Восстановил. Вечерами оставался, как себе делал, чтобы машина была надёжной, в поле не подвела. Всё бы ничего, но не смолчал на комсомольском собрании, сказал, что родня председателя на новой технике, ей премии и путёвки в Болгарию, а тут приходится за ними технику восстанавливать, а это лишний расход запасных частей. Обидно. Председателю сообщили о моём выступлении. Бабушка говорила, что за молчание – платится золотом. Язык мой – не враг, но и помощник слабый. Трактор опробовал, начал культивировать пары. Отобрал технику главный инженер, отправил монтировать поливальную установку, дескать, ты грамотный, на четвертом курсе института, давай трудись; новое направление в колхозе; будешь инженером по мелиорации. По глазам вижу, что врёт. Психанул и уволился. Вот такие дела.
– Воду сливайте. У кого есть ведро, так можно и в ведро. Паяльная лампой растопим,- подбадривал нас Георгий Сидорович. Я тоже лампу захватил – батя посоветовал. И у Никодимова оказался «керогаз». Лёха курточку в городе купил и надел в дорогу. Пока орудовали лопатами, откапывая самосвалы, куртка у него начала лопаться и краска с кожи потекла. Я долго искал пробки на радиаторе, на двигателе. Знал, что оставленная вода, разорвёт тонкие трубки радиатора. Кипяток, вырываясь из автомобильных внутренностей, парил, буравил снег, доходя до дорожного покрытия.
– Шулюм заварим, – предложил Никодимов. – Не забудьте воду из канистр слить. Разорвать может. А я вот что хочу предложить. Ванёк, пойдём с тобой вон туда. Кажется, копну видел. Принесём соломы. Брезент мне знакомый механик дал, запчастишки и спецовки прикрыть. Натянем. – Никодимов наливал в ведро воду из капроновой канистры. – Леша, раскачегарь лампу. …В кузове. Не так будет пламя задувать. Он у тебя железный…
Оглянулся, спускаясь с насыпи. В сером мраке наши машины парили, как самовары. Был бы антифриз – горя мало. Копна оказалась большой. Степан Иванович расстелил палатку и начал вилами накладывать солому. В Павловск мы ехали поездом. Вил я у нашего механика не видел. Куда он их прятал? Кто-то в деревне ему подарил. Почти всю копну приволокли к машинам. Тут Никодимов задумался. Я ещё в поле прикинул, что лампа паяльная и солома – несовместимы в одном кузове.
Скирдин и Тишин установили ведро на специальную подставку, которая имела трубу, в которую всовывалось сопло лампы. Пламя не металось от ветра. Гудела лампа, как реактивный самолет. На дощечке, оторванной от упаковки запасных частей, Георгий Сидорович сноровисто крошил мясо. Шулюм – это такое блюдо, которое обычно готовят в наших краях охотники и рыбаки. Собирают до кучи, прихваченные припасы, главный повар решает, что съесть сразу, что оставить на утро, а скоропортящееся продукты – пойдут в котёл. Так как у нас не было дичи и рыбы, то в кипяток отправились копчёное мясо, сало, порезанная колбаса. Никодимов бросил какие-то приправы, очистил луковицу, но бросил не всю.
Припасы наши домашние кончились в вагоне. Остатками ужинали, когда проверяли полученную технику. Сразу не поехали, а подготовили её к дальнему путешествию. Это только в кино после ремонта можно сразу отправляться в путь. На практике – иначе. Регулировали тормоза, доливали масло в картеры. Никодимов, молча, помогал нам. Давление в шинах проверит. Залезет в смотровую яму, открутит контрольные пробки, узнает, как налит нигрол в мосты, есть ли в рулевом масло. Катит нагнетатель, добавляет автол в коробку перемены передач.
Мне отрегулировал свет в фарах, возился со стоп-сигналом, который загорался не при каждом нажатии на педаль тормоза. Я его зауважал, как человека и как хорошего специалиста. Без него мы бы и за город не выехали. Скирдин – тоже опытный, но больше своим грузовиком занимался. У него что-то с дисками муфты неладно. Вот тебе и завод, вот и гарантия. Георгий Сидорович по улице проехал немного и понял, что собрали двигатель, не проверили толком. Никодимов вызвал начальника ОТК. О чём говорили, я не слышал. Да только пришлось под кран встать. Погрузили в мой кузов двигатель. Чистенький. С капремонта.
Не стояли за воротами, ожидая техническую помощь от завода. Работали долго. Приходили в гостиницу, выпивали по «соточке», ужинали, и вновь мыли руки, но уже горячей водой. Утром вставали рано, пили чай в номере, так как буфет ещё не открывался, спешили на завод. Прогноз погоды слушали, но ничто не предвещало штормового предупреждения, хотя Георгий Сидорович выразился как-то насчёт старой травмы, будто она сигналит ему о перемене погоды. Кто знал, что в конце года намечается снеговерчение.
Над кузовом Леха и дядя Гоша укрепили брезент, соорудили из связанных ватников и телогреек сиденья. Работали, молча, лишь изредка кто-то просил поддержать брезент, подать молоток.
– Весь брезент натягивать не станем, – сказал Скирдин. – Вот так. До половины. Остальное подогнём. Когда лампу выключим, тогда и соломы настелем.
– Царская горница, – сказал Тишин. – А давайте брезент набросим. Быстрее чай вскипит. Теплее…
Я включил и подвесил переноску. Степан установил в центре подпорку из лыж, купленных сыну Славке. По просьбе Никодимова обошёл автомобили, проверяя, как закрыты дверцы кабин, вся ли вода покинула блоки двигателей. Под машинами чернели протаянные норы, испускавшие хилый парок. В двигателях что-то тяжко потрескивало, попискивало, будто они жаловались на нелёгкую дорогу. Я принёс транзистор и укрепил на лыжные крепления. Шулюм аппетитно парил. Мужчины принялись рассматривать свои подарки, будто впервые увидели.
– Гирлянду повесим? – предложил шутливо Тишин, показывая коробку.
– Я старухе платье купил, а вручать придётся в следующем году, – сказал Скирдин. – Лишь с размером бы угадать… Ничего, они знают, что мы в пути. Поднимут за нас фужер.
Порезали подогревшуюся колбасу, открыли две банки тушенки. Никодимов налил в кружки варево, вытер полой новой телогрейки стаканы, предусмотрительно захваченные из гостиницы. Выпили, поели. До Нового года оставалось семь часов. Закурили. Каждый, вероятно, думал о доме. Я сосёнку привёз по теплу, чтобы не отпали иголки, поставил в летней кухне. Шурочка проверила игрушки, часть забраковала. Помялись. Сколько лет лежали на чердаке. Мы с сестрой давно их не трогали. Сестра училась в институте на агронома. Вожу ей подарки из дома, когда на сессию еду. Однажды даже ночевал в девчачьей комнате на раскладушке. Родители мои и Шурочка знают, что мы застряли. Дозвонился до колхозной диспетчерской, попросил передать отцу, что задержимся. Скирдин пытался связаться с нашей диспетчерской, но у нас новое оборудование, а радист колхозный не мог настроиться на нашу частоту. Заезжали мы в колхоз «Путь Ильича», запасались продуктами. Никодимов встретил в конторе знакомого инженера, тот предлагал нам остановиться на пару дней, говорил, что мест хватит в тёплом гараже, что из Барнаула пришёл прогноз о буране. Скирдин согласился, но мы с Лёхой были уверены, что проскочим. Дорога чистая, автомашины идут хорошо. Проскочили бы. Но захрустела коробка у Георгия Сидоровича. Вылетела вторая передача. Не стали долго размышлять. Никодимов забрался ко мне в кузов. Среди запасных частей быстро нашёл узел. Пока снимали, отсоединяли карданный вал, запасливый Степан Иванович отыскал дощечки, чурку, раскочегарил паяльную лампу… Короче говоря, три часа провозились.
Заволокли солому под брезент, выпили ещё и молчали, слушая Анну Герман. Её Надежда наполнила наше низкое пристанище атмосферой оптимизма и уверенности.
– Зря шахматы не взял, – сказал Тишин. – Сейчас бы турнир устроили.
– Хочешь, я тебе сделаю шашки. Из гаек. А доску… Расчертим вот фанеру на ящике. С чем он? – спросил я у Степана Ивановича.
– Мелочёвка. Аптечки, ремни вентиляторные. Бери карандаш. Коробком спичечным размечай… Я бы выключил переноску. Посадим аккумулятор, не заведётся движок. А ещё Новый год встречать.
– Тоже верно, – согласился Скирдин. – Я вам историю расскажу. Всё время быстрее пойдёт. Анекдоты, кто знает?
– Потом анекдоты. Послушаем? – спросил Никодимов, подкачивая паяльную лампу. На неё надели дырявое ведро, в целях безопасности, чтобы пламя не раздувало. Оно мгновенно покраснело. А когда за борт кузова опустили брезент, пламя не металось от ветра, который начал стихать. Вскоре под брезентом потеплело. Басовитый голос Георгия Сидоровича завладел нашим вниманием.
– Это была наша первая целинная осень. – Начал Скирдин несколько торжественно и значимо. Я понял, что его рассказ не на пару минут, с интересом стал ловить каждое слово. – Как умели, собрали свой первый урожай. Возили зерно на ссыпной пункт днём и ночью. Поняли, что не зря, как говорится, коптим небо. Вспахали зябь, посеяли озимые. Дел – непочатый край. Есть к чему руки приложить. Шутка ли, посёлок в степи строим. Две улицы вполне смотрятся симпатично. Но большинство парней и девчат ещё живут в палатках, только семейные переселились в дома, да и они – в тесноте и в обиде. Топоры стучат до самых звёзд. Народ молодой. Приехали с разных сторон. Кто по комсомольской путёвке, кто по «пионерской». Кто за романтикой, кто за деньгами. Каждый свою цель преследовал. Я приехал по призыву армейскому. Подходило увольнение в запас. Пришло какое-то обращение из соседней танковой части, дескать, кто хочет на целину, пусть осваивает специальности. После службы, вечерами учились кирпичи класть, опалубку ставить. Водителем служил в артполку. Шоферов на целине у нас оказалось много, а трактористы – на вес золота были. Переучиваться некогда. Показали, как запускать, как поворачивать. Плугом управлял прицепщик. Пахали мы. А степь вокруг до самого горизонта. Вывалишься из трактора. Горючка кончится. Сменщик забыл заправить. Ляжешь поверх земного шара спиной, смотришь в небо, слушаешь, как суслики свистят, как жаворонки верещат. Чувствуешь всем телом, как на другой стороне Земли люди живут и работают. Запахи степные голову кружат. По-особому пахла тогда наша земля. Пьянила. На следующий год она по-иному пахла. Не так. Горизонт сузился. Дикая была степь, чужая. Мы кто для неё? Гости. Потом родной стала, когда заколосились поля наши, когда пошли комбайны, окутываясь пылью. До обеда гон в одну сторону, после обеда – обратно. Круг! По тридцать центнеров получили с гектара. На иных полях и того больше. – Скирдин вздохнул, помолчал, оглядывая нас, лежащих в полутьме на соломе, упакованных новенькими ватниками. Скирдин потребовал, чтобы не курили, чтобы надели на себя по двое ватных брюк и телогреек. Пахло табачным дымом, бензиновой гарью и пшеничной соломой.
