грустно. – Теперь у нас и мыла-то нету…
– Не грусти, – говорю я ему. – Хорошо, что рыба не смыливается, как мыло. А то с каждой рыбалки мы возвращались бы пустые и все – в мыльной пене…
– Это верно, – говорит папа. И смеётся весело.
Посвящается
Валерию Роньшину
Мы с папой отдыхали летом на реке Оке. И вот мы приплыли на лодке к одному острову.
– А что такое «в глубь острова»? – спрашиваю я папу.
– Что? – не слышит он из-за плеска волн.
– Во всех книжках про путешественников и пиратов написано: «И тогда они отправились в глубь острова»… Это так здорово! Давай и мы попробуем – что это такое «в глубь острова»!..
И мы с папой попробовали. Стали продираться сквозь густые заросли. Там было много всякого мусора: пустые консервные банки, бутылки, обрывки картона и газет…
Скоро мы выбрались на противоположную сторону. Никакого «в глубь острова» мы не почувствовали.
– Давай попробуем ещё раз! – предложил папа.
И мы снова стали продираться сквозь заросли и спотыкаться о разный мусор.
И вот мы снова оказались у нашей лодки.
Это сладостное «в глубь острова» ускользало от нас, невидимое глазу.
Тогда мы с папой разожгли костёр, скипятили в котелке воду и бросили туда найденные на острове листья ежевики, брусники, смородины и зверобоя. Чай получился та-а-акой пахучий!
Мы пили его, охали и причмокивали.
– Хорошо тебе? – спросил меня папа.
– Очень! – кивнул я, вытирая со лба пот блаженства.
– Вот это и называется «в глубь острова», – сказал папа.
В тот невезучий день папа проходил мимо Универсама. От вывески отвалилась буква У и У-У-Ударила (б У м!!!) папу по голове.
С того момента папа стал громко восклицать «У-У-У!», когда рядом происходило что-нибудь удивительное.
Например, сварит мама удивительно вкусный борщ. Папа попробует и как закричит: «У-У-У!»
Или я получу пятёрку по математике. Папа откроет мой дневник и как закричит: «У-У-У!»
Когда папа кричит дома, его слышим только мы с мамой и не удивляемся. Но когда папа начинает кричать «У-У-У!» на улице, то прохожие шарахаются от него в разные стороны. А на наших улицах папа часто чему-нибудь удивляется. И нередко кричит «У-У-У!».
И нам с мамой становится неловко за папу. Но мы терпим. И боимся только одного: чтобы на папу не упала буква М.
Ведь тогда папа будет кричать «МУ-У-У!». И кто-нибудь подумает, что он – сумасшедшая корова.
А ведь он человек, наш папа. И мы его по-своему очень любим.
Мастера, которые делают вывески, мы с мамой обращаемся к вам:
ПРИКРЕПЛЯЙТЕ
БУКВЫ ПРОЧНЕЕ!
– Тебе не надоело варить яйца в кастрюльке на плите? – спросил я папу.
– Надоело, – честно признался он. – А что ты предлагаешь?
– В Африке яйца пекут под солнцем в раскалённом песке, – говорю я и таинственно улыбаюсь.
– Но у нас же нет песка… – растерялся папа.
– Зато есть раскалённые батареи парового отопления, – подсказываю я.
Тут папа бросается мне на шею, обнимает и кричит:
– Ты Кулибин! Ты Эдисон! Ты станешь великим изобретателем!
Потом мы с папой взяли яйца и стали устраивать их на батарею парового отопления возле окна. Яйца, конечно, не могли лежать спокойно. Они всё время скатывались, и нам приходилось ловить их на лету.
– А не прикрутить ли яйца верёвками к батарее? – предложил папа.
Мы привязали яйца к батарее и стали ждать, когда они испекутся.
А яйца тоже чего-то ждали и не пеклись.
– Да, – сказал папа через час. – Здесь тебе не Африка.
Мы ушли из дома голодными: папа – на работу, а я – в школу.
Когда мы вернулись домой под вечер, на батарее вместо яиц сидели связанные цыплята.
– Пи-пи-пи… – щебетали они и жались к батарее. Они, наверное, принимали её за свою маму.
– Вот тебе и Африка! – сказал удивлённый папа. – Придётся теперь растить цыплят. Не выгонять же их на улицу!
И мы стали растить цыплят.
Только они выросли, только стали настоящими курами – и сразу давай яйца нести!
– Теперь у нас каждый день будет яичница! – радостно говорит нам мама.
– Ну нет! – возражаем мы с папой. – Это батарейные яйца, их надо на батарее выводить.
И снова прикрутили яйца к батарее. А на следующий день из них вылупились маленькие батареи. Ноги у них – цыплячьи, головы – цыплячьи, а туловище – батарейное.
Бегают они, пищат и тепло по квартире распространяют. Скоро у нас дома стало, как в Африке. Ещё бы! Ведь кроме трёх чугунных батарей в квартире появилось ещё восемь куриных.
Когда батарейные цыплята подросли, мы стали их на прогулку выводить. Кругом зима, мороз трещит, прохожие в шубы кутаются, а мы идём в окружении батарейных кур и от жары охаем. Папа – в пижаме, а я в одних трусах.
– Чудо! Чудо! – кричат прохожие простуженными голосами.
А папа говорит:
– И никакого чуда здесь нет! Это мой сын придумал. У него фантазия что надо!
И смотрит на меня с большой отцовской гордостью.
Мама вздохнула и говорит:
– Жизнь какая-то тяжёлая… Ничто не радует: ни трудовые будни, ни праздники.
– И даже бодрая музыка не вызывает во мне прилива сил, – добавляет папа.
А я и говорю:
– Это всё из-за того, что у нас трын-травы нет. Если бы у нас была трын-трава – мы её в чай клали бы, пили и жили припеваючи.
Мама и папа посмотрели на меня с надеждой.
– Пойдём, – говорит папа, – поищем твою трын-траву.
– И то дело, – соглашается мама. – Может быть, чай у нас покрепче будет.
И пошли мы с папой в поля на поиски трын-травы.
А в полях душиста-а-а! И всякая зелень из-под земли прёт. Стали мы эту зелень пробовать.
Папа сорвал какой-то стебелек, пожевал его, выплюнул и говорит:
– Горько!!! А трын-трава, наверное, должна быть сла-а-адостной!
– Угу! – киваю я и жую какой-то бледный лопушок. А он кислый. – Тьфу!
– Как бы нам не отравиться, – говорит папа. – Давай лучше трын-траву по запаху искать.
Опустились мы с папой на колени и стали носами траву раздвигать.
Бум! – бумкнула меня по носу ромашка. Ух ты! У неё серединка теплая, бархатистая и вся в оранжевой пыли. Это, наверное, солнечная пыль на ромашку осела.
– Если такой ромашкой маму по щеке погладить, – говорю я папе, – она сразу про тяжёлую жизнь забудет.
– Ну ты молодец! – говорит папа. –
