Мне следовало бы сказать, что я не сплю, но я не посмел из боязни.
— Чем кончилось твое дело в суде? — спросила матушка.
— Проиграно. Судьи решили, что я сам виноват в несчастьи. Вознаграждения мне и не удалось получить.
Он ударил кулаком по столу и продолжал:
— Дело проиграно, деньги пропали, я искалечен, остался нищим! И ко всей нашей нищете я нахожу здесь ребенка! Отчего ты не сделала так, как я тебе приказал?
— Потому что я не могла!
— Ты не могла отдать его на воспитание в приют?
— Жаль отдавать ребенка, ведь я сама его выкормила.
— Но ведь это не твой ребенок.
— Так что ж? Я люблю его, как родного.
— Сколько ему лет?
— Восемь.
— Так он в восемь лет попадет туда, куда попал бы раньше. Только и всего.
— Но, Жером, ты этого не сделаешь!
— Но разве мы в состоянии его содержать? Наступила минута молчания, и я мог перевести дух.
От волнения у меня сжималось горло, я чуть не задыхался. Вскоре матушка Барберен сказала:
— Как ты изменился в Париже! Прежде ты рассуждал иначе.
— Может быть. Но Париж меня искалечил. Как мы теперь будем жить? Денег нет! Корова продана! Самим есть нечего, где же нам прокормить еще чужого ребенка?
— Он — мой!
— Не твой и не мой. Это не крестьянский ребенок. Я смотрел на него во время ужина. Он нежен и слаб, ручки и ножки жидкие. Какой же он работник с такими плечами! Он вполне городской ребенок, а городские дети нам не нужны.
— Но он такой славный и умный мальчик. И сердце у него доброе. Он будет работать на нас.
— А до тех пор нам придется работать на него, а я не могу работать!
— Но если найдутся его родители, что ты им скажешь?
— Его родители! Да где его родители? Давно бы нашли они его в течение восьми лет. Правда, он был завернут в прекрасные пеленки с кружевами, но из этого не следует, что родители станут его разыскивать. Они, вероятно, умерли.
— А если они живы? Если они спросят нас о нем? Я уверена, что они отыщутся!
— Ну, что ж, мы пошлем их в приют. Но полно болтать! Надоели мне эти разговоры. Завтра же я отведу его к мэру. Сейчас я пойду проведать соседа Франсуа и через час вернусь.
Дверь открылась и снова заперлась. Он ушел. Тогда я быстро вскочил с кровати и стал звать матушку.
— Матушка!
Она подбежала ко мне.
— Неужели ты отдашь меня в приют?
— Нет, милый Рене, нет!
Она нежно обняла меня и приласкала. Эта ласка успокоила меня, и я перестал плакать.
— Ты, верно, не спал? — спросила она меня ласково.
— Я не виноват.
— Но я тебя и не браню. Ты слышал все, что говорил Жером?
— Да, слышал.
— Мне давно следовало бы сообщить тебе истину, — сказала она, — но ты был так мал, что я не могла сказать тебе это. Твоей матери, бедняжка, — ты это слышал, — мы не знаем. Жива ли она, или умерла — никто ничего не знает. Однажды утром, в Париже, когда Жером шел на работу и проходил по широкой, усаженной деревьями улице, он услыхал детский плач. Плач раздавался у ворот сада. Жером подошел к воротам и увидел на земле ребенка. Жером был в большом затруднении, потому что ребенок кричал изо всех сил. Подоспели другие рабочие и посоветовали снести найденыша в полицейский участок. Ребенок не переставал плакать. Рабочие решили, что он плачет от голода и позвали соседку, чтобы та дала ему грудь. Он сосал с жадностью. Потом его раздели. Это был мальчик шести месяцев, здоровый и крупный. Полицейский объяснил, что это, вероятно, украденный и брошенный ребенок. Стали толковать, что с ним делать. Полицейский сказал, что придется отправить его в какой-нибудь приют-ясли, если никто из присутствующих не согласится взять его к себе на воспитание. Тогда Жером сказал, что он берет найденыша. У меня как раз в это время был мальчик такого же возраста, так что мне нетрудно было кормить обоих. И вот я стала твоей матерью. Через три месяца я потеряла своего сына и привязалась к тебе еще сильнее. Я совсем забыла, что ты не мой сын. И только теперь, когда нас постигла нищета, пришлось вспомнить о том, что ты приемыш.
— О, только не отдавай меня в приют! — воскликнул я, уцепившись за нее.
— Нет, дитя мое, я тебя туда не отдам. Я устрою это. Жером не злой человек. Но обещай мне заснуть сейчас же. Ты должен спать, когда он вернется.
Она обняла меня и повернула к стене.
Я хотел заснуть, но был слишком встревожен, чтобы найти покой и сон. Кто моя мать? Где она? Что такое приют? Должно быть, нечто ужасное, потому что при одной мысли о нем у меня стучали зубы.
ГЛАВА 3
Артисты синьора Витали
Я спал тревожно и, проснувшись, ощупал свою постель, чтобы убедиться, что я еще дома.
Однако, в полдень Барберен велел мне надеть фуражку и итти за ним. Я с испугом посмотрел на матушку Барберен, но она быстро посмотрела на меня и кивнула головой, чтобы я повиновался.
От нашего дома до деревни довольно далеко, приходится итти не меньше часа. И за все это время Барберен не сказал мне ни слова. Он шел, прихрамывая, и иногда оборачивался, чтобы посмотреть, иду ли я за ним.
Так мы пришли в деревню. Когда мы проходили мимо трактира, какой-то человек, стоявший у двери, позвал Барберена. Барберен подошел к хозяину, а я сел около печки и огляделся кругом. Напротив меня сидел высокий старик с седой бородой, очень странно одетый. На его длинных, спускавшихся на плечи волосах была высокая серая шляпа с зелеными и красными перьями. Куртка из овчины, стянутая на талии поясом, была с бархатными рукавами, которые, должно быть, были когда-то голубыми. Длинные шерстяные чулки доходили ему до колен и были обвязаны красными тесемками. Старик сидел неподвижно, облокотившись на стол. Около его стула лежали три собаки, тоже не шевелясь: белый пудель, маленькая серая собачка с доброй мордочкой и черный пудель. На белом пуделе была старая полицейская фуражка, которая придерживалась под подбородком ремешком.
В то время, как я с любопытством рассматривал старика, Барберен и трактирщик говорили обо мне. Барберен рассказывал, что хочет отвести меня к мэру и потребовать, чтобы ему платили за мое содержание.
Старик, как-будто совсем не слушавший разговора, вдруг показал на меня рукою и обратился к Барберену.
— Вам Не хочется держать у себя даром вот этого мальчика? — спросил он, выговаривая слова, как иностранец.
— Да, его!
— И вы думаете, что вам будут платить за его содержание?
— Конечно, так! У него нет родных, он живет у меня, и потому мне должны платить. Это справедливо.
— Ну, а я уверен, что вы не получите ничего!
— В таком случае он отправится в приют воспитательного дома. Я не имею возможности больше кормить его.
— Вы могли бы, пожалуй, избавиться от него теперь же, — сказал, немного подумав, старик.
— Укажите мне, как это сделать, — попросил Барберен.
Старик встал со стула и сел около Барберена. И когда он поднялся, баранья шкура вдруг приподнялась в одном месте, как будто под ней было что-то живое. Я со страхом глядел на старика. «Что-то он скажет? Что со мной будет?» — думал я.
— Вы не можете содержать этого мальчика! — сказал старик. — В таком случае отдайте его мне!
— Отдать вам такого красивого мальчика? Поди сюда, Рене!
Я, дрожа, подошел к столу.
— Не бойся, — сказал мне старик, а потом обратился к Барберену. — Я не говорю, что он некрасив. Если бы он был безобразен, я не взял бы его. Уроды не подходят мне. Но он не выглядит сильным.
— Он-то не силен? Полноте! Да он силен, как взрослый. Посмотрите-ка на его ноги — видите, какие они прямые, — и Барберен приподнял мои панталоны.
— Слишком худы, — сказал старик.
— А руки то каковы, — продолжал Барберен.
— И руки такие же, как ноги. Он не вынесет тяжелой работы.
— Он-то? Да вы пощупайте, пощупайте его!
Старик пощупал мои ноги и недовольно покачал головою. И мне вспомнилось, как лавочник покупал нашу корову.
Неужели старик уведет меня?
А матушки Барберен не было тут, чтобы защитить меня.
— Это ребенок, как ребенок, — сказал старик, — но он не годится для крестьянской работы, а я, пожалуй, возьму его. Я, конечно, не покупаю его у вас, а нанимаю и буду платить вам двадцать франков в год. Это хорошая плата. Вы сейчас же можете получить ее и избавиться от мальчика.
Старик вынул из кармана кожаный кошелек, достал из него четыре монеты по пяти франков и положил их на стол.
— А что вы из него сделаете? На что он по вашему мнению годится?
— Он будет моим товарищем, — с улыбкой сказал старше, отпивая небольшими глотками вино из стакана. — Он займет место в труппе артистов синьора Витали.
— А где же эта труппа?
— Синьор Витали — я сам, а с моими артистами я вас сейчас познакомлю.
Сказав это, старик раскрыл на груди баранью шкуру и вытащил какого-то странного зверька. Это он-то и шевелился, когда поднималась шкура. Что это за зверек? Я никогда не видал такого и с изумлением глядел на него.
