— Всё хорошо, — сказал НЧ, — маме лучше. Да здравствует сердце.
— Да здравствует сердце, — сказала я тоже. Это сейчас у нас будет такой пароль, вместо «Ассы», а то мы раньше чуть что говорили: «Асса!» Если одному из нас было тяжело или грустно, сразу скажешь ему: «Асса!» — и тут же, прямо на глазах, станет лучше. Это такое слово, которое сказал Ной, когда первый раз после потопа увидел землю. Вы знаете, наверное, эту историю: перед всемирным потопом он собрал всех животных по паре, растения и свою семью. Они все уселись в один большой ковчег, и тут же пошёл дождь. Главное, ни один тигр ни одного кролика или куропатку не тронул, за всё время! И вот скрылась земля, и ковчег поднялся на воде. Потом скрылись кустарники, потом деревья, а на них сидели животные, другие, которые остались. Все они погибли. Потом скрылись самые большие деревья, потом горы оказались под водой, даже Гималаи, хотя в то время их, кажется, ещё не было. Устали птицы, которым некуда было присесть отдохнуть. Погибли и они. Только Ноев ковчег бултыхался на воде. А в нём — животные, растения и Ноева семья. Потом вода начала испаряться. Медленно, такая масса воды. И вот, когда голубь принёс веточку, Ной открыл ковчег. Увидел землю и сказал «Асса!» Так и мы, когда говорили друг другу это слово, это значило: мы живы, давай, выше нос и всякое такое! Теперь нашим паролем стало «Да здравствует сердце!». Действительно, пусть все сердца будут здоровы, пожалуйста.
Через несколько дней Некоторый Человек вернулся. Мама поправилась, но с ней нужно постоянно сидеть. На семейном совете, в котором участвовали все родственники, все дядья, было решено, что Некоторый Человек поедет домой и с папой они будут меняться: то один посидит, то другой. НЧ забрал из нашей школы для одарённых детей несовершеннолетнего возраста документы, взял свои вещи и уехал в свой резко континентальный климат, а я осталась здесь, в умеренном.
— Да здравствует сердце, — сказал он мне на прощание и прижал к себе.
Я не плакала. Я знала, что скоро точно так же соберу свои вещи и поеду к нему, в его суровый климат. Иначе моё стеклянное сердце не выдержит и рухнет в пятки. Может быть, останется целым, но точно даст трещину. Или это будет душа, неважно, всё равно рухнет и тоже потрескается. Осталось только рассказать об этом маме. Если ей не понравится эта затея, я скажу:
— Да здравствует сердце!
И она всё поймёт.
У меня болит ноги середина. Бывает такое. Это всё из-за того, что я много думала. У меня так всегда, если много думаю. От мыслей. Всё из-за одной истории, когда я бежала с насыпи у железной дороги и так разбежалась, что нечаянно сломала руку и ногу, расцарапала всё лицо. Потом ещё лежала в больнице, потом дома — тоже лежала. Неохота было нигде появляться в этом гипсе. Лежала и читала книги по литературе, мне папа не разрешает отставать от программы. А тут как раз мама узнала тему сочинения по «Капитанской дочке». То есть несколько тем. Ну, там, про честь и человеческое достоинство, образ Пугачёва, женские образы, почему повесть названа именно так. Я выбрала тему про семью капитана, семью Мироновых. Сначала я хотела написать сочинение левой рукой, ну, не левой — она как раз была в гипсе, — правой, но сильно не размышлять, так, что в голову придёт, то и написать. Но пока устраивалась поудобнее в кровати, я вдруг поняла, что я тоже почти что капитанская дочка. Даже майорская. Мой папа — майор, не капитан, но что-то в этом есть. Я как представила нас в этой Белогорской крепости, так моя мысль куда-то побежала, а я — за ней. Когда я думаю, то много хожу, потому что мысли разбегаются от меня в разные стороны. И даже когда остаётся одна, она тоже пытается разбежаться, и тоже в разные стороны. Старается разделиться на несколько отдельных мыслишек — и наутёк. Мне приходится как-то её догонять. Это всё ничего, могу и побегать, но в тот раз на мне был гипс. Видимо, в ноге что-то срослось не совсем так, как надо, а может быть, что-то ещё случилось. Но с тех пор каждый раз, когда я догоняю свои мысли, у меня болит ноги середина.
Маме не нравится это словосочетание: «ноги середина». Она каждый раз ругается и говорит, чтобы я не ходила много. Но как это — не ходить? Тогда надо перестать думать. Я знаю только одно средство: компьютер. Точнее, какая-нибудь компьютерная игра-тупилка. Тетрис или арканоид. Когда в них играешь, никакие мысли точно не появляются. Просто тупо нажимаешь на клавиши, вот и все дела. Чтобы не думать, мне придётся целыми днями сидеть за компьютером. Это маме тоже не понравится, без сомнений.
В тот день я думала, что делать дальше, как жить. Как раз закончился девятый класс, и теперь я могла быть свободна, как вольный ветер. Летать себе над всей областью или страной даже. Я хотела пойти работать. Это была интересная идея, но мама не одобрила. Она очень просто это сделала: легла на диван и начала стонать. Говорила, что я неблагодарный ребёнок, они меня растили-растили, а я собираюсь не пойми кем работать. Только не это. Вот что примерно она говорила между стонами. Её не устраивало место работы, которое я выбрала. А может быть, что-то ещё. Мне вот очень нравилась моя идея. Я хотела устроиться в мастерскую по заточке ножей, ножниц, коньков. Это дело нехитрое, любая капитанская дочка это умеет. По крайней мере, я бы научилась. Сидела бы себе в киоске на площади Конева, прямо под памятником, точила конёчки. Но мама лежала и застанывала мою идею.
Пришёл с работы папа. Посмотрел на маму и спросил:
— Давно это с ней?
Это с ней было уже где-то полчаса. Я так и сказала. Папа только хмыкнул и пошёл на кухню. Смочил полотенце и положил маме на лоб. А мне сказал:
— Ты подумай всё же, может быть, куда-нибудь в техникум?
— Давай на будущий год, а? — ответила я. Папа пожал плечами, а мама застонала сильнее.
— Или ещё куда-нибудь? А? Подумай…
И я начала думать. Вышла из дому. Потом со двора. Потом закончилась моя улица. Дальше почему-то я помню плохо. Я как будто заснула или, может быть, просто выпала из жизни, бывает же такое, наверное.
Проснулась за мостом, в районе, который называется Спичка. У какой-то школы. Во дворе как раз шло вручение аттестатов девятому классу. Чем-то они сразу мне понравились, эти ребята. Видно, что дружные. Конечно, мой класс тоже был вполне нормальным, ни у кого не было никакой вражды, шпорами делились и всё такое. Но наши любили как-то повыпендриваться друг перед другом. Ну, там, в одежде или ещё как-то. Например, на уроке учитель кого-нибудь спрашивает по своему предмету. А ему отвечают что-то совсем другое, из другой оперы. И смотрят, что учитель сделает. И как другие оценят. Неприятно как-то. А этот класс был какой-то не такой. Конечно, на вручении аттестатов такие фокусы не повыкидываешь, но наши бы смогли, без проблем. Я сама не была ни на выпускном, ни на вручении аттестатов. Просто пришла, забрала свои документы и ушла. Всё. Больше я в эту школу не вернулась. Я так решила, так маме и сказала. Не хочу. Хочу, чтобы меня больше никто не видел из моего класса.
Пока на улице была линейка, я поднялась к секретарю, написала заявление, отдала аттестат — он всё ещё лежал у меня в рюкзачке.
— Ты знаешь, что у этого класса особая программа? — спросила она. — Это класс спасателей. Должно быть хорошее здоровье, у тебя хорошее?
— Да, — ответила я, и у меня тут же заболела ноги середина. Так сильно, что я чуть не вскрикнула. Но я не стала кричать, а молча отдала заявление.
— Ты далеко живёшь, — она увидела мой адрес, — тебе будет удобно добираться?
— Да, — снова сказала я, — папе тут по дороге на службу.
На самом деле он служил в другой части города, и это можно было легко проверить, но мне повезло.
Оказалось, очень просто было поступить в новую школу. Когда я пришла домой, мама уже не стонала, она заснула с полотенцем на лбу. Папа сидел у телевизора, переживал за пляжный волейбол, я не стала его отвлекать. Про новую школу рассказала им утром. Мама была не очень-то довольна, а папа шепнул одними губами, беззвучно, что я молодец. Ещё бы, столько думала, так сильно середина ноги у меня ещё не болела. Всю ночь. И днём ещё.
— С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой, — сказал нам этот старик, — люди бы смотрели и говорили: «Вот идёт морской волк». А я бы шёл и улыбался.
И он улыбнулся. Улыбка его блестела в свете костра — мы увидели не один, а сразу несколько золотых зубов: внизу и вверху.
Старик живёт на берегу Ползунихи. Вроде бы близко от города, но это такая глушь непролазная. Попробуй пробраться через кусты ивы в воде, рогоз, камыш, осоку. Ползуниха только называется речкой. На самом деле это заливные луга с островками суши, вечными комарами и лягушками. Тёмная вода пахнет болотиной, на дне — густой слой ила. Должно быть, весной вода тут чище и подходит к самому порогу дома старика. А сейчас, осенью, видно, что избушка стоит на небольшом островке. Рядом другие острова, но никто на них не живёт.
