— Только не здесь. — Славка шагнул навстречу Одинцову. — Ты меня понял?
— Не надо! — вскрикнула Ирина. Она до смерти боялась всяких драк и скандалов, а вид Славки мгновенно убедил ее, что потасовка не за горами.
Завидонов отступил.
— Извините меня, — сказал он, обращаясь к Ирине, — но ему лучше уйти.
— Мы с тобой в училище поговорим, — побледнев, ответил Одинцов. — По душам. — И, не сопротивляясь, ушел вслед за перепуганной Ириной.
Слава, проводив его взглядом, наклонился к Черепкову, они о чем-то пошептались, и Алик, кивнув, через мгновение исчез. Вернулся он с цветами. Слава положил букет перед Никитой.
— Надо поздравить, старик, — словно извиняясь, проговорил он. — Необходимо.
— Почему это должен сделать я? — Никита раздраженно повел губой.
— И мы поздравим, но букет преподнесешь ты, — настоял на своем Слава.
Спорить с ним было бесполезно. Никита это знал. Он взял цветы и нарочито медленным шагом пошел навстречу Татьяне. У кромки поля остановился.
Татьяна не могла вырваться из кольца поздравлявших ее подруг. Они подпрыгивали вокруг нее, словно мячики, обнимали, целовали, и радостный визг их разносился по всему аэродрому. Заметив Никиту, Таня помахала ему рукой. Девчонки рассыпались — на них рявкнул неизвестно откуда прибежавший Гаврила.
— Поздравляю, — сказал Никита, протягивая цветы.
— Спасибо. — Таня вопросительно посмотрела на него, ожидая, что он еще скажет ей о полете, что было так, а что — не очень. Но Никита, насупившись, продолжал молчать.
— А где твои друзья? — спросила Таня.
Никита обернулся. Алик со Славкой испарились. Их и след простыл. Ими даже не пахло.
— Вот черти! — Никита с раздражением посмотрел на щебетавших и сторонке девчат: «А эти не догадаются».
Таня коротко вздохнула и взяла его под руку.
— Пошли, — сказала она.
— А подруги? — возразил Никита.
— Пошли, — повторила Таня. — Они не обидятся, поймут.
В городском парке, около самой ограды, в тени деревьев стояла старая, неизвестно с каких времен запалившаяся набок скамейка. Никита открыл ее, когда поступал в училище. Он приходил сюда перед экзаменами — место было тихое, уединенное, и здесь хорошо читалось и думалось. Не забыл он ее и впоследствии и прибегал сюда всякий раз, когда особенно надоедал казарменный пчелиный гул, когда хотелось покоя и отдыха. У этой скамейки он впервые назначил Татьяне свидание и впервые поцеловал ее. Здесь он приобщил ее к своему детству, юности, ко всему, что в нем было и есть.
Он рассказал ей о древнем, как музейный мрамор, приволжском городе, в котором родился, о белостенных храмах на крутых берегах, о кольце крепостных стен, о дозорных башнях на кручах. Он рассказал о широких просторах лугов, бескрайних разливах, об облаках, плывущих по кругу над горизонтом, о зыби болот и зеркальном блеске озер, о всем, что мог запечатлеть его зоркий мальчишеский глаз.
Он рассказал ей о детстве, наполненном всеми чудесами Вселенной, о школе, любовь и грусть расставания с которой почему-то приходят только после ее окончания, как впервые пришел в авиамодельный кружок при городском Доме пионеров и с каким волнением запускал с крутого берега Волги планер собственной конструкции.
Он рассказал ей и о неудачах. О том, как бросил институт и работал шофером. О том, как одиноко бывало ему во время дальних рейсов по долгим ухабистым дорогам, как завидовал он иногда ветру, стремительно улетавшему туда, где над темным силуэтом далекого леса синела голубая кромка неба — неба, о котором он так мечтал. Как, закусив до крови потрескавшиеся от жары и напряжения губы, в бессильной ярости гнал он, словно самолет на взлет, свой задыхающийся «газик» к манящей голубой кромке на горизонте, вымещая на нем боль и обиду своей неудавшейся, по его представлению, жизни.
Он рассказал ей о своих планах на будущее, мечтах, поведал такое, что постеснялся бы выложить даже Славке.
Никита специально повел Татьяну парком, надеясь, что улетучится скверное настроение, возникшее на аэродроме, и что на душе снова станет легко и спокойно.
Они свернули в знакомую аллею и, изумленные, остановились. Скамейка стояла прямо. Ножки зеленели свежей краской, а на спинке, пришпиленная кнопкой, трепыхалась записка: «Осторожно! Окрашено».
— Весна, — задумчиво сказал Никита. — Пойдем в кино?
Татьяна согласилась.
Фильм заинтересовал обоих. В нем рассказывалось о загадочной истории, которая произошла с экипажем американского звездолета во время его пребывания на одной из планет неизвестной галактики. В первую же ночь астронавтов посетили души умерших, вернее, их точные копии, дубликаты, в чем, по всей вероятности, была заслуга инопланетян, умевших материализовать сны. Штурман встретил своего друга, не вернувшегося из далекого плавания, а командир — жену, которую очень любил и которая несколько лет назад погибла в автомобильной катастрофе. Поначалу земляне обрадовались воскресшим, но постепенно общение с ними превратилось в пытку, стало столь тягостным и невыносимым, что они в ужасе бежали. Командир находился на грани сумасшествия.
— Психологическая несовместимость, — сказал Никита, когда они вышли из кинотеатра. — Помнишь у Симонова:
…Мне не надо в раю тоскующей.
Чтоб покорно за мною шла.
Я бы взял с собой в рай такую же.
Что на грешной земле жила, —
Злую, ветреную, колючую.
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.
— Да, но двойники были абсолютной копией, — возразила Татьяна.
— Консервированной, — уточнил Никита. — Их познавательный процесс закончился в день смерти. Но дело не в этом, между ними — барьер, психологический, и преодолеть его невозможно.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты могла бы жить с чужим сердцем?
— Может быть, — неуверенно произнесла Татьяна.
— А я бы, наверное, нет. Мне бы все время казалось, что я живу по чьей-то указке — делаю не то, читаю не то, люблю не того.
— И ты меня бы разлюбил?
— Нет. Полюбить и разлюбить я мог бы только с собственным сердцем.
Татьяна взяла его под руку и, чуть забежав вперед, заглянула ему в глаза.
— Это как понять?
— Чужому сердцу я бы не поверил, — сказал Никита и рассмеялся. Но как-то иронично и не совсем весело. — Разве можно, например, положиться на Витькино сердце?
Татьяна обиделась.
— Ты все-таки очень глуп, — сказала она, непроизвольно ускорив шаг.
— Юпитер сердится, Юпитер не прав.
— Не говори цитатами. — Татьяна вошла в подъезд, вызвала лифт и встала в позу, которую, видимо, сочла подходящей к случаю — руки в карманах, взгляд устремлен в одну точку.
В квартире было тихо, пахло жареными пирожками и вареньем. Никита снял шинель и, повесив ее на вешалку, в нерешительности остановился.
— Проходи, — сказала Татьяна. — Кофе хочешь? Никита кивнул, спросил с безразличием:
— А где Евгения Ивановна путешествует?
— Уехала! — крикнула из кухни Татьяна. — К отцу. Она всегда весной уезжает, на все лето. — И, появившись в дверях, добавила: — Ей там веселее.
Кофе был крепкий, ароматный. Никита с удовольствием выпил чашечку, затем вторую, а после, рассматривая модели планеров, спросил:
— Евгения Ивановна догадывается о твоем… увлечении?
— Она в полной уверенности, что я занимаюсь авиамоделизмом.
— А отец?
— Если бы знала Евгения Ивановна, то и отец был бы в курсе событий.
— А тебе этого не хочется?
— У отца насчет женских способностей свое, особое мнение, — с обидой заметила Таня.
— Интересно, — сказал Никита. — А какое именно?
Татьяна зло повела носом. Брови сошлись над переносицей почти в прямую линию.
— Для отца авиация — это боевая машина с четырьмя ревущими двигателями. Его правило: если ты выбрал себе профессию, то не разбрасывайся, отдай ей себя полностью, до конца. Он терпеть не может дилетантов, он за профессионализм во всем! Даже в хоккее. А сам… сам марки собирает.
— Вообще я с ним согласен, — натянуто улыбнулся Никита. — Уж лучше марки собирать, чем на правах любителя заниматься вещами, которые требуют высокого профессионализма.
Татьяна, отодвинув стул, резко выпрямилась и смерила Никиту отчужденным, будто бы издалека, пристальным взглядом.
— Не знала, — сказала она, нервно поправляя волосы, — что кому-то еще, кроме папы, могу своим увлечением настроение испортить. Извини…
Никита опомнился, когда за Татьяной захлопнулась дверь. Хандра вмиг улетучилась. Собственные недоразумения и болячки предстали в совершенно другом свете, показались мелочными и маленькими, а случившееся — нелепым и непонятным. Как это могло произойти? Почему? Обругав себя самыми последними словами, каясь и стыдясь, Никита опрометью бросился из квартиры.
