не сказочная нынче, когда сказку убили. Когда Дина убили. Я с непонятной надеждой глянула на глухо задвинутую штору, в глазах зарябило от черепов и костей…
– Марта, ты чего? – увидела над собой тревожные, расширенные глаза Деда.
– Марта, я идиот, и чего привязался! Не надо ничего рассказывать. Только не плачь, – это уже Томас. И Милка смотрит на него почти зло.
Я взяла салфетку, вытерла лицо, проглотила шершавую боль в горле:
– Не нужно ребята. Вы ни при чем. Я расскажу – когда-то все равно надо. И лучше вам, потому что все равно больше и некому… Понимаете, у меня был самый лучший рождественский подарок на свете. Теперь его нет, а значит, нет и Рождества. В сочельник, как раз двадцать четвертого декабря, родился Дин.
Ребята сидели хмурые, потупившиеся. А я уже сделала первый шаг, переборов боль и слезы. Дальше пошло легче:
– Мне было четыре, когда он родился. Я еще не знала, откуда берутся дети. И мне никто еще не объяснял, я ведь даже не поняла, что мама беременная. Брат, правда, что-то намекал, хихикал, но не доходило до меня. В тот год перед Рождеством все было не так. Мы с папой и Александром только елку наряжать начали, а тут все вдруг засуетились, забегали. Мама лежит, стонет. Потом врачи приехали, я их в детстве боялась – жуть.
